Современник» о крестьянской реформе 1861 г.

Крестьянская реформа, проведенная «сверху» в 1861 г., по-настоящему не решила ни одной из проблем, стоявших перед страной. Она узаконила «братский союз помещика и «либерального» чиновника для ограбления мужика»[158][33]. Даже личная зависимость крестьянина от помещика по существу сохранялась. Формально распространив на бывших крепостных «общие постановления законов гражданских о правах и обязанностях семейственных», реформа сохранила над ними гнет администрации. И все же реформа явилась шагом вперед в историческом развитии России «по пути превращения России в буржуазную монархию». Развитие капитализма в стране после 1861 г. пошло с такой быстротой, что в несколько десятилетий совершились изменения, занявшие в некоторых странах Европы целые века.

Отношение русских революционеров-демократов, группировавшихся вокруг «Современника», к проводимой царизмом реформе было единодушным: они понимали ее крепостнический, грабительский по отношению к народу характер и знали, что правительство не в состоянии провести серьезные социально-экономические преобразования. Не имея возможности открыто на страницах журнала дать собственную оценку реформы, члены кружка «Современника» — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов, Серно-Соловьевич — сказали свое слово в бесцензурных изданиях. К ним относятся: прокламация Чернышевского «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», его статья «Письма без адреса», выпущенная в Берлине брошюра Н. А. Серно-Соловьевича «Окончательное решение крестьянского вопроса», письма сотрудников «Современника».

Наиболее полно взгляды революционеров-демократов на «Положения 19 февраля» выразил Чернышевский. В прокламации «Барским крестьянам» он подчеркнул крепостнический характер преобразований. «...Не больно-то хороши для вас нонешние порядки, — писал руководитель «Современника», обращаясь к крестьянам, — а порядки, какие по царскому манифесту да по указам заводятся, все те же самые прежние порядки. Только в словах и выходит разница, что названья переменяются» (VII, 517). По мнению Чернышевского, в результате реформы крестьянин попадает в «такую кабалу, которая гораздо и гораздо хуже нонешней». Царь, конечно, знал, на что обрекает народ, он тот же помещик, «держит барскую сторону», а манифесты и указы выпускает для обмана народа. Воззвание «Барским крестьянам» заканчивалось призывом уничтожить помещичье землевладение, свергнуть самодержавие.

Те же мысли выразил Чернышевский в «Письмах без адреса». Правда, о многом здесь сказано намеками: ведь имелось в виду опубликовать «Письма» в мартовской книжке «Современника» за 1862 г. Однако статья была запрещена цензурой и впервые увидела свет в 1874 г. на страницах журнала П. Лаврова «Вперед».

В «Письмах без адреса» раскрывается антинародный смысл реформы, которая и не могла быть иной, так как ее проводили крепостники. «Тяжела была для крестьян и вредна для государства законная сущность крепостного права, — писал Чернышевский. — Но сна сообразна была всему порядку нашего устройства; потому сам в себе он не мог иметь силы, чтобы отменить ее» (X, 95).

Вместе с тем здесь говорится о единственно возможном пути ликвидации крепостничества — народной революции. В письме втором Чернышевский писал, что Крымская война прорвала «небольшую прореху в нашем платье, и мы думали на первый раз, что надобно только починить ее; но, начав штопать, мы постепенно замечали ветхость материи на всех местах, до которых приходилось нам дотрагиваться; и вот вы видите теперь, что все общество начинает высказывать потребность одеться с ног до головы в новое; штопать оно не хочет» (X, 96). Слова «одеться с ног до головы в новое» были почти открытым призывом к революции.

Свое глубокое недовольство реформой не раз выражали Добролюбов, Некрасов, Н. А. Серно-Соловьевич. В 1860 г. Добролюбов писал С. Т. Славутинскому: «Точно вы в самом деле верите, что мужикам будет лучше жить, как только редакционная комиссия кончит свои занятия...»[159][34]. Некрасов, ознакомившись с «Положениями», сказал: «Да разве это настоящая воля! Нет, это чистый обман, издевательство над крестьянами»[160][35]. Н. А. Серно-Соловьевич в брошюре «Окончательное решение крестьянского вопроса», вышедшей в Берлине в июне 1861 г., указывал, что сделать это можно «только двумя способами: или общею выкупною мерою, или топорами: третьего исхода нет, а нерешенным вопрос оставаться не может...».

Таким образом, все ведущие сотрудники «Современника» начала 60-х годов в бесцензурных материалах достаточно определенно выразили свое отрицательное отношение к царскому манифесту. Какое же отражение получил этот взгляд на страницах самого издания?

Журнал действительно не печатал никаких материалов, прямо связанных с царским манифестом и «Положениями», ограничившись лишь публикацией в третьей и четвертой книгах официальных документов да упоминанием о дне объявления манифеста в Петербурге в фельетоне И. И. Панаева «Заметки Нового поэта». Кстати, на описание этого дня было отведено полстраницы журнального текста, тогда как обычным фельетонным новостям посвящалось по нескольку страниц.

Демонстративное молчание «Современника», охотно откликавшегося и на менее значительные события, казалось особенно примечательным рядом с безудержными восторгами, которые лились со столбцов всех без исключения либеральных изданий. В напыщенном славословии по поводу дарованной свыше «свободы» соединялись голоса «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения», «Московских ведомостей» и даже таких специальных изданий, как «Указатель экономический, политический и промышленный».

Читатель 60-х годов, воспитанный на статьях «Современника», понимал, что означает молчание, которым журнал встретил царский манифест. «Проклятье молчанием» заставляло ждать отклика с помощью так называемого эзоповского языка. И отклик действительно последовал.

В этом смысле представляет серьезный интерес начало «Внутреннего обозрения» мартовского номера «Современника» за 1861 г., написанного Г. 3. Елисеевым: «Вы, читатель, вероятно, ожидаете, что я поведу с вами речь о том, о чем трезвонят, поют, говорят теперь все журналы, журнальцы и газеты, т. е. о дарованной крестьянам теперь свободе. Напрасно. Вы ошибаетесь в ваших ожиданиях. Мне даже обидно, что вы так обо мне думаете». Далее Елисеев намекал читателям на то, как он относится к реформе: «Я не подал вам никакого, даже малейшего повода думать, что я безустанно буду гоняться за всеми новостями, какие бы они ни были, которые появятся в течение месяца, ловить их и представлять вам...». Он добавил при этом, что хочет «вести речь связную, разумную и основательную», а не сообщать читателям, подобно обозревателям других журналов, «перечень всех явлений, возникающих в течение месяца, разновидных и разнородных, связывая их только таким образом, по общепринятому обычаю: «поговорив, дескать, о полиции, перейдем теперь к театру, а поговорив о театре, перейдем к сапожному цеху, а сказав о сапожном цехе, скажем несколько слов о философии, а от философии, дескать, прямой переход к балаганным представлениям, где весьма важную роль играет наша «народная философия» и т. д.». Нетрудно заметить, что за насмешкой над манерой составлять обозрения была спрятана критика крестьянской реформы: она характеризуется как явление незначительное, о котором если и говорить, то лишь в порядке перечисления заурядных фактов.

Чернышевский в мартовском номере «Современника» намекал читателю на свое отношение к объявленным законам, вспоминая австрийские «организационные законы 26 февраля». Известно, что разговор об Австрии всегда служил Чернышевскому лишь поводом для того, чтобы привести суждения о России. Это был устойчивый шифр, понятный читателю 60-х годов. Указав, что в Австрии готовятся реформы с целью «успокоения недовольства, которое высказывалось все громче и громче после военных неудач», Чернышевский сообщал, что «перечислять реформы... было бы теперь совершенно напрасно, потому что ни одна из них не удалась». Не может быть сомнения в том, что автор имел в виду не столько Австрию, сколько Россию.

Никак нельзя считать случайным и помещение в том же номере «Современника» статьи В. Обручева «Невольничество в Северной Америке» и «Песен о неграх» Лонгфелло. Писать о рабстве, пусть не в России, а в Америке, в дни выхода царского манифеста, означало признать ликвидацию русского рабства такой же неотложной задачей, какой она была и раньше.

Переводчик «Песен о неграх» М. И. Михайлов в своих примечаниях особо подчеркивал связь тематики «Песен» с романом Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома», который был издан тремя годами ранее, и подводил читателя к мысли, что за прошедшее время существенных изменений в рабовладельчестве не произошло.

Самсон порабощенный, ослепленный

Есть и у нас в стране. Он сил лишен,

И цепь на нем. Но... горе! Если он

Поднимет руки в скорби исступленной —

И пошатнет, кляня свой тяжкий плен,

Столпы и основанья наших стен, —

И безобразной грудой рухнут своды

Над горделивой храминой свободы.

Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы отнести эти строки Лонгфелло не только к Америке, но и к России, где Самсон — народ, закованный в цепи, уже начинал расшатывать стены российского самодержавия.

Вслед за переводом «Песен о неграх» шла статья В. Обручева «Невольничество в Северной Америке». Проблема принудительного и свободного труда рассматривалась в ней на конкретных примерах из американской жизни. «В обстоятельствах, в которых теперь находится Россия, — писал автор, — конечно, едва ли какой-нибудь разряд сочинений может быть для нее интереснее, чем книги, определяющие относительное Достоинство принужденного и свободного труда»[161][36]. Статья примечательна резкой критикой плантаторов-помещиков, единственной, по мнению Обручева, категории лиц, заинтересованной в сохранении невольничества. Чтобы и дальше существовал принудительный труд, плантаторы стремятся «предупредить в невольнике сознание ужаса своего положения».

«Современник» выражал настроения широких масс крестьянства, увидевших в реформе обман, попытку помещиков под прикрытием «дарованной воли» еще больше угнетать их. Как известно, вскоре после манифеста начались массовые крестьянские восстания, охватившие все губернии Европейской России, на которые распространилось действие «Положений 19 февраля». Правительство не только принимает меры к подавлению восстаний, но и решает «обуздать» журналистику. 12 мая 1861 г. были утверждены так называемые «Временные правила по цензуре», дополненные секретными наставлениями.

Деятельность «Современника» до крайней степени осложнилась. Но и в таких условиях журналу по-прежнему удавалось говорить правду о реформе то молчанием, то с помощью аллегории, то смехом над безудержным восторгом либералов.

Крупным событием в истории «Современника» этого периода является одно из «Внутренних обозрений», написанное возвратившимся из-за границы Добролюбовым и напечатанное в августовской книжке журнала за 1861 г. В нем в иносказательной форме ставились вопросы об отношении к реформе, о перспективах крестьянского движения, о сплочении сил демократии в беспощадной борьбе против либерализма. «Крестьянская реформа искажена царским правительством и не стоит поэтому предаваться радостным настроениям», — говорил читателям Добролюбов. Критик недвусмысленно намекал на восстание крестьян в с. Бездна, которое было зверски подавлено.

В непосредственной связи с реформой следует рассматривать и очерки участника революционных кружков И. Пиотровского «Погоня за лучшим», которые печатались в № 5—8 «Современника» за 1861 г. «Каждому, конечно, известно, — писал он, — что манифестом 19 февраля 1861 года, объявленным у нас 5 марта, русские крестьяне вышли из крепостной зависимости с обязанностью оставаться в прежнем повиновении к своим помещикам»[162][37]. Пиотровский, по существу, зачеркивает царский манифест, высмеивает восторги либеральных журналов и разъясняет читателю, что крестьяне встретили реформу массовыми восстаниями.

Статья Пиотровского была одним из тех произведений, напечатанных в «Современнике» в 1860—1862 гг., которые говорили о путях коренного решения крестьянского вопроса, о народе как решающей силе общественно-политических преобразований. Вместе с произведениями Чернышевского «Не начало ли перемены?», «Научились ли?» и Добролюбова «Когда же придет настоящий день?», «Черты для характеристики русского простонародья», статья «Погоня за лучшим» рассматривала вопрос о возможности революционного выступления крестьянства. Она свидетельствует о том, с какой последовательностью в условиях жесточайшей цензуры отстаивал «Современник» кровные интересы широких масс русского крестьянства.

в начало

«Свисток»

Большую роль в решении задач, поставленных революционными демократами в 60-е годы, играл сатирический отдел «Современника» — «Свисток». Его создателем был Добролюбов.

Интерес Добролюбова к сатире и сатирической журналистике пробудился рано. Еще в бытность студентом, в 1855 г., он выпускал рукописную газету «Слухи». Первая статья Добролюбова в «Современнике» — «Собеседник любителей российского слова» — посвящалась проблемам сатиры и сатирической журналистики XVIII в. Здесь, в частности, он показал бесплодность обличений, с которыми иногда выступали журналы 1769—1774 гг. Сатирической литературе XVIII в. и современному обличительству посвящена большая статья Добролюбова «Русская сатира в век Екатерины», опубликованная в октябрьской книжке журнала за 1859 г. Исходя из мысли о том, что литература есть общественное дело, Добролюбов считал, что сатира должна участвовать в подготовке народа к революционному преобразованию России, обличать общественное зло в самом корне, в принципе. «Под покровом шутки можно было бы здесь высказывать очень многое», — писал он, имея в виду сатирические журналы 60-х годов XIX в.

Соображения о задачах революционно-демократической сатиры, высказанные Добролюбовым, лежали в основе замысла сатириче­ского отдела журнала «Современник» — «Свистка».

Всего вышло девять номеров «Свистка», в том числе в 1859 и в 1860 гг. — по три номера, в 1861, 1862 и в 1863 — по одному. Основным его сотрудником был Добролюбов; в отделе принимали участие Некрасов, Чернышевский, Салтыков-Щедрин, а также братья А. М. и В. М. Жемчужниковы и А. К. Толстой, выступавшие коллективно под именем Козьмы Пруткова.

Уже первый номер «Свистка» имел успех, о нем заговорили, сатирические стрелы точно попали в цель. В редакции «Современника» возникла мысль: не превратить ли отдел в самостоятельную газету? Больше всех думал над этим Добролюбов. Он наметил темы и авторов, тщательно разработал план газеты. Задачи будущего издания Добролюбов видел в том, чтобы с помощью смеха преследовать «зло и неправду». В составленной для цензурного ведомства «Программе» Добролюбов писал, что в обществе есть две категории людей, заслуживающих бича сатиры: «рутинисты, приверженные к своим старым ошибкам и порокам и ненавидящие все новое, — и прогрессисты, кричащие о современных успехах цивилизации, о правде, свободе и чести, без надлежащего усвоения себе истинных начал просвещения и гуманности... Доселе все поражали рутинистов; но «Свисток» предполагает себе задачу не щадить и неразумных прогрессистов, так как они ложными толкованиями и безрассудными применениями могут повредить делу общественного просвещения не менее людей самых отсталых и невежественных»[163][38]. Под «рутинистами» Добролюбов имел в виду крепостников, откровенных реакционеров, а под «прогрессистами» — либералов. При этом он старался создать впечатление, что критика «прогрессистов» в новой газете будет вестись с умеренных позиций, как бы за избыток у них либеральности.

Обмануть цензуру, однако, не удалось. Не помогла и подставная фигура — зять Некрасова Будкевич, который ходатайствовал о новом издании. Выпускать сатирическую газету не позволили. Тогда редакция «Современника» решила публиковать сатирические материалы в журнале по мере их накопления.

По своему идейному содержанию «Свисток» был тесно связан с публицистикой «Современника». Фельетоны, сатирические куплеты, стихотворные пародии «Свистка», отмеченные настоящей политической остротой, посвящались злободневным вопросам. Главными из них были: борьба с либерализмом, критика социально-политического строя России, высмеивание «чистой поэзии» дворянского толка.

И «гласность», и «обличительная литература», столь распространенные в 60-е годы, были рассчитаны лишь на то, чтобы мелкими усовершенствованиями «заштопать», «улучшить» государственный строй России. Либеральные деятели с помощью «гласности» старались создать видимость оппозиционности монарху и тем завоевать доверие народа.

Сотрудники «Современника» понимали, какой вред наносит либеральная «обличительная» литература освободительному движению. Добролюбов создал серию сатирических стихотворений «Мотивы современной русской поэзии», в которых пародировал либерально-обличительные стихи М. Розенгейма:

Слава нам! В поганой луже

Мы давно стоим

И чем далее, тем хуже

Все себя грязним!

Слава нам! Без ослепленья

На себя мы зрим,

И о нашем положеньи

Громко мы кричим,

Сознаем мы откровенно,

Как мы все грязны,

Как вонючи, как презренны

И для всех смешны...

Стихотворение «Современный хор» заканчивалось такими словами:

Смело мы теперь смеемся

Сами над собой

И без страха окунемся

В грязь — хоть с головой...

Нетрудно было понять, что, высмеивая либеральный оптимизм, восхищение «эпохой великих реформ» и успехами «российского прогресса», Добролюбов здесь вскрывает истинную сущность либерализма, представители которого, критикуя частные недостатки общественного устройства, испытывали страх, когда речь шла о коренных преобразованиях страны.

В № 4 «Свистка» Добролюбов поместил стихотворение «Чернь». Тонкая пародия на стихи Пушкина «Поэт и толпа», ложно истолкованные теоретиками «чистого искусства», дала ему возможность представить истинный вид либерального «прогресса».

Простой русский народ, увидев «прогресс», который «стопою благородной шел тихо торною стезей», выражает недовольство, «зачем так тихо он идет, так величаво выступает?». Ведь «нынче с голоду мы мрем... все в ожиданьи благ грядущих». В ответ слышится окрик «прогресса»:

Молчи, безумная толпа!

Ты любишь наедаться сыто,

Но к высшей правде ты слепа,

Покамест брюхо не набито!..

Когда же народ от тихого ропота переходит к требованиям, либеральный «прогресс» отвечает:

Подите прочь!

Какое дело Прогрессу мирному до вас?..

Трудитесь для поддержки тела,

Покамест не пробьет ваш час!

Прогресс — совсем не богадельня,

Он — служба будущим векам,

Не остановится бесцельно

Он для пособья беднякам.

Такова цена либерализма и либерального «прогресса», неспособного защищать интересы народа.

Все выступления Добролюбова в «Свистке», направленные против обличительной литературы, были подписаны псевдонимом «Конрад Лилиеншвагер». Это был не только псевдоним, но и образ ограниченного и восторженного либерала — служителя обличительной поэзии.

Второй цикл, созданный Добролюбовым для «Свистка», — стихотворения Якова Хама. В этих пародиях на реакционных поэтов Добролюбов создал новую литературную маску. Яков Хам — имя, образованное из перестановки слогов в фамилии Хомякова, — по мысли сатирика, поэт-монархист, беспринципный человек, которому ничего не стоит в зависимости от хода политических событий изменить свои взгляды. Сатирический смысл стихотворений особенно подчеркивался тем, что они печатались как переводы с несуществующего «австрийского языка».

«Стихотворения» Якова Хама появились в 1860 г., когда поднялось национально-освободительное движение итальянского народа, во главе которого стоял Гарибальди. Австрия, привыкшая хозяйничать в Италии, поддерживала монархическое правительство неаполитанского короля и препятствовала объединению страны. Эти события находили широкий отклик в «Современнике», печатавшем политические обзоры Чернышевского, чьи симпатии, разумеется, были на стороне Гарибальди.

В стихотворении «Неблагодарным народам», как бы выступая от имени Австрии, Добролюбов писал:

Мы братски не жалели ничего

Для верного народа своего;

Наш собственный язык, шпионов, гарнизоны,

Чины, обычаи и самые законы, —

Все, все давали вам мы щедрою рукой...

Ивот чем платите вы Австрии родной!

Не стыдно ль вам? Чего еще вам нужно?

Зачем не жить по-прежнему нам дружно?

Иль мало наших войск у вас стоит?

Или полиция о деле не радит?

Читатель понимал, конечно, смысл этой ультрамонархической трескотни. В «Свистке», как и в публицистике журнала, Австрия служила шифром для обозначения России, и «стихи Якова Хама» воспринимались как убийственное разоблачение царского самодержавия, всего социально-политического строя.

Третья литературная маска, созданная Добролюбовым, — Аполлон Капелькин, «юное дарование, обещающее поглотить всю современную поэзию». Стихи Капелькина — цикл остроумных и злых пародий на произведения так называемой «чистой» поэзии, на шовинистические оды и т. д. Здесь и «Первая любовь» — пародия на стихотворение Фета «Шепот, робкое дыханье...», и «Общественный деятель» — стихотворение, зло, высмеивающее возвышенные порывы либерала, которых достает лишь на то, чтобы поднять бокал шампанского за «здоровье бедняка, страдающего там!», и другие стихи.

В «Свистке» печатались сочинения Козьмы Пруткова. Басни Пруткова появлялись в «Современнике» и раньше: в 1851 г. И. И. Панаев в «Заметках Нового поэта о русской журналистике» привел три басни: «Незабудки и запятки», «Кондуктор и тарантул», «Цапля и беговые дрожки», написанные Жемчужниковым и А. К. Толстым (№ 11). Позже была без подписи опубликована в «Современнике» басня «Стан и голос». В 1854 г. Козьма Прутков становится одним из главных сотрудников «Литературного ералаша» — юмористического отдела «Современника». Здесь были напечатаны многие из афоризмов, эпиграммы, «Досуги» и др. Затем сотрудничество Пруткова прекратилось, и лишь спустя пять лет он появился на страницах «Свистка».

В окружении сатиры «Современника», сопровождаемые небольшими предисловиями Добролюбова творения Козьмы Пруткова, — часто, может быть, вопреки желанию авторов, — звучали весьма злободневно и даже политически остро. Да и стихи его в «Свистке» отличаются от тех, что печатались в «Литературном ералаше». Среди них — басня «Помещик и трава» («Свисток», № 4), в которой высмеяны раздумья либерального помещика накануне реформы, широко известный «Проект введения единомыслия в России» («Свисток», № 9) — злая сатира на бюрократов и реакционно-монархическую прессу и др.

Немало сделал для «Свистка» Некрасов. Он печатался почти в каждом номере; после смерти Добролюбова Некрасов руководил этим отделом. В «Свистке» были опубликованы: фельетон «Отъез­жающим за границу», заметки «Кювье в виде Чацкина и Горвица», «Развязка диспута 19 марта», статья «Причины долгого молчания «Свистка», «Письмо из провинции», «Г-н Геннади, исправляющий Пушкина» и некоторые другие статьи Некрасова. По своей тематике они очень близки к сатирическим произведениям Добролюбова. Некрасов разоблачает крепостнические порядки в России, показывает лицемерие и болтовню либералов, высмеивает так называемый «библиографический уклон» либерально-буржуазной литературной критики.

Участвовали в «Свистке» также Чернышевский и Салтыков-Щедрин. Чернышевский напечатал два фельетона — «Опыт открытий и изобретений» и «Маркиз де Безобразов», Салтыков-Щедрин — статью «Сопелковцы», ядовитую сатиру на M. H. Каткова и П. М. Леонтьева, которые возглавили крестовый поход против «Современника» и всей революционной демократии.

«Свисток» пользовался большим авторитетом у демократического читателя 60-х годов, вызывал ненависть реакционеров и либералов. Насколько он был широко известен, можно судить хотя бы по тому, что в либерально-монархической прессе словом «свистуны» и производными от него называли всех людей, близких к Чернышевскому и «Современнику». Талантливый, яркий, всегда откликавшийся на злободневные темы, «Свисток» содействовал популярности «Современника», включал в его орбиту новых и новых читателей.

в начало

Проблема народа и революции в «Современнике»

Характеризуя взгляды революционеров 60-х годов, В. И. Ленин указывал, что им были свойственны основные черты просветителей: горячая вражда к крепостному праву и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической областях; горячая защита просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни и вообще всесторонней европеизации России; отстаивание интересов народных масс, главным образом крестьян, искренняя вера в то, что отмена крепостного права и его остатков принесет с собой общее благосостояние, искреннее желание содействовать этому[164][39]. Вместе с тем революционеров-демократов отличало то, что не было присуще «просветителям» в широком смысле слова, — «вера в возможность крестьянской социалистической революции» [165][40]. Если просветители «не выделяли, как предмет своего особенного внимания, ни одного класса населения, говорили не только о народе вообще, но даже и о нации вообще»[166][41], то революционеры-демократы выступили идеологами определенного класса — крестьянства и, говоря о народе, имели в виду именно его. Это был шаг вперед от общедемократического, просветительского понимания народа, принятого в демократической литературе и публицистике предшествующего периода, к его революционному пониманию.

Признание революционерами 60-х годов решающей роли народных масс в общественно-историческом процессе было главным в их взглядах на ход истории. Оно обусловило тот глубокий интерес, который проявили революционеры-демократы к изучению особенностей народной жизни, нравственно-этических, психологических и политических качеств народа на протяжении всего периода шестидесятых годов. Огромную роль в этом играл журнал «Современник». Статьи и заметки, целью которых было как можно глубже показать народ, занимали большое место на его страницах.

Еще в «Заметках о журналах», напечатанных в октябрьской книжке «Современника» за 1856 г., Чернышевский выступил против попыток крепостника Бланка изобразить крестьянскую массу только мрачными красками. Критик говорит, что темнота и забитость крестьянина — не проявление низких моральных качеств, якобы свойственных народу, а следствие условий его жизни. Несколько позже, в одном из «Современных обозрений» (1857, № 10), а затем в статье «О новых условиях сельского быта» (1858, № 2), развивая эту же мысль, Чернышевский утверждал: недостатки простых людей, о которых много говорят либералы, объясняются исключительно условиями крепостного права.

Глубокий интерес к крестьянской массе всегда заметен в статьях и рецензиях Добролюбова. Так, в отзыве на «Заволжские очерки, практические взгляды и рассказы графа Толстого» (1857, № 12), оспаривая выдумки либеральных публицистов, будто на «низший класс» можно действовать только дубиной, критик пишет о том, как много хорошего, высокого, благородного есть в людях труда. Обратившись к истории, Добролюбов замечает: «Русский народ, и особенно низший слой его, много видел черных дней в своей жизни. И варяги крутили и жали его, и на его боках выезжали в своих неудачных распрях с греками; и греки надували его, под видом благочестивой наружности льстя вельможам и всем сильным мира сего; и немцы его болванили, стараясь приспособить к русской машине пружину немецкую... И монгольское иго вынес он на плечах своих, и ляшское кровопролитие в сердце принял, и французский погром грудью встретил»[167][42].

Вера Добролюбова в силы народа нашла свое яркое выражение в рецензии на «Губернские очерки» Щедрина (1857, № 12). В статье «Деревенская жизнь помещика в старые годы» Добролюбов противопоставляет дворянству народ. «Но и тут, как и везде, — говорит он, — есть одна сторона, отрадная, успокаивающая: это вид бодрого, свежего крестьянского населения, твердо переносящего все испытания... Много сил должно таиться в том народе, который не опустился нравственно среди такой жизни, какую он вел много лет, работая на Багровых, Куролесовых, Д... и т. п.». Что же касается помещиков и их идеологов, то, по мнению Добролюбова, даже наиболее передовым из них еще не удалось дойти «до понятия о том благородстве, которое равно свойственно и помещику и крестьянину и которое нередко может быть в совершенно обратном отношении к общественному положению лица»[168][43].

Представление о народе неизменно связано в глазах революционных демократов с трудящимися людьми, для которых труд является нормою бытия, определяет собой основы морали.

Свойственная крестьянину, указывал Добролюбов, «мысль о труде, как необходимом условии жизни и основании общественной нравственности», неразрывно связана с представлением «об уважении в каждом человеке его естественных, неотъемлемых прав». В сравнении с трудовым укладом народа паразитический образ жизни эксплуататорских классов рассматривается деятелями «Современника» как «животное, автоматическое, бессмысленное существование, лишенное всякого внутреннего смысла»[169][44].

Как видим, еще в период назревания революционной ситуации 1859—1961 гг. глубокое изучение крестьянства, его моральных и социальных качеств составляет предмет постоянной заботы публицистов «Современника», и материалы на эту тему широко печатаются в журнале.

К 1860 г., когда освободительное движение пошло в гору, проблема эта получает новое развитие. На первое место выдвигается вопрос о готовности народа к революции. Именно он составляет идейное содержание довольно многочисленных материалов «Современника» — статьи Добролюбова «Черты для характеристики русского простонародья» (1860, № 9), статьи Чернышевского «Не начало ли перемены?» (1861, № 11), многих стихотворений Некрасова, «Сатира в прозе» Салтыкова-Щедрина и др. «...Мы хотели, — писал Добролюбов, — привлечь внимание людей пишущих на вопрос о внешнем положении и внутренних свойствах народа...»[170][45].

Как же решается в журнале эта проблема? Чернышевский и Добролюбов продолжают изучать, только еще с большей обстоятельностью и глубиной, нравственные и социальные качества народа. При этом они четко различают, что идет «от его внутренних и естественных стремлений» и что является последствием «внешнего гнета», т. е. крепостного права, выясняют соотношение этих сторон.

Готовность народа к революции — центральная тема знаменитой статьи Добролюбова «Народное дело. Распространение обществ трезвости», явившейся откликом на так называемые «трезвенные бунты» («Современник», 1859, № 9).

В массовых протестах против винных откупов Добролюбов увидел «способность народа к противодействию незаконным притеснениям и к единодушию в действиях». Это движение, по его мнению, наглядно показало, что в народе — великая сила, неиссякаемые революционные возможности. Слово народных масс, писал Добролюбов, никогда не праздно: оно говорится ими как призыв к делу, как условие предстоящей деятельности. «Сотни тысяч народа, в каких-нибудь пять-шесть месяцев, без всяких предварительных возбуждений и прокламаций, в разных концах обширного царства, отказались от водки, столь необходимой для рабочего человека в нашем климате. Эти же сотни тысяч откажутся от мяса, от пирога, от теплого угла, от единственного армячишка, от последнего гроша, если того потребует доброе дело, сознание в необходимости которого созреет в их душах»[171][46]. Итак, если исходить из главного и основного, что характеризует народ, — из его «внутренних и естественных стремлений», то, по мнению Добролюбова, вывод можно сделать один — народ способен на революционное выступление.

Но была и другая сторона дела, необычайно существенная, — она связана с последствиями «внешнего гнета», крепостного права. Анализируя рассказы Н. Успенского (Чернышевский), рассказы М. Вовчка (Добролюбов), критики «Современника» не скрыли от читателя, что в крестьянстве есть немало отрицательных черт. Во-первых, это низкий уровень классового самосознания; в большинстве случаев крестьянин протестует стихийно, даже не понимая, до какой степени он угнетен. Во-вторых, — вера в царя. Зависимый не прямо от царского правительства, а от помещика, крестьянин именно в нем видит причину своей бедности и о царе не думает. Крестьянское движение 60-х годов убедительно показало, что «наивный монархизм», царистские настроения прочно живут в крестьянской массе. Даже крупнейшие восстания 1861 г. — Бездненское и Черногай-Кандеевское — при всей сплоченности и ярко выраженном антикрепостническом характере не переросли в выступления против самодержавия. «В России в 1861 году, — писал Ленин, — народ, сотни лет бывший в рабстве у помещиков, не в состоянии был подняться на широкую, открытую, сознательную борьбу за свободу»[172][47].

Понимали ли это революционные демократы 60-х годов? На такой вопрос можно ответить только отрицательно. Не идеализируя крестьянство, видя его невысокую классовую сознательность, деятели «Современника» тем не менее верили в победу крестьянской революции. Это, конечно, была утопия, исторически в ту пору неосуществимая. Однако, даже будучи утопической, вера в крестьянскую революцию объективно играла большую положительную роль, потому что она революционизировала широкие народные массы, воодушевляла их на борьбу с крепостничеством и царизмом.

Вывод о том, что победа крестьянской социалистической революции возможна, но народ к выступлению пока не готов, послужил революционерам-демократам толчком для всемерного расширения легальной и нелегальной пропаганды. На страницах «Современника» велась огромная работа по подготовке масс к революции, делались попытки, по словам Чернышевского, оказать «внешнее влияние» на крестьянина, чтобы им овладело сознание великой роли, которая принадлежит народу в собственном освобождении. С этой целью, в частности, все большее место здесь начинает занимать те­ма революционных выступлений народа в прошлом и настоящем.

Ряд материалов журнала посвящен прославлению подвигов итальянского революционера Джузеппе Гарибальди — народного героя, борца за объединение Италии. Образ Гарибальди в 60-е годы воспринимался как символ грядущего освобождения всех угнетенных народов. В политических обзорах «Современника» широко освещались победы Гарибальди, причем подчеркивалось: поддержкой итальянского народа Гарибальди пользуется потому, что ему присуща революционная тактика.

В середине 1861 г. в «Современнике» печатается полная революционного пафоса поэма Т. Г. Шевченко «Гайдамаки». Посвященная борьбе украинских крестьян с польской шляхтой, она развертывала широкую картину крестьянских выступлений конца XVIII в. Несмотря на стихийный характер, восстания эти были могучими и грозными, ими руководили сильные, волевые люди — Максим Железняк и Иван Гонта. Как и статьи, посвященные Гарибальди, поэма Шевченко «Гайдамаки» была созвучна событиям, происходившим в стране.

Мысль о том, что освобождение от эксплуатации и угнетения — дело самого крестьянина, все чаще повторяется в публицистике «Современника» периода революционной ситуации. Особенно ярко выражена она в статье Чернышевского «Не начало ли перемены?». Приводя строки «Песни убогого странника» из «Коробейников» Н. А. Некрасова (поэма печаталась в десятой книжке журнала за 1861 г.):

Я в деревню: Мужик, ты тепло ли живешь?

Холодно, странничек, холодно,

Холодно, родименький, холодно!

Я в другую: Мужик, хорошо ли ешь, пьешь?

Голодно, странничек, голодно,

Голодно, родименький, голодно! —

Чернышевский писал: «Жалкие ответы, слова нет, но глупые ответы. «Я живу холодно, холодно». — А разве не можешь ты жить тепло? Разве нельзя быть избе теплою? — «Я живу голодно, голодно». — Да разве нельзя тебе жить сытно, разве плоха земля, если ты живешь на черноземе, или мало земли вокруг тебя, если она не чернозем, — чего же ты смотришь?.. Ответы твои понятны только тогда, когда тебя признать простофилею. Не так следует жить и не так следует отвечать, если ты не глуп» (VII, 874).

Но большинство крестьян 60-х годов не могло отвечать иначе. И это хорошо понимал Чернышевский, когда писал о «жалкой нации, нации рабов» и произносил слова великого отчаяния: «сверху донизу — все рабы». «Откровенные и прикровенные рабы-великороссы (рабы по отношению к царской монархии), — говорил Ленин, — не любят вспоминать об этих словах. А, по-нашему, это были слова настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения. Тогда ее не было».[173][48] Вся деятельность «Современника» была направлена на то, чтобы воспитать в народе эту революционность, пробудить в нем классовое самосознание и вывести на путь революции.

«Современник» не ограничивался печатной пропагандой. Как верно замечает М. В. Нечкина, в само «понятие революционного демократизма органически входит проблема революционного действия»[174][49].

На огромное значение организаторской деятельности руководителя «Современника» Чернышевского впервые указали классики марксизма-ленинизма. Об этом не один раз говорил К. Маркс. В 1901 г. Ленин писал о натиске на царизм революционной «партии», во главе которой стоял Чернышевский[175][50]. Можно с уверенностью полагать, что незадолго до реформы 1861 г. на почве бурного роста крестьянских восстаний, под все возрастающим влиянием легальной и нелегальной пропаганды, которая проводилась революционными демократами, представители разночинной молодежи стали создавать кружки не только в Петербурге и Москве, но и в Вятке, Казани, Перми, в Белоруссии, Польше. Объединяющим идейным центром революционного движения становится журнал «Современник», а его вдохновителем и организатором — Чернышевский.

Накануне реформы «Современник» был связан крепкими нитями не только с другими передовыми журналами, но и с различными кружками в студенческой среде; журнал пользовался большой популярностью среди передовой части русского офицерства. Известное распространение в военной среде получили кружки так называемых «чернышевцев» — последователей Чернышевского. Трезвый политик, Чернышевский хорошо понимал, что в грядущей революции офицерство может сыграть крупную роль, если наиболее радикально настроенные его представители перейдут на сторону революционной демократии. С этой целью он приблизил к «Современнику» значительную группу офицеров. В нее входили Шелгунов, Обручев, Сераковский и др. В 1858 г. Чернышевский согласился редактировать «Военный сборник», вероятно, преследуя все ту же цель: пробудить в передовом русском офицерстве сознание необходимости революционных действий.

В период революционной ситуации связи Чернышевского с общественными кругами расширились. Он не упускал малейших легальных возможностей и влиял на слушателей так называемых «воскресных школ» и участников «Шахматного клуба» в Петербурге. К концу 1861 г. относится возникновение тайной революционной организации «Земля и Воля», в которую вошли активные участники «Современника» — А. и Н. Серно-Соловьевичи, Н. Обручев и др.

Подготовка крестьянской социалистической революции требовала сплочения сил внутри и вне страны. Этому служила легальная и нелегальная деятельность революционных демократов; тем же целям была посвящена борьба Чернышевского и его соратников за Герцена и Огарева, которая завершилась в 1861 г. переходом бесцензурного «Колокола» на последовательные революционно-демократические позиции.

Путь «Колокола» в лагерь революционной демократии был, однако, далеко не легким и совсем не простым. Его столкновение с «Современником» в первой половине шестидесятых годов достигло немалой остроты и заставило многих думать над причиной происшедшего.

Поводом для конфликта между «Колоколом» и «Современником» явилось их принципиально различное отношение к либерально-обличительной литературе и журналистике в период подготовки крестьянской реформы. Резкие полемические статьи Герцена в «Колоколе» появились после того, как «Современник» стал нападать на «гласность» и обличителей. Причиной серьезных разногласий было различное понимание «Колоколом» и «Современником» крестьянского вопроса.

На страницах «Колокола» всесторонне обсуждались условия ликвидации крепостничества. Критикуя различные проекты реформы, Герцен и Огарев выдвинули и свои предложения. Они требовали одновременно и повсеместно освободить крестьян от крепостной зависимости, уничтожить феодальные повинности, передать крестьянам всю ту землю, которою они пользовались до реформы, и предоставить им гражданские права. Все это как будто близко подходило к тому, что отстаивали в «Современнике» Чернышевский и его друзья. Но программа Герцена и Огарева в дореформенный период была противоречивой, защита интересов крестьян сочеталась в ней с либеральными тенденциями. До 19 февраля 1861 г. и некоторое время после реформы Герцен и Огарев рассчитывали на мирное решение крестьянской проблемы. Они очень боялись крестьянского «топора», наивно веря, что освобождение «сверху» при всех условиях обойдется стране не так дорого, как крестьянское восстание.

Это были серьезные колебания Герцена и Огарева между демократизмом и либерализмом, сущность и причину которых вскрыл Ленин. Герцен «принадлежал к помещичьей, барской среде. Он покинул Россию в 1847 г., он не видел революционного народа и не мог верить в него. Отсюда, — писал Ленин, — его либеральная апелляция к «верхам»[176][51].

Программа «Современника» и Чернышевского была революционнее, последовательнее, чем программа Герцена и Огарева в «Колоколе». Даже в условиях цензурного гнета «Современнику» удалось уйти далеко вперед. Чернышевский, указывал Ленин, «сделал громадный шаг вперед против Герцена»[177][52], а «Современник» полнее отражал интересы широких масс крестьянства, чем «Колокол». В отличие от Герцена и Огарева, Чернышевский никогда не питал либеральных иллюзий, отлично сознавал, что царское правительство ни при каких условиях не сможет удовлетворить крестьян. Именно поэтому, даже лишенный возможности прямо излагать свою программу, «Современник» все же последовательно защищал интересы крестьян, выступал пропагандистом революции. «Нужна была именно гениальность Чернышевского, — писал Ленин, — чтобы тогда, в эпоху самого совершения крестьянской реформы <...> понимать с такой ясностью ее основной буржуазный характер, — чтобы понимать, что уже тогда в русском «обществе» и «государстве» царили и правили общественные классы, бесповоротно враждебные трудящемуся и безусловно предопределявшие разорение и экспроприацию крестьянства»[178][53].

Конфликт «Колокола» с «Современником» означал столкновение представителей двух видов революционности: дворянской — Герцена и Огарева и разночинской — Чернышевского, Добролюбова, Серно-Соловьевича и других деятелей нового этапа освободительного движения в России. Однако ни острота противоречий, существовавших между «Современником» и «Колоколом» в первой половине шестидесятых годов, ни либерально-реформистские тенденции Герцена и Огарева в этот период не должны привести к выводу, будто «Колокол» и «Современник» накануне реформы «сражались на разных сторонах баррикады», так как якобы защищали интересы враждующих классов. Увидев, к чему привело «освобождение», Герцен и Огарев окончательно избавляются от либеральных иллюзий, а бесцензурный «Колокол» становится верным союзником «Современника» в борьбе против царского самодержавия за подготовку крестьянской революции.

Когда начались репрессии и «Современник» был закрыт, а Чернышевский осужден на каторгу, Герцен писал в «Колоколе»: «Чернышевский осужден на семь лет каторжной работы и на вечное поселение. Да падет проклятием это безмерное злодейство на правительство, на общество, на подлую подкупную журналистику...». «Жалкими людьми», «людьми-травой», «людьми-слизняками» назвал Герцен либералов, которые оправдывали царизм — душителя всего передового и прогрессивного.

в начало

Публицистическое мастерство Чернышевского и Добролюбова

Сумев понять объективные потребности времени, публицисты «Современника» сделали, казалось бы, невозможное — в условиях жесточайшей цензуры и полицейских репрессий они смогли из номера в номер вести продуманную, целеустремленную пропаганду своих взглядов. Яркое, правдивое, страстное, убежденное слово революционных демократов имело неотразимое влияние в обществе.

В основе публицистики Чернышевского и Добролюбова — высокая идейность, стремление верно служить родине, неподдельный патриотизм. Эти черты имели своим источником творчество Белинского, на идеях которого они воспитывались. Традиции великого критика, его наследие питали творчество публицистов «Современника» 60-х годов. С пристальным вниманием ученого Чернышевский исследовал все, что было связано с деятельностью Белинского. Он, например, изучал содержание номеров «Телескопа» и «Московского наблюдателя», вышедших в то время, когда ведущую роль играл в редакции Белинский. Позже автор «Очерков гоголевского периода русской литературы», оценивая деятельность Белинского, скажет: «Он должен был прежде всего объяснить нам, что такое литература, что такое критика, что такое журнал, что такое поэзия и т. д.»[179][54]. Беспредельно чтивший Белинского Добролюбов в 1859 г. в связи с выходом первого собрания сочинений критика написал: «...В Белинском наши лучшие идеалы, в Белинском же история нашего общественного развития... Идеи гениального критика и самое имя его — были всегда святы для нас, и мы считаем себя счастливыми, когда можем говорить о нем»[180][55].

Многое в публицистике Чернышевского и Добролюбова — не только по содержанию, но и по форме, в какой оно воплощалось, — прямо идет от Белинского. Это, прежде всего, тенденциозность в отстаивании жизненно важных проблем, постоянное стремление глубоко изучить то, о чем пишешь, величайшая страстность, непримиримость, смелость в борьбе с идейными противниками. Герцен как-то сказал, что Белинский «пишет своею кровью»[181][56]. Слова эти вполне можно отнести к Чернышевскому и Добролюбову. Их отличали такие качества, как стремление к глубокому анализу происходящих процессов, уменье находить главную проблему и делать ее центром рассуждения, искусство мыслить диалектически.

Но подчеркивая преемственность традиций, необходимо вместе с тем видеть те стороны публицистики Чернышевского и Добролюбова вместе и каждого в отдельности, объяснить которые можно не только обстоятельствами времени, новыми задачами освободительной борьбы, но и особенностями каждого публициста как творческой личности.

Необходимо отметить веру Чернышевского и Добролюбова в силу революционного слова, их ненависть к фразерству и болтовне. «Не надо нам слова гнилого и праздного, погружающего в самодовольную дремоту и наполняющего сердце приятными мечтами, а нужно слово свежее и гордое, заставляющее сердце кипеть отвагою гражданина, увлекающее к деятельности широкой и самобытной...». Эти слова, которыми заканчивается одна из самых ярких статей Добролюбова «Литературные мелочи прошлого года», являются как бы ключом к пониманию своеобразия публицистики суждений и убедительности выводов. Им были чужды напыщенность и фразерство, они всегда стремились к простоте и сжатости изложения. Рассказывая в автобиографическом романе «Пролог» о первой встрече с Добролюбовым, Чернышевский, между прочим, говорит: «Ну, пишет превосходно, не то, что я — сжато, легко, блистательно». Добролюбов же, касаясь той же встречи, сообщает своему товарищу Турчанинову: «Я готов был бы исписать несколько листов похвалами ему... Столько любви к человеку, столько возвышенности в стремлениях и высказанной просто, без фразерства, столько ума, строго последовательного, проникнутого любовью к истине, — я не только не находил, но и не предполагал найти». Как видим, и Чернышевский, и Добролюбов, обращаясь к столь важному в жизни каждого из них эпизоду, считают нужным подчеркнуть и такую деталь, как сжатость, легкость слога, умение высказываться без фразерства.

Манера публицистического письма у Чернышевского и Добролюбова — выдающихся писателей, публицистов, критиков — была во многом различной. В статьях Чернышевского, которому приходилось больше всего писать по проблемам философии, политической экономии, социологии, можно встретить, на наш сегодняшний взгляд, излишне пространные рассуждения, «растянутость» изложения. Почти всегда, правда, каждое такое «излишество» объяснимо стремлением публициста разъяснить смысл далеко не простых философских, экономических категорий, чтобы они были понятны всем. В статье «Критика философских предубеждений против общинного владения» Чернышевский счел нужным заметить: весь материал, занимающий в статье два листа, мог бы вместиться в шесть строк, если бы читатель был в курсе достижений науки. Многочисленные сопоставления, примеры помогали завуалировать смелую мысль.

Стиль Добролюбова-публициста характеризовался большой динамичностью, отчеканенными фразами. Он часто пользовался средствами образной выразительности, и некоторые разделы его критических статей читаются как художественная проза.

И для Чернышевского, и для Добролюбова — идейных единомышленников, мужественных революционеров — были характерны ненависть к напыщенности, фразерству, празднословию или «суемудрию», как тогда было принято говорить. Они считали великим достоинством журналиста уметь писать кратко и просто, добиваться в публицистике той «энергии» стиля, которая помогает пропагандировать великие мысли и дела. Высоко оценивая достоинство речи простых людей («слово их никогда не праздно»), Чернышевский и Добролюбов придавали большое значение национальному колориту в публицистических статьях. Если, читая иную статью, нельзя даже понять, оригинальная она или переводная, написана она русским человеком или иностранцем, значит публицист пишет плохо, — говорил Чернышевский.

Публицистическое искусство Чернышевского и Добролюбова — источник обогащения мастерства советских журналистов.

в начало