Описание транса индусом Саора Ельвин (1955,476).

Быть в состоянии транса — значит иметь «Лоа», то есть быть одержи­мым божеством. «Понимать, что «Я» должно уйти, когда входит Лоа, зна­чит понимать, что нельзя быть человеком и божеством одновременно» — говорит Майя Дерен (1975, 235), одна из немногих белых, которая училась у вуду на Гаити становиться одержимой. Первым знаком транса для Дерен является «уязвимость» «Я», сокрушение основ нашего «Я», которые вскры­ваются и уступают место другим силам. Вот ее описание собственного опы­та вовремя танца:

«Воздух тяжел и влажен; пытаясь его глотнуть, я чувствую: в мои зады­хающиеся легкие не поступает кислорода. Мои виски стучат. Мои ноги тя­желы, как камни, мускулы напряжены, боли обостряются с каждым движе­нием. Мое существо сконцентрировано на единственной мысли: я должна выдержать.

Теперь я не могу сказать, почему не прекратила этого, кроме того, что где-то у основания всех этих ощущений едва пробивалось предчувствие, что в конце концов выйдешь победителем или побежденным. Приходится это признать. От этого нельзя закрыться. В это мгновенье я была столь сконцентрирована на том, чтобы выстоять, что не могла понять, когда все закончилось, тяжело ли это было, и не могла также сказать, произошло это вдруг или постепенно. Я только заметила сразу, что тот такт, который требовал от меня невероятного внимания, замедлился, и мое сознание получило возможность некоторое время блуждать спокойно и наблюдать, как замечательно слушать барабаны, двигаться навстречу им, делать все это без напряжения, и если хочется более утонченных движений, изящнее изгибать руки, ритмически перебирать пятками или двигаться в раз­ные стороны.

Как это иногда бывает во сне, я могу наблюдать самое себя, могу с удовольствием отмечать, как кружится подол моего белого платья; могу видеть, как в зеркале, как возникает улыбка и мягче становятся губы, как все незаметно превращается в сияние, которое прекраснее всего, что я до сих пор видела. Когда я поворачиваюсь, это выглядит так, словно я гово­рю своему соседу: «Посмотри! Видишь, как все прекрасно!» и замечаю при этом, что остальные находятся на некотором расстоянии, уже образовали кружок зрителей, и все выглядит так, как будто я поражена громом. Я знаю, что та, кого я наблюдаю, это не я сама. И все-таки это я, так как если этот гром поражает меня, мы, двое, объединены на одной левой ноге, которая словно имеет корни в земле. И теперь только ужас. «Вот оно!» Стоя на этой ноге, я ощущаю странное онемение, которое приходит от земли и поднимается дальше по костям, так медленно и ощутимо, как соки, кото­рые струятся вверх по стволу дерева. Я называю это онемением, но это не совсем верно. Чтобы быть более точной, хотя для меня это всего лишь воспоминание, но иначе это невозможно понять, — я должна была бы на­звать это белой темнотой. Белое есть великолепная сторона этого, темно­та — ее ужасная сторона. Это ужасное обладает громадной мощью, и, со­брав последние силы, я срываюсь со своей ноги — я должна двигаться дальше! Должна двигаться! И вновь подхватывать танцевальный ритм ба­рабанов, чтобы цепляться за что-то вокруг меня, что помешает мне укре­питься на опасной земле.

Едва я спасаюсь в движении, как ощущение себя самой раздваивается с новой силой, как в зеркале. Двоится по обе стороны невидимого порога, за пределами оказывается теперь восприятие того, кто наблюдает; все мер­цает, веки дрожат, интервалы между моментами восприятия увеличива­ются. Я вижу танцующего в одном месте, в следующий момент в другом, глядящим в другом направлении, и то, что находится между этими мгно­вениями потеряно, совершенно утрачено. Я чувствую, что эти провалы увеличиваются и что я вскоре совершенно потеряюсь в этом мертвом пространстве и мертвом времени. Сильным ударом барабан вновь возвраща­ет меня к точке левой ноги. Белая темнота начинает вновь спускаться; я срываюсь с моей ноги, это усилие словно катапультирует меня сквозь не­кое широкое пространство, и я приземляюсь на твердую основу из рук и тел, которые меня держат. И они имеют голоса, сильные напористые го­лоса, они поют, и их мелодии меня успокаивают. Я освобождаюсь каждым мускулом, скольжу вновь сквозь широкое пространство и не обретаю рав­новесия до тех пор, пока моя нога твердо не укореняется. Так происходит и дальше: нога укрепляется, затем я вновь срываюсь, долгое падение сквозь пространство, вновь укоренение ноги — как надолго, как часто это будет повторяться, я не знаю. Мой череп — барабан; каждый сильный удар вго­няет в землю ногу, как острие стрелы. Пение гудит в моей голове, в ушах. Этот звук меня потопит! «Почему они не прекращаются! Почему они не прекращаются!» Я не могу вырвать ногу. Я поймана в этот барабан, в этот колодец звуков. Нет ничего, кроме этого. Нет никакого выхода. Белая тем­нота заставляет сильнее бежать кровь в венах моих ног; все это, как бур­ный поток, усиливается, усиливается. Сила, которую я не могу вынести, к которой я чувствую себя не готовой, кажется, разорвет меня! Это для меня слишком много, слишком светло, слишком бело; это темнота. «Помилуй!» — кричит что-то во мне. Я слышу эхо голосов, сильное и жуткое: «Erzulie!» Белая темнота заливает мое тело, достигает моей головы, проглатывает меня. Я оказываюсь втянутой внутрь и в то же время, как от взрыва, лечу вверх. Это все» (243).

Таково ее переживание транса: пластичное, художественное, филоло­гическое. Нам открывается приходящее изнутри ощущение ландшафта. Майя Дерен — режиссер и художница — вероятно, такое восприятие свя­зано с этим. Что здесь является эпизодами, относящимися собственно к трансу? Во-первых, это «ранимость», разрушение границ мира своего «Я», затем боль и мучение, которые исчезают при сужении восприятия и кон­центрации за счет ритма барабанного боя и движений тела. Это приводит к состоянию спонтанности, свободы, непроизвольному, непринужденному движению — танцует не Дерен, она приводится к танцу. Время прыгает от картины к картине — в объективе восприятия. Промежутки между воспри­нятым увеличиваются; но что происходит в промежуточное время? Пусто­та, Ничто, не-Я, лишенное времени пространство. В результате страх, па­ника перед саморазрушением сковывают ее. Затем — раздвоение, возможность наблюдать себя со стороны, расщепление тела и сознания. Это значит, что теперь все происходит словно само собой, никаких искусствен­ных, осознанных танцевальных движений, ни напряжения, ни усталости — тело берет слово. Утрата собственной личности продолжается, но «Я» все еще присутствует. Снова страх, теперь даже жесткое требование, что «Я» должно быть высвобождено, от него должны отказаться, отречься. Это же­сткое требование, этот террор есть тьма. Радость окрашена в сияющий бе­лый цвет. Дуализм страха и радости? Но амбивалентность заканчивается. Решающий шаг на пути к саморазрушению, к постижению «белой тьмы» (белое есть возвышенное, а тьма — пугающее, они объединяются в высшей точке) вызывает транс.В этой пустоте царит отсутствие воспоминаний, здесь движения тела становятся особенно возвышенны; тело и самость хо­тят быть совершенно свободными от табу и терзающих обманов мира своего «Я». Внешнее и внутреннее едины в ощущении: «Моя голова — бара­бан». Истинная, дремлющая в людях сила прорывается. «Пощады», — кри­чит нечто во мне». Сила берет на себя власть, тело становится лишь инст­рументом. Этот выброс энергии отбрасывает прочь ощущения самого «Я». Взрыв происходит внутри путем прорыва к изменившемуся состоянию сознания — как новое рождение... Позднее, вспоминая свое переживание, она пишет:

«Я вижу все сразу, без задержки в цепочке событий, каждая деталь оди­наково значительна и четка, пока сила различения не навязывает мне вы­ражение глаз и тени носовых отверстий, которые являются лицом. Даже теперь, когда я смотрю, кажется, что я навсегда хочу запомнить этот изна­чальный мир, как будто эти формы уже приобрели значение и перестают быть просто формами..». (246).

Характерным для транса является распадение мира вещей. Что есть вещи, как не фрагменты бытия, искусственно извлеченные из окружающе­го мира, наделенные нами названиями и определенным смыслом, которые существуют не объективно, но лишь относительно нас? Слово, действие, мышление, ощущение — они распадаются и затем собираются вновь, но уже без разделительных линий. Едва мы покидаем мир относительных по­нятий, пред нами внезапно оказывается сияющий мир, с сияющими суще­ствами, с сияющими формами. Я не могу объяснить, почему такое необыч­ное состояние позволяет видеть мир сияющим, как рассказывают об этом многие люди, пережившие измененные состояния сознания. Время и про­странство, причинно-следственные связи расплываются, ослабевают. Де­рен воспринимает все сразу, вне времени. Она приходит в состояние, близ­кое, только лишь близкое, настоящему просветлению, Unio mystica (мистический союз).