Питер Робинсон Все оттенки тьмы 2 страница

– Сказал, что постарается успеть, – ответил Росс. – Он на пару дней ездил в Лондон, вместе с Дереком Вайменом, нашим режиссером.

– А мистер Ваймен сейчас здесь?

– Нет, он все еще в Лондоне, но завтра должен вернуться.

– Разве режиссер не должен присутствовать на каждом представлении? У вас ведь сегодня и дневной спектакль, да?

– Да, но «Джейн-катастрофу» играли ребята из Сообщества любителей оперы, а у них свои собственные актеры и режиссеры. Они к нам не имеют особого отношения. – Росс кивнул в сторону своих коллег: – По сути, наемными служащими театра являемся только мы, Марк и кассиры, разумеется. Единственная константа, так сказать. А для сегодняшнего спектакля у нас уже все готово, так что пару дней без Дерека мы спокойно проживем.

– Значит, Дерек Ваймен в театре не работает? В отличие от мистера Хардкасла.

– Верно. Дерек преподает драматическое искусство в колледже Иствейла. Так что такие постановки для него хобби. А Марк профессиональный костюмер и сценограф.

– А актеры тоже работают где-то еще, помимо театра?

– Конечно. Это же любительский театр.

– Как только мистер Ваймен вернется, нам надо будет с ним поговорить.

– Разумеется. Салли – дама, которая сидит у нас на кассе, – даст вам его адрес и телефон.

– Когда Марк Хардкасл уехал в Лондон?

– В среду.

– И вернуться должен был сегодня утром, верно?

– Когда мы разговаривали с ним, это было во вторник днем, он уже ехал домой.

– А вас не обеспокоило, что сегодня утром он не пришел на работу?

– Не особенно. Как я уже сказал, Марк был костюмером и сценографом. К моменту премьеры делать ему уже особенно нечего. А всякой черной работой занимаемся мы – перетаскиваем по сцене лампы да книжные шкафы. Правда, к чести Марка стоит отметить, что он всегда нам помогал. А вообще он отвечал за визуальный ряд – прорабатывал каждую сцену, придумывал все костюмы. Разумеется, сообща с режиссером.

– То есть с Дереком Вайменом?

– Для этой постановки – да. Они почему-то решили использовать для «Отелло» декорации в стиле немецкого экспрессионизма – всякие крупные предметы необычной формы, игру света и тени, много странных ракурсов и все такое прочее. В духе немого фильма «Носферату». Собственно, именно поэтому они и поехали в Лондон, и именно поэтому Дерек до сих пор там. В Национальном доме кино бенефис фильмов немецких экспрессионистов.

– Был ли у Марка Хардкасла мобильный телефон?

– Нет, он их терпеть не мог. Когда во время представления у кого-нибудь из зрителей звенел мобильник, он просто сходил с ума. И хотя мы просим отключать телефоны, происходило это довольно часто. Но что все-таки с ним случилось? Никак не могу понять. Вы сказали, его нашли мертвым. Его сбила машина? Или его убили?

Коллеги Росса внимательно следили за их разговором.

– С чего вы это взяли? – поинтересовалась Уинсом.

– Ну, а что я должен был подумать? – взглянул на нее Росс. – Вы же из отдела особо тяжких преступлений.

– Пока мы еще точно не знаем, что произошло, – ответила Уинсом. – Когда обстоятельства смерти наводят хоть на малейшие подозрения, полиция обязана следовать определенному протоколу.

– Значит, он не от инфаркта помер, нет?

– А у него было больное сердце?

– Да я просто так сказал. Образно.

– Нет, он умер не от инфаркта. Мистер Хардкасл чем-нибудь болел?

– Насколько нам известно, нет, – ответил Росс. – Он всегда казался вполне бодрым, веселым и полным энергии. Марк очень любил жизнь.

– А наркотики он любил? – спросила Энни.

– Я о таком никогда не слышал.

– А вы? – Энни повернулась к остальным работникам.

Те покачали головами. Энни их пересчитала – на сцене шестеро, значит, вместе с Россом их всего семь.

– В скором времени мы побеседуем с каждым отдельно, – сказала она. – Но, может, кто-нибудь из вас знает, в каком настроении в последнее время находился мистер Хардкасл?

– Он что, совершил самоубийство? – спросила та, самая любопытная, девушка. Хорошенькая, с личиком сердечком, без косметики, светло-каштановые волосы небрежно стянуты в хвост. Тоже в джинсах и футболке, как все.

– Простите, как вас зовут? – вопросительно взглянула на нее Энни.

– Мария. Мария Уолси.

– Почему вы об этом спросили, Мария?

– Не знаю. Просто так. Раз уж это не инфаркт и не убийство…

– Мы не отметаем версию самоубийства, – ответила Энни. – Марка, случайно, не мучила депрессия? Может, его что-то беспокоило?

– Да вроде нет. Правда, в последнее время он стал какой-то нервный, – пожала плечами Мария.

– Нервный? А из-за чего он нервничал?

– Не знаю. Но мне казалось, его что-то тревожит.

– Если я правильно поняла, мистер Хардкасл был геем? – поменяла тему Энни.

– Марк этого и не скрывал, – ответил Вернон Росс. – Но отнюдь не бравировал своей гомосексуальностью, ну, вы понимаете, о чем я.

– Эта поездка в Лондон с Дереком Вайменом была чисто деловой? Или не только?

– Господи, конечно, исключительно деловой, – покачал головой Росс. – У Дерека прекрасная жена и чудесные дети. Он уже много лет женат. С Марком их объединял лишь интерес к театру и кино, вот и все.

– Ну а вообще партнер у Марка был?

– Кажется, да, – немало смутившись, ответил Росс.

– Мария, может, вы знаете точно?

– Да, у него был возлюбленный. Лоуренс.

– А фамилии его вы, случайно, не помните?

– Нет, он ни разу не упоминал его полного имени.

– Вы были дружны с Марком? – поинтересовалась у девушки Энни.

– Да. Во всяком случае, мне так казалось. Он был не из тех людей, что раскрывают первому встречному душу. Он с трудом шел на контакт. Вообще-то у него была очень непростая судьба, но Марк – он замечательный, такие люди встречаются редко. Неужели он умер? Никак не могу в это поверить, – покачала головой Мария.

– Долго у них с Лоуренсом был роман?

– Не очень. Около полугода. Кажется, они познакомились перед Рождеством. Марк тогда прямо весь лучился от радости.

– А до сближения с Лоуренсом?

– Ну, не то чтобы он был прямо таким уж несчастным, – помолчав, ответила Мария. – Скорее каким-то беспокойным, дерганым. Жил только своей работой. Конечно, иногда встречался с кем-то, но у меня сложилось впечатление, что это ради секса. Не поймите меня превратно. На первый взгляд Марк казался веселым и жизнерадостным, у него для каждого находилось доброе слово, но в глубине души он страдал от одиночества. Его жизнь не была полной, пока он не познакомился с Лоуренсом.

– О боже, – закатил глаза Росс и повернулся к Энни: – Вы простите Марию, она у нас неисправимый романтик.

Мария вспыхнула – и от злости, и от смущения, заметила Энни.

– Ничего страшного, – улыбнулась она и взглянула на девушку: – Он обсуждал с вами свои отношения с Лоуренсом?

– Нет. Просто Марк стал более спокойным… расслабленным. Я никогда его таким раньше не видела.

– Но недавно все вновь изменилось?

– Да.

– А с Лоуренсом вы знакомы?

– Он пару раз приходил к нам в театр.

– Опишите его, пожалуйста.

– Рост примерно метр восемьдесят, симпатичный, в нем чувствовалась порода. Темные волосы, на висках легкая седина. Худощавый, довольно мускулистый. Обаятельный, но не душа нараспашку. Чуть-чуть сноб. Типичный выпускник закрытой частной школы для мальчиков.

– А где он работает? Чем занимается? – сыпала вопросами Энни.

– Не знаю. Марк никогда об этом не говорил. Но мне кажется, Лоуренс отставник. А занимается… коллекционер антиквариата. В общем, что-то в таком духе.

– А возраст?

– Немного за пятьдесят, впрочем, точно не скажу.

– Вы знаете, где он живет? Мы бы очень хотели с ним побеседовать.

– Извините, – пожала плечами Мария. – Могу только предположить, что дом у него шикарный, он весьма состоятельный мужчина. Во всяком случае, мать у него точно богатая. С какого-то момента Марк с ним почти не расставался, практически переехал к нему, – добавила девушка.

Уинсом сделала пометку в своем блокноте.

– Вы сказали, что в последнее время мистер Хардкасл переменился, – продолжила Энни. – А в чем именно это проявлялось?

– Да ни в чем особенно. Просто в последние две недели у него было паршивое настроение. Однажды даже наорал на меня за то, что я не туда поставила стол. А это на него совсем не похоже.

– Когда это случилось?

– Не могу вам точно сказать. Дней десять назад.

Вернон Росс так посмотрел на Марию, словно она разгласила государственную тайну.

– Думаю, они просто поругались с Лоуренсом, вот и все, – сказал он.

– Что, целых две недели ругались без перерыва? – усомнилась Энни.

Росс снова сурово глянул на Марию.

– Весь этот инцидент яйца выеденного не стоил. Ну да. А Мария и впрямь поставила стол не туда, куда надо было. Глупая ошибка, из-за которой актер мог растеряться – такие перемены здорово сбивают с ритма. Но ничего страшного не произошло. Марк просто был не в духе. С кем не бывает. Ничего такого, что подтолкнуло бы его к самоубийству, это уж точно.

– Предположим, Марк и впрямь покончил с собой. Что его могло на это толкнуть? Есть какие-нибудь предположения, мистер Росс?

– Нет. Никаких.

– Может, кто-то из вас знает людей, с которыми мистер Хардкасл близко общался за пределами театра? С кем мог говорить по душам, делиться своими проблемами? Не считая Дерека Ваймена. – Энни вопросительно окинула всех взглядом.

Все молчали.

– Тогда следующий вопрос: кто-нибудь в курсе, откуда родом был Марк?

– Из Барнсли, – ответила Мария.

– Откуда вам это известно?

– Он по этому поводу как-то пошутил. Сказал, что в юности вынужден был изображать из себя фаната местной футбольной команды, чтобы его не дразнили гомиком. Тогда команда Барнсли как раз вышла в полуфинал, побив Ливерпуль и Челси, и все только про них и говорили. Тут Марк и упомянул, что вырос в Барнсли. К слову. Отец у него работал на шахте. В общем, не лучший город для гомосексуалиста.

– Могу себе представить, – кивнула Энни.

Она в глаза не видела Барнсли – лишь знала, что в этом городке Южного Йоркшира когда-то было множество угольных шахт. Вряд ли шахтеры симпатизировали геям.

– Помимо мисс Уолси и мистера Росса, кто-нибудь из вас дружил с Марком Хардкаслом? – обратилась Энни к людям на сцене.

– Мы все с ним дружили, – заговорила одна из девушек. – С ним было так легко! Можно было говорить с ним о чем угодно, а уж человека щедрее я просто не знаю.

– А свои проблемы он с вами не обсуждал?

– Нет, но всегда готов был выслушать и дать совет, если я в нем нуждалась. Но он никогда не поучал и был таким мудрым, таким добрым. Поверить не могу, что его больше нет. – Расплакавшись, девушка вытянула из кармана платок.

Энни взглянула на Уинсом и легким кивком дала ей понять, что им пора. Вытащив из портфеля пачку визиток, Энни раздала их каждому.

– Если вы вдруг что-нибудь вспомните, пожалуйста, немедленно с нами свяжитесь. – Она перевела взгляд на Вернона Росса: – Мистер Росс, если вы сейчас свободны, прошу вас проехать с нами в морг.

– Нашла! – торжествующе вскричала Энни.

В это субботнее утро они с Уинсом и констеблем Дагом Уилсоном сидели в конференц-зале штаба полиции Западного района. Вчера вечером они закончили работу около семи, после того, как Вернон Росс опознал тело Марка Хардкасла. Забежав в бар выпить по стаканчику, они разошлись по домам.

Обойдя окрестные магазины, Уинсом выяснила, что Марк Хардкасл купил желтый шпагат в пятницу днем в скобяной лавке мистера Оливера Грейнджера. Мистер Грейнджер заметил на ладонях и лице Хардкасла следы крови – он тогда еще подумал, что покупатель, наверное, порезался во время ремонта. Грейнджер поинтересовался у Хардкасла, что с ним случилось, тот отшутился. Черная ветровка была наглухо застегнута, и хозяин лавки не мог видеть, была ли кровь где-нибудь еще. От Хардкасла сильно пахло виски, хотя, судя по поведению, он был трезв. Согласно показаниям Грейнджера, Марк показался ему неестественно спокойным и даже каким-то заторможенным-.

Просматривая отчеты криминалистов, Энни узнала, что при обыске машины среди газет и журналов в багажнике было обнаружено письмо. Само по себе оно особого интереса не представляло – обычная реклама винного магазина, – но внимание Энни привлек адресат: Лоуренс Сильберт, проживающий в доме номер пятнадцать по Каслвью-Хайтс. Район, считающийся весьма престижным.

– Что нашла-то? – спросила Уинсом.

– Любовника. Его зовут Лоуренс Сильберт, живет в Каслвью. – Вскочив на ноги, Энни сняла со спинки куртку. – Уинсом, побудь тут за главную, ладно? Если я вовремя не вернусь, займись допросами сама. Хорошо?

– Конечно, – кивнула Уинсом.

Энни повернулась к Дагу Уилсону. Молодой, с мальчишеским лицом, в очках – благодаря всему этому его и наградили прозвищем «Гарри Поттер». Даг не отличался терпением и в стрессовых ситуациях начинал заикаться. Не самый лучший работник для ведения допросов. Впрочем, Энни считала, что ему просто не хватает уверенности в себе, это пройдет, когда он наберется опыта.

– Хочешь со мной, Даг? – спросила она.

Уинсом ему кивнула – мол, не беспокойся, я справлюсь.

– Конечно, – обрадовался Даг. – С удовольствием.

– А вы не хотите прежде разведать обстановку? – поинтересовалась Уинсом.

– В каком смысле? – спросила Энни, уже стоявшая в дверях вместе с Уилсоном.

– Ну, ты же понимаешь, райончик там довольно крутой. Может, выяснится, что Сильберт женат? Нельзя же вот так бросаться туда, не прощупав предварительно почву. Вдруг у него дома супруга сидит с детьми?

– Вряд ли. Помнишь, Мария Уолси ведь сказала, что они с Марком чуть ли не жили вместе, – ответила Энни. – Но даже если у Лоуренса Сильберта имеются жена и дети – что с того? Разве им не надо знать про Марка Хардкасла?

– Тоже верно, – согласилась Уинсом. – Просто вы там поосторожнее на поворотах. Поделикатней. Между прочим, в этом элитном квартале у начальника полиции и его зама куча друзей, – напомнила она. – Вы там как разберетесь, звякните мне, ладно?

– Хорошо, мамочка, – улыбнулась Энни. – Как только, так сразу. Пока!

Констебль Уилсон нацепил на нос очки и вышел вслед за Энни.

М-да, Уинсом явно недооценила крутизну этого «райончика». Вот о чем подумала Энни, пока констебль Уилсон парковался возле дома номер пятнадцать. Самый что ни на есть шикарный, любимое место всех богатеев Иствейла. Дома тут стоят около миллиона фунтов, и в продаже их почти не бывает. Ну а если кто и решится сюда переехать, без одобрения домовладельцев и соседей у него ничего не выйдет. Раз уж они приняли в свой круг Лоуренса Сильберта, значит, он богат и достаточно уважаем. К геям тут относились вполне терпимо, если, конечно, те не особо выпячивали свои любовные пристрастия и не закатывали шумные вечеринки с мальчиками по вызову.

Вылезая из машины, Энни огляделась. Понятно, почему местные так тщательно подходили к выбору своих соседей и до трясучки боялись разновсяческого быдла. За все время, пока она живет в Иствейле, Энни была тут всего пару раз и почти забыла, какой же чудесный отсюда открывается вид.

К югу, если взглянуть поверх крытых шифером крыш с изогнутыми трубами, ярким пятном сияла рыночная площадь, полная резво снующих туда-сюда букашек, хлопочущих в своих лавках. Слева от норманнской церкви, сразу за кварталом, прозванным «лабиринтом», на холме возвышались руины старого замка. Чуть ниже, под живописными садами на склоне, извивалась река Свейн с каскадом маленьких водопадов – вода, обрушиваясь вниз, поднимала в воздух облака брызг. Вдоль реки тянулись георгианские особняки со старыми величественными дубами во дворах. Дальше вид уже не так радовал глаз: сквозь зеленые насаждения просматривался жилой массив Истсайд-Истейт с его домами из красного кирпича, двухэтажными многоквартирными бараками и железной дорогой. Ну а за ним, до крутого берега реки Саттон, простиралась Йоркская долина.

К югу, сразу за площадью и замком, на левом берегу реки начинался лес. Правда, лужайку, где нашли тело Марка Хардкасла, отсюда было не разглядеть – она скрывалась за крутой излучиной реки.

Энни глубоко вздохнула. Еще один чудесный день – тихий, полный чарующих ароматов. Констебль Уилсон стоял рядом, засунув руки в карманы, и терпеливо дожидался от Энни инструкций. Наконец она направилась к дому. За коваными черными воротами скрывался сад, окружающий особняк из желтого кирпича, с остроконечной крышей и большими многостворчатыми окнами. Плющ и клематисы завитками покрывали стены дома.

От ворот к входной двери вела гравийная дорожка. Справа располагалась бывшая конюшня, первый этаж которой переоборудовали под гараж. В проеме раскрытой нараспашку двери виднелся серебристый «ягуар» – невероятно стильный и дорогой. А гараж вместительный, подумала Энни, сюда легко вошла бы и старая «тойота» Хардкасла. Соседи бы не обрадовались, увидев такое старье припаркованным на своей улице. Впрочем, дома, окруженные высокими стенами и разделенные широкими лужайками, стояли на приличном расстоянии друг от друга, чтобы жильцы как можно реже сталкивались со своими соседями.

Выходит, Марку Хардкаслу повезло не только в любви; он умудрился найти себе друга еще и богатого. Интересно, насколько важно это было для Марка? Непростая выдалась судьба у сына простого шахтера из Барнсли. Энни поймала себя на мысли, что ей уже не терпится познакомиться с загадочным Лоуренсом Сильбертом.

Схватившись за дверной молоток в форме льва, Энни постучала. Звук разлетелся по всему району, где тишину нарушали лишь отдаленный шум машин и жизнерадостное чириканье птиц. Из дома не доносилось ни звука. Энни постучала еще раз. Ничего. Она нажала на ручку – дверь оказалась закрыта.

– Может, попробуем черный вход? – спросил Уилсон.

– Давай, – согласилась Энни, вглядываясь в окна. Ничего, кроме темных и пустых комнат, она не увидела.

Дорожка, проложенная между особняком и гаражом, вывела их в просторный сад с идеально подстриженной лужайкой, зеленой изгородью, цветочными клумбами и деревянным сараем. Проходя мимо гаража, Энни прижала ладонь к капоту «ягуара» – он оказался холодным. В саду под зонтиком стоял белый металлический столик в окружении четырех стульев.

– Похоже, дома никого нет, – сказал Уилсон. – Может, этот Сильберт уехал на выходные?

– Но машина-то в гараже, – напомнила ему Энни.

– Ну и что? Может, у него их несколько. Он же богатый, у него наверняка еще какой-нибудь «ренджровер» есть. Может, поехал проведать свое деревенское имение?

Чего-чего, а воображения Уилсону не занимать, подумала Энни. Сзади к дому была пристроена оранжерея. За ее стеклянными стенами виднелся деревянный стол со стульями. Энни решила попытать счастья и не прогадала – дверь оказалась открытой. На столе она нашла стопку газет, датированных прошлым воскресеньем.

Дверь из сада в сам дом была заперта, тем не менее Энни постучала и громко позвала Сильберта. Ответом ей была лишь тишина, от которой у нее вдруг побежали по спине мурашки. Чутье и опыт подсказывали ей – что-то тут не так. Может, вломиться в дом без ордера? Простят ли ей потом такое поведение? Скорее всего, да. В конце концов, недавно ведь погиб человек, в бумагах которого обнаружено письмо, и оно напрямую отсылало полицию к этому дому.

Обернув руку газетой, Энни разбила стеклянную дверь прямо над замком. Ей повезло – в замочной скважине торчал большой ключ. Отперев дверь, они вошли внутрь.

После пронизанной солнцем оранжереи дом показался им мрачным и холодным. Но как только глаза Энни привыкли к темноте и она лучше разглядела гостиную, все оказалось не таким уж и печальным – на выкрашенных в светлые цвета стенах висели яркие и жизнерадостные копии полотен Шагала и Кандинского. В комнату просто не попадало достаточно света, вот она и производила поначалу такое гнетущее впечатление. Мебели в ней было немного – всего пара кресел, диван, большой черный рояль и книжные полки, заполненные старыми книгами в кожаных переплетах.

Энни и Уилсон прошли в кухню, шикарную, идеально чистую, без единого пятнышка, со сверкающими стальными столешницами и таким набором утвари, какому позавидовал бы любой шеф-повар. Кухонную зону от столовой отделяла длинная барная стойка. Видимо, Хардкасл и Сильберт предпочитали проводить время дома, и как минимум один из них очень любил готовить.

Из холла на второй этаж вела лестница, широкая, отделанная деревянными панелями, с ковровой дорожкой и начищенными до блеска набалдашниками. Пока они поднимались наверх, Энни то и дело выкрикивала имя Сильберта, на случай, если тот засел где-нибудь в глубине дома и не слышал, как они вошли. Но ответом ей была все та же пугающая тишина. Они двинулись по коридору, бесшумно ступая по толстому ковру и заглядывая в комнаты.

Лоуренса Сильберта они нашли в третьей по счету.

К счастью, им не пришлось заходить внутрь – они сразу же увидели его на ковре из овечьей шерсти возле камина. Сильберт – Энни предположила, что это он, – лежал, раскинув в стороны руки, словно Иисус на распятии. Его голова представляла собой сплошное кровавое месиво, и ковер вокруг нее весь пропитался кровью, как и рубашка, превратившаяся из белой в темно-бордовую. Промежность Сильберта тоже была в крови – то ли натекла из ран на голове, то ли из каких-то еще.

С трудом оторвав взгляд от трупа, Энни огляделась. Как и везде в доме, в этой гостиной с изящным камином причудливо смешивались старина и современность. Над пустой каминной полкой висела картина, напомнившая Энни работы Джексона Поллока. Впрочем, может, это и был Поллок? Свет, пробивавшийся сквозь высокие окна, падал на персидские ковры, старинный стол и обтянутый коричневой кожей диван.

Краем уха Энни слышала, как выворачивало наизнанку Уилсона – тот не успел добежать до ванной и теперь стоял, сложившись пополам, в коридоре.

Изрядно побледневшая Энни вытянула из кармана мобильник и дрожащими пальцами набрала домашний номер суперинтенданта Жервез. Она подробно изложила начальнице ситуацию. Энни, конечно, знала, что нужно делать. Просто о столь серьезном происшествии шефу лучше сообщать незамедлительно – иначе в будущем это может выйти тебе боком. Разумеется, Жервез велела ей вызвать криминалистов, фотографа и судмедэксперта.

– И вот еще что, инспектор Кэббот, – добавила она.

– Да?

– Думаю, пора инспектору Бэнксу возвращаться на работу, – сказала Жервез. – Знаю, он собирался отдохнуть, но все складывается препаршиво. Труп нашли не где-нибудь, а в Каслвью. Это расследование надо поручить опытному оперативнику с полномочиями. Вы уж не обижайтесь.

– И не думала, мэм, – ответила Энни, искренне считавшая, что с помощью Уинсом и Дага Уилсона прекрасно справится и сама. – Как скажете.

Энни прислонилась к стене. Серый, как пепел, Уилсон сидел на лестнице, обхватив голову руками. Раскрыв свой мобильный «блэкберри», Энни нашла в адресной книге номер Бэнкса. Да, после такого известия сладостный субботний перепихон ему уже не светит, злорадно подумала Энни, впрочем, тут же устыдившись столь недобрых мыслей.

Алан Бэнкс потянулся и, взяв с тумбочки чашку чая, чуть не заурчал от удовольствия. Сияло яркое солнце, сквозь приоткрытое окно в комнату дул теплый ветерок, слегка потрепывая занавески. Будильник на айподе завел «Клер-Ашель» группы «Тинаривен», электрогитара выдавала аккорды в стиле Бо Диддли, и жизнь представлялась Бэнксу чертовски замечательной штукой. Над окном маленьким полукругом сиял витраж из зеленого, золотистого и красного стекла. В то давнее утро, когда он после жуткой вечеринки впервые проснулся в этой комнате, ему с похмелья причудилось, будто он уже умер и очнулся в раю.

Жаль только, что Софии надо сегодня на работу. Правда, только часика на два. Они уже договорились пообедать в их любимом пабе «Йоркширская лошадь» на Грейт-Портленд-стрит. А вечером же собирались закатить вечеринку. Значит, день они проведут на рынке, скорее всего в Ноттинг-Хилле, закупая продукты для ужина. Бэнкс уже заранее знал, как все это будет происходить. Много раз сопровождал Софию в таких походах и обожал наблюдать, как придирчиво она выбирает овощи и фрукты самых разных форм и оттенков. На лице ее появлялось выражение детского восторга, и, взвешивая в руке какой-нибудь плод, щупая его и оглаживая, она сосредоточенно высовывала кончик языка. София болтала с продавцами, донимала их расспросами и вечно накупала куда больше продуктов, чем намеревалась.

Потом Бэнкс, как всегда, предложит свою помощь, и, как всегда, она прогонит его из кухни. В лучшем случае ему доверят нашинковать пару морковок да сделать салат, а потом усадят в саду с книжкой и бокалом вина. Колдовать на кухне позволялось лишь Софии, и, надо признать, удавалось ей это просто блестяще. Бэнкса уже давно так вкусно не кормили. Нет, поправил он сам себя, его никогда так вкусно не кормили.

А потом гости уйдут, и пока он будет собирать со стола посуду, София, прислонившись к холодильнику с бокалом вина в руке, будет выпытывать его мнение о каждом блюде, требуя абсолютной честности.

Отставив чашку, Бэнкс вновь плюхнулся в постель. От соседней подушки пахло Софией – вдыхая аромат ее волос, Бэнкс всегда вспоминал один погожий осенний день, когда он, еще совсем малец, отправился с отцом в сад рвать яблоки. На кончиках пальцев все еще жило воспоминание о нежной коже Софии, но Бэнкс вдруг нахмурился.

Вчера, разомлев от любовной неги, он восхитился безупречной шелковой кожей Софии. И в ответ она рассмеялась и похвасталась:

– Ну да, мне это уже говорили!

Его задело не ее тщеславие, не то, что она знает цену своей красоте – это Бэнкса даже заводило, – а то, что в ее жизни были другие мужчины, которые нашептывали ей такие же интимные признания. Но лучше об этом не думать, твердил он себе. Тут либо сойдешь с ума от ревности, либо замучаешь и себя, и Софию. Стоит только дать волю фантазии и представить Софию – обнаженную! – в объятиях другого, счастливую и довольную, и все – прощай, рассудок!

Не важно, сколько любовников было у Софии раньше. И для него и для нее такое было впервые. По-другому об этом и думать нельзя. Джон и Йоко все правильно сказали: они – две девственных души.

Впрочем, довольно уже валяться и терзать себя мрачными мыслями. На часах уже девять. Пора вставать.

Приняв душ и одевшись, он направился вниз. Сегодня Бэнкс решил позавтракать в итальянском кафе. Почитать газеты, поглазеть на прохожих. Ну а потом по пути в Фицровию можно заехать в музыкальный магазинчик на Оксфорд-стрит и поглядеть, не вышел ли новый диск Изабель Кэмпбелл и Марка Ланегана.

Дом Софии выходил на узкую улочку рядом с Кингс-роуд. Бывший муж оставил ей этот дом после развода, сама она никогда бы не смогла позволить себе такой дорогой район. Сейчас ее особнячок стоил целое состояние. Бледно-голубой фасад с белой окантовкой и белыми деревянными ставнями почему-то сразу вызывал в памяти дома на острове Санторини. София ведь наполовину гречанка, наверное, потому и выбрала такую цветовую гамму. Хоть перед домом, со стороны фасада, и не было садика, от улицы его отделяла полоска земли в пару метров шириной, огороженная низкой кирпичной стеной с небольшой калиткой. Снаружи дом казался довольно узким, но стоило зайти внутрь, и впечатление это мигом рассеивалось: справа располагалась просторная гостиная, слева – лестница на второй этаж, в конце холла – столовая, кухня и выход в небольшой сад, где София выращивала травы и цветы и где так приятно нежиться в тенечке.

На втором этаже – две спальни. К одной из них примыкала ванная с туалетом. Французские окна выходили на крошечный кованый балкончик с парой стульев, круглым металлическим столом, там имелись и несколько огромных горшков с цветами. Впрочем, цветы в них жили недолго – то ли из-за частых дождей, то ли из-за непрекращающегося ремонта у соседей. Над спальнями располагался переоборудованный в кабинет чердак.

Дом был битком набит всевозможными безделушками. Столики на тонких изогнутых ножках, инкрустированные перламутром и слоновой костью, служили своеобразными стендами для искусно размещенной коллекции. Экспозиция была весьма разнообразна. Окаменелости, каменные чаши, амфоры, викторианские шкатулки, отделанные ракушками, вазочки из лиможского фарфора. Ну и сугубо природные сувениры: друзы хрусталя и других кристаллов, агаты, гладкие камушки с пляжей и причудливые раковины. В общем, трофеи со всего света. София точно помнила, что откуда привезено, где найдено и как называется. На стенах висели картины, в основном абстрактные пейзажи ее знакомых художников, и еще множество статуэток на полках и полочках, в каждом углу. В современном стиле, сделанные из самых разных материалов, начиная с мыльного камня и заканчивая латунью.

Еще София обожала маски. Маски висели между картин – темного дерева из Африки, крошечные и яркие из Южной Америки, разрисованные керамические – из дальневосточных стран. И еще повсюду были разложены перья, сухие пучки папоротника и цветов, крошечные черепа каких-то мелких животных из пустыни Невада. Среди прочего – чей-то позвонок из Перу, кусок Берлинской стены и разноцветные четки из Стамбула, которые София повесила над каминной доской. София обожала все эти штучки и чувствовала себя ответственной за их судьбу – постоянно ухаживала за ними, полагая, что они должны «прожить» куда дольше ее самой.

Бэнкс считал, что она слишком серьезно к ним относится, однако именно благодаря «штучкам» София установила-таки в доме современную сигнализацию. Правда, иногда Бэнксу казалось, будто он попал в музей, а София – смотритель. Может, он и сам – выставочный экземпляр? Домашний, совершенно ручной детектив, которого не стыдно продемонстрировать друзьям-художникам. Впрочем, с чего он это взял? София никогда не давала ему ни малейшего повода так думать. Хорошо бы, конечно, знать, что творится у Софии в голове. Что для нее важно, что ее вдохновляет. Бэнкс как-то вдруг понял, что почти ничего о ней не знает. Скрытная оказалась женщина, нарочно окружала себя большим количеством людей, ведь в толпе проще затеряться.