Главная страница
Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Пролог в МОРЕ
КОНРАД ЛОРЕНЦ
Конрад Лоренц (1903--1989) -- выдающийся австрийский ученый, лауреатНобелевской премии, один из основоположников этологии, науки о поведенииживотных. В данной книге автор прослеживает очень интересные аналогии в поведенииразличных видов позвоночных и вида Homo sapiens, именно поэтому книгапубликуется в серии " Библиотека зарубежной психологии". Утверждая, что агрессивность является врожденным, инстинктивнообусловленным свойством всех высших животных -- и доказывая это на множествеубедительных примеров, -- автор подводит к выводу; " Есть веские основания считать внутривидовую агрессию наиболеесерьезной опасностью, какая грозит человечеству в современных условияхкультурноисторического и технического развития." На русском языке публиковались книги К. Лоренца: " Кольцо царяСоломона", " Человек находит друга", " Год серого гуся". --------------------------------------------------------------------
АГРЕССИЯ
(так называемое " зло") Перевод с немецкого Г. Ф. Швейника МОСКВА ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ГРУППА " ПРОГРЕСС" " УНИВЕРС"
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие... 5 1. Пролог в море... 10 2. Продолжение в лаборатории...19 3. Для чего нужна агрессия... 30 4. Спонтанность агрессии...56 5.Привычка, церемония и волшебство... 63 6. Великий Парламент Инстинктов... 917. Поведенческие аналогии морали... 114 8. Анонимная стая... 144 9.Сообщество без любви... 154 10. Крысы... 161 11. Союз...169 12. Проповедьсмирения... 218 13. Се человек... 233 14. Надеюсь и верю... 257 Жене моей посвящается
ПРЕДИСЛОВИЕ
Один мой друг, взявший на себя труд критически прочитать рукопись этойкниги, писал мне, добравшись до ее середины: " Вот уже вторую главу подряд ячитаю с захватывающим интересом, но и с возрастающим чувством неуверенности.Почему? Потому что не вижу четко их связи с целым. Тут ты должен мнепомочь". Критика была вполне справедлива; и это предисловие написано длятого, чтобы с самого начала разъяснить читателю, с какой целью написана всякнига и в какой связи с этой целью находятся отдельные главы. В книге речь идет об агрессии, то есть об инстинкте борьбы, направленном против собратьев по виду, у животных и у человека. Решениенаписать ее возникло в результате случайного совпадения двух обстоятельств.Я был в Соединенных Штатах. Во-первых, для того, чтобы читать психологам, психоаналитикам и психиатрам лекции о сравнительной этологии и физиологииповедения, а во-вторых, чтобы проверить в естественных условиях накоралловых рифах у побережья Флориды гипотезу о боевом поведении некоторыхрыб и о функции их окраски для сохранения вида, -- гипотезу, построенную нааквариумных наблюдениях. В американских клиниках мне впервые довелосьразговаривать с психоаналитиками, для которых учение Фрейда было не догмой, а рабочей гипотезой, как и должно быть в любой науке. При таком подходестало понятно многое из того, что прежде вызывало у меня возражения из-зачрезмерной смелости теорий Зигмунда Фрейда. В дискуссиях по поводу егоучения об инстинктах выявились неожиданные совпадения результатовпсихоанализа и физиологии поведения. Совпадения существенные как раз потому, что эти дисциплины различаются и постановкой вопросов, и методамиисследования, и -- главное -- базисом индукции. Я ожидал непреодолимых разногласий по поводу понятия " инстинкт смерти", который -- согласно одной из теорий Фрейда -- противостоит всемжизнеутверждающим инстинктам как разрушительное начало. Это гипотеза, чуждаябиологии, с точки зрения этолога является не только ненужной, но и неверной.Агрессия, проявления которой часто отождествляются с проявлениями " инстинктасмерти", -- это такой же инстинкт, как и все остальные, и в естественныхусловиях так же, как и они, служит сохранению жизни и вида. У человека, который собственным трудом слишком быстро изменил условия своей жизни, агрессивный инстинкт часто приводит к губительным последствиям; ноаналогично -- хотя не столь драматично -- обстоит дело и с другимиинстинктами. Начав отстаивать свою точку зрения переддрузьями-психоаналитиками, я неожиданно оказался в положении человека, который ломится в открытую дверь. На примерах множества цитат из статейФрейда они показали мне, как мало он сам полагался на свою дуалистическуюгипотезу инстинкта смерти, которая ему -- подлинному монисту имеханистически мыслящему исследователю -- должна была быть принципиальночуждой. Вскоре после того я изучал в естественных условиях теплого морякоралловых рыб, в отношении которых значение агрессии для сохранения вида невызывает сомнений, -- и тогда мне захотелось написать эту книгу. Этологиязнает теперь так много о естественной истории агрессии, что ужепозволительно говорить о причинах некоторых нарушений этого инстинкта учеловека. Понять причину болезни -- еще не значит найти эффективный способее лечения, однако такое понимание является одной из предпосылок терапии. Я чувствую, что мои литературные способности недостаточны длявыполнения стоящей передо мной задачи. Почти невозможно описать словами, как работает система, в которойкаждый элемент находится в сложных причинных взаимосвязях со всемиостальными. Даже если объяснять устройство автомобильного мотора -- и то незнаешь, с чего начать. Потому что невозможно усвоить информацию о работеколенчатого вала, не имея понятия о шатунах, поршнях, цилиндрах, клапанах...и т.д., и т.д. Отдельные элементы общей системы можно понять лишь в их взаимодействии, иначе вообще ничего понять нельзя. И чем сложнее система -- тем труднее ее исследовать и объяснить; междутем структура взаимодействий инстинктивных и социально-обусловленныхспособов поведения, составляющих общественную жизнь человека, несомненноявляется сложнейшей системой, какую мы только знаем на Земле. Чтобыразъяснить те немногие причинные связи, которые я могу -- как мне кажется --проследить в этом лабиринте взаимодействий, мне волейневолей приходитсяначинать издалека. К счастью, все наблюдаемые факты сами по себе интересны.Можно надеяться, что схватки коралловых рыб из-за охотничьих участков, инстинкты и сдерживающие начала у общественных животных, напоминающиечеловеческую мораль, бесчувственная семейная и общественная жизнь кваквы, ужасающие массовые побоища серых крыс и другие поразительные образцыповедения животных удержат внимание читателя до тех пор, пока он подойдет кпониманию глубинных взаимосвязей. Я стараюсь подвести его к этому, по возможности, точно тем же путем, каким шел я сам, и делаю это из принципиальных соображений. Индуктивноеестествознание всегда начинается с непредвзятого наблюдения отдельныхфактов; и уже от них переходит к абстрагированию общих закономерностей, которым все эти факты подчиняются. В большинстве учебников, ради краткости ибольшей доступности, идут по обратному пути и предпосылают " специальнойчасти" -- " общую". При этом изложение выигрывает в смысле обозримостипредмета, но проигрывает в убедительности. Легко и просто сначала сочинитьнекую теорию, а затем " подкрепить" ее фактами; ибо природа настолькомногообразна, что если хорошенько поискать -- можно найти убедительные свиду примеры, подкрепляющие даже самую бессмысленную гипотезу. Моя книга лишь тогда будет по-настоящему убедительна, если читатель --на основе фактов, которые я ему опишу, -- сам придет к тем же выводам, ккаким пришел я. Но я не могу требовать, чтобы он безоглядно двинулся по стольтернистому пути, потому составлю здесь своего рода путеводитель, описаввкратце содержание глав. В двух первых главах я начинаю с описания простых наблюдений типичныхформ агрессивного поведения; затем в третьей главе перехожу к его значениюдля сохранения вида, а в четвертой говорю о физиологии инстинктивныхпроявлений вообще и агрессивных в частности -- достаточно для того, чтобыстала ясной спонтанность их неудержимых, ритмически повторяющихся прорывов.В пятой главе я разъясняю процесс ритуализации и обособления новыхинстинктивных побуждений, возникающих в ходе этого процесса, -- разъясняю втой мере, насколько это нужно в дальнейшем для понимания роли этих новыхинстинктов в сдерживании агрессии. Той же цели служит шестая глава, вкоторой дан общий обзор системы взаимодействий разных инстинктивныхпобуждений. В седьмой главе будет на конкретных примерах показано, какиемеханизмы " изобрела" эволюция, чтобы направить агрессию в безопасное русло, какую роль при выполнении этой задачи играет ритуал, и насколько похоживозникающие при этом формы поведения на те, которые у человека диктуютсяответственной моралью. Эти главы создают предпосылки для того, чтобы можнобыло понять функционирование четырех очень разных типов общественнойорганизации. Первый тип -- это анонимная стая, свободная от какой-либоагрессивности, но в то же время лишенная и личного самосознания, и общностиотдельных особей. Второй тип -- семейная и общественная жизнь, основанная лишь налокальной структуре защищаемых участков, как у кваквы и других птиц, гнездящихся колониями. Третий тип -- гигантская семья крыс, члены которой не различают другдруга лично, но узнают по родственному запаху и проявляют друг к другуобразцовую лояльность; однако с любой крысой, принадлежащей к другой семье, они сражаются с ожесточеннейшей партийной ненавистью. И наконец, четвертыйвид общественной организации -- это такой, в котором узы личной любви идружбы не позволяют членам сообщества бороться и вредить друг другу. Этаформа сообщества, во многом аналогичного человеческому, подробно описана напримере серых гусей. Надо полагать, что после всего сказанного в первых одиннадцати главах ясмогу объяснить причины ряда нарушений инстинкта агрессии у человека, 12-яглава -- " Проповедь смирения" -- должна создать для этого новые предпосылки, устранив определенное внутреннее сопротивление, мешающее многим людямувидеть самих себя как частицу Вселенной и признать, что их собственноеповедение тоже подчинено законам природы. Это сопротивление заложено, во-первых, в отрицательном отношении к понятию причинности, которое кажетсяпротиворечащим свободной воле, а во-вторых, в духовном чванстве человека.13-я глава имеет целью объективно показать современное состояниечеловечества, примерно так, как увидел бы его, скажем, биолог-марсианин. В14-й главе я пытаюсь предложить возможные меры против тех нарушенийинстинкта агрессии, причины которых мне кажутся уже понятными.
ПРОЛОГ В МОРЕ
Послушай, малый! В море средь движенья Начни далекий путь свой становленья. Довольствуйся простым, как тварь морей, Глотай других, слабейших, и жирей, Успешно отъедайся, благоденствуй, И постепенно вид свой совершенствуй. Гете Давний сон -- полет -- стал явью: я невесомо парю в невидимой среде илегко скольжу над залитой солнцем равниной. При этом двигаюсь не так, какпосчитал бы приличным человек, обывательски обеспокоенный приличиями, --животом вперед и головой кверху, -- а в положении, освященном древнимобычаем всех позвоночных: спиною к небу и головой вперед. Если хочупосмотреть вперед -- приходится выгибать шею, и это неудобство напоминает, что я, в сущности, обитатель другого мира. Впрочем, я этого и не хочу илихочу очень редко; как и подобает исследователю земли, я смотрю по большейчасти вниз, на то, что происходит подо мной. " Но там внизу ужасно, и человек не должен искушать Богов -- и никогдане должен стремиться увидеть то, что они милостиво укрывают ночью и мраком".Но раз уж они этого не делают, раз уж они -- совсем наоборот -- посылаютблагодатные лучи южного солнца, чтобы одарить животных и растения всемикрасками спектра, -- человек непременно должен стремиться проникнуть туда, ия это советую каждому, хотя бы раз в жизни, пока не слишком стар. Для этогочеловеку нужны лишь маска и дыхательная трубка -- в крайнем случае, если онуж очень важный, еще пара резиновых ласт, -- ну и деньги на дорогу кСредиземному морю или к Адриатике, если только попутный ветер не занесет егоеще дальше на юг. С изысканной небрежностью пошевеливая плавниками, я скольжу надсказочным ландшафтом. Это не насто----------------------------------------1Эпиграфы из " Фауста" даны в переводах Б.Пастернакаи Н.Холодковского ящие коралловые рифы с их буйно расчлененным рельефом живых гор иущелий, а менее впечатляющая, но отнюдь не менее заселенная поверхность днавозле берега одного из тех островков, сложенных коралловым известняком, --так называемых Кейз, -- которые длинной цепью примыкают к южной оконечностиполуострова Флорида. На дне из коралловой гальки повсюду сидят диковинныеполушария кораллов-мозговиков, несколько реже -- пышно разветвленные кустыветвистых кораллов, развеваются султаны роговых кораллов, или горгоний, амежду ними -- чего не увидишь на настоящем коралловом рифе дальше в океане-- колышутся водоросли, коричневые, красные и желтые. На большом расстояниидруг от друга стоят громадные губки, толщиной в обхват и высотой со стол, некрасивой, но правильной формы, словно сделанные человеческими руками.Безжизненного каменистого дна не видно нигде: все пространство вокругзаполнено густой порослью мшанок, гидрополипов и губок; фиолетовые иоранжево-красные виды покрывают дно большими пятнами, и о многих из этихпестрых бугристых покрывал я даже не знаю -- животные это или растения. Не прилагая усилий, я выплываю постепенно на все меньшую глубину; кораллов становится меньше, зато растений больше. Подо мной расстилаютсяобширные леса очаровательных водорослей, имеющих ту же форму и те жепропорции, что африканская зонтичная акация; и это сходство прямо-такинавязывает иллюзию, будто я парю не над коралловым атлантическим дном навысоте человеческого роста, а в сотни раз выше -- над эфиопской саванной.Подо мной уплывают вдаль широкие поля морской травы -- у карликовой травы иполя поменьше, -- и когда воды подо мною остается чуть больше метра -- привзгляде вперед я вижу длинную, темную, неровную стену, которая простираетсявлево и вправо, насколько хватает глаз, и без остатка заполняет промежутокмежду освещенным дном и зеркалом водной поверхности. Это --многозначительная граница между морем и сушей, берег Лигнум Витэ Кэй, Острова Древа Жизни. Вокруг становится гораздо больше рыб. Они десятками разлетаются подомной, и это снова напоминает аэроснимки из Африки, где стада диких животныхразбегаются во все стороны перед тенью самолета. Рядом, над густыми лугамивзморника, забавные толстые рыбы-шары разительно напоминают куропаток, которые вспархивают над полем из-под колосьев, чтобы, пролетев немного, нырнуть в них обратно. Другие рыбы поступают наоборот -- прячутся вводоросли прямо под собою, едва я приближаюсь. Многие из них самыхневероятных расцветок, но при всей пестроте их краски сочетаютсябезукоризненно. Толстый " дикобраз" с изумительными дьявольскими рожками надультрамариновыми глазами лежит совсем спокойно, осклабившись, я ему ничегоплохого не сделал. А вот мне один из его родни сделал: за несколько дней до того янеосторожно взял такую рыбку (американцы называют ее " шипастый коробок"), иона -- своим попугайским клювом из двух зубов, растущих друг другу навстречуи острых как бритвы, -- без труда отщипнула у меня с пальца порядочный кусоккожи. Я ныряю к только что замеченному экземпляру -- надежным, экономнымспособом пасущейся на мелководье утки, подняв над водой заднюю часть, --осторожно хватаю этого малого и поднимаюсь с ним наверх. Сначала он пробуеткусаться, но вскоре осознает серьезность положения и начинает себянакачивать. Рукой я отчетливо ощущаю, как " работает поршень" маленькогонасоса -- глотательных мышц рыбы. Когда она достигает предела упругостисвоей кожи и превращается у меня на ладони в туго надутый шар с торчащими вовсе стороны шипами -- я отпускаю ее и забавляюсь потешной торопливостью, скакой она выплевывает лишнюю воду и исчезает в морской траве. Затем я поворачиваюсь к стене, отделяющей здесь море от суши. С первоговзгляда можно подумать, что она из туфа -- так причудливо изъедена ееповерхность, столько пустот смотрят на меня, черных и бездонных, словноглазницы черепов. На самом же деле эта скала -- скелет, остатокдоледникового кораллового рифа, погибшего во время сангаммонскогооледенения, оказавшись над уровнем моря. Вся скала состоит из останковкораллов тех же видов, какие живут и сегодня; среди этих останков --раковины моллюсков, живые сородичи которых и сейчас населяют эти воды. Здесьмы находимся сразу на двух рифах: на старом, который мертв уже десятки тысяч лет, и на новом, растущем натрупе старого. Кораллы -- как и цивилизации -- растут обычно на скелетахсвоих предшественников. Я плыву к изъеденной стене, а потом вдоль нее, пока не нахожу удобный, не слишком острый выступ, за который можно ухватиться рукой, чтобы встатьвозле него на якорь. В дивной невесомости, в идеальной прохладе, но не вхолоде, словно гость в сказочной стране, отбросив все земные заботы, яотдаюсь колыханию нежной волны, забываю о себе и весь обращаюсь в зрение: воодушевленный, восторженный привязной аэростат! Вокруг меня со всех сторон рыбы; на небольшой глубине почти сплошьмелкие. Они с любопытством подплывают ко мне -- издали или из своих укрытий, куда успели спрятаться при моем приближении, -- снова шарахаются назад, когда я " кашляю" своей трубкой -- резким выдохом выталкиваю из неескопившийся конденсат и попавшую снаружи воду... Но как только снова дышуспокойно и тихо -- они снова возвращаются. Мягкие волны колышут их синхронносо мною, и я -- от полноты своего классического образования -- вспоминаю: " Вы снова рядом, зыбкие созданья? Когда-то, смутно, я уж видел вас... Ноесть ли у меня еще желанье схватить вас, как мечтал я в прошлый раз? " Именнона рыбах я впервые увидел -- еще на самом деле очень смутно -- некоторыеобщие закономерности поведения животных, поначалу ничего в них не понимая; ажелание постигнуть их еще в этой жизни, мечта об этом -- непреходяща! Зоолог, как и художник, никогда не устает в своем стремлении охватить жизньво всей полноте и многообразии ее форм. Многообразие форм, окружающих меня здесь -- некоторые из них настолькоблизко, что я не могу их четко рассмотреть уже дальнозоркими своими глазами, -- поначалу кажется подавляющим. Но через некоторое время физиономии вокругстановятся роднее, и образное восприятие -- этот чудеснейший инструментчеловеческого познания -- начинает охватывать все многообразие окружающихобличий. И тогда вдруг оказывается, что вокруг хотя и достаточно разныхвидов, но совсем не так много, как показалось вначале. По тому, как онипоявляются, рыбы сразу делятся на две различные категории: одни подплываютстаями, по большей части со стороны моря или вдоль скалистого берега, другиеже -- когда проходит паника, вызванная моим появлением, -- медленно иосторожно выбираются из норы или из другого укрытия, и всегда -- поодиночке\Об этих я уже знаю, что одну и ту же рыбу можно всегда -- даже черезнесколько дней или недель -- встретить в одном и том же месте. Все время, пока я был на острове Кэй Ларго, я регулярно, каждые несколько дней, навещалодну изумительно красивую рыбу-бабочку в ее жилище под причальной эстакадой, опрокинутой ураганом Донна, -- и всегда заставал ее дома. Другие рыбы бродят стаями с места на место; их можно встретить тоздесь, то там. К таким относятся миллионные стаи маленьких серебристыхатеринок -- колосков", разные мелкие сельди, живущие около самого берега, иих опасные враги -- стремительные сарганы; чуть дальше, под сходнями, причалами и обрывами берегов тысячами собираются серо-зеленые рифовыеокуни-снэпперы и -- среди многих других -- прелестные красноротики, которыхамериканцы называют " грант" (" ворчун") из-за звука, который издает эта рыба, когда ее вынимают из воды. Особенно часто встречаются и особенно красивысинеполосчатые, белые и желтополосчатые красноротики; эти названия выбранынеудачно, поскольку окраска всех трех видов состоит из голубого и желтого, только в разных сочетаниях. По моим наблюдениям, они и плавают зачастуювместе, в смешанных стаях. Немецкое название рыбы происходит от броской, ярко-красной окраски слизистой оболочки рта, которая видна лишь в томслучае, если рыба угрожает своему сородичу широко раскрытой пастью, на чтотот отвечает подобным же образом. Однако ни в море, ни в аквариуме я никогдане видел, чтобы эти впечатляющие взаимные угрозы привели к серьезнойсхватке. Очаровательно бесстрашное любопытство, с которым следуют за ныряльщикомяркие красноротики, а также многие снэпперы, часто плавающие с ними вместе.Вероятно, они точно так же сопровождают мирных крупных рыб или почти(?) ужевымерших -- увы! -- ламантинов, легендарных морских коров, в надежде пойматьрыбешку или другую мелкую живность, которую вспугнет крупный зверь. Когда явпервые выплывал из своего " порта приписки" -- с мола у мотеля " Кэй-Хэйвн" вТавернье на острове Кэй Ларго, -- я был просто потрясен неимоверным числомворчунов и снэпперов, окруживших меня столь плотно, что я ничего не виделвокруг. И куда бы я ни плыл -- они были повсюду, все в тех же невероятныхколичествах. Лишь постепенно до меня дошло, что это те же самые рыбы, что онисопровождают меня; даже при осторожной оценке их было несколько тысяч. Еслия плыл параллельно берегу к следующему молу, расположенному примерно всемистах метрах, то стая следовала за мной приблизительно до половины пути, а затем внезапно разворачивалась и стремительно уносилась домой. Когда моеприближение замечали рыбы, обитавшие под следующим причалом, -- из темнотыпод мостками навстречу мне вылетало ужасающее чудовище. Нескольких метров вширину, почти такое же высотой, длиною во много раз больше -- под ним наосвещенном солнцем дне плотная черная тень, -- и лишь вблизи оно распадалосьв бесчисленную массу все тех же дружелюбных красноротиков. Когда этослучилось в первый раз -- я перепугался до смерти! Позднее как раз эти рыбкистали вызывать во мне совсем обратное чувство: пока они рядом, можно быть совершенно спокойным, что нигде поблизостине стоит крупная барракуда. Совершенно иначе организованы ловкие маленькие разбойники-сарганы, которые охотятся у самой поверхности воды небольшими группами, по пять-шестьштук в каждой. Тонкие, как прутики, они почти невидимы с моей стороны, потому что их серебряные бока отражают свет точно так же, как нижняяповерхность воздуха, нам всем более знакомая во второй своей ипостаси какповерхность воды. Впрочем, при взгляде сверху они отливают серо-зеленым, точь-в-точь как вода, так что заметить их еще труднее, пожалуй, чем снизу.Развернувшись в широкую цепь, они прочесывают самый верхний слой воды иохотятся на крошечных атеринок, " серебрянок", которые мириадами висят вводе, густо, как снежинки в пургу, сверкая словно серебряная канитель. Меняэти крошки совсем не боятся, -- для рыбы моего размера они не добыча, --могу плыть прямо сквозь их скопления, и они почти не расступаются, так чтопорой я непроизвольно задерживаю дыхание, чтобы не затянуть их себе в горло, как это часто случается, если имеешь дело с такой же тучей комаров. Я дышучерез трубку в другой среде, но рефлекс остается. Однако стоит приблизиться самому крошечному саргану -- серебряные рыбкимгновенно разлетаются во все стороны. Вниз, вверх, даже выскакивают из воды, так что в секунду образуется большое пространство, свободное от серебряныххлопьев, которое постепенно заполняется лишь тогда, когда охотники исчезаютвдали. Как бы ни отличались головастые, похожие на окуней ворчуны и снэпперыот тонких, вытянутых, стремительных сарганов -- у них есть общий признак: они не слишком отклоняются от привычного представления, которое связываетсясо словом " рыба". С оседлыми обитателями нор дело обстоит иначе.Великолепного синего " ангела" с желтыми поперечными полосами, украшающимиего юношеский наряд, пожалуй, еще можно посчитать " нормальной рыбой". Но вончто-то показалось в щели между двумя глыбами известняка: странные движениявраскачку, вперед-назад, какой-то бархатно-черный диск с яркожелтымиполукруглыми лентами поперек и сияющей ультрамариновой каймой по нижнемукраю -- рыба ли это вообще? Или вот эти два создания, бешено промчавшиесямимо, размером со шмеля и такие же округлые; черные глаза, окаймленныеголубой полосой, и глаза эти -- на задней трети тела? Или маленькийсамоцвет, сверкающий вон из той норки, -- тело у него разделено наискось, спереди-снизу назад и вверх, границей двух ярких окрасок, фиолетово-синей илимонно-желтой? Или вот этот невероятный клочок темно-синего звездного неба, усыпанный голубыми огоньками, который появляется из-за коралловой глыбыпрямо подо мной, парадоксально извращая все пространственные понятия? Конечно же, при более близком знакомстве оказывается, что все эти сказочныесущества -- вполне приличные рыбы, причем они состоят не в таком уж дальнемродстве с моими давними друзьями и сотрудниками, рифовыми окунями." Звездник" (" джуэл фиш" -- " рыбка-самоцвет") и рыбка с синей спинкой иголовой и с желтым брюшком и хвостом (" бо Грэгори" -- " Гриша-красавчик") --эти даже и вовсе близкая родня. Оранжево-красный шмель -- это детеныш рыбы, которую местные жители сполным основанием называют " рок бьюти" (" скальная красавица"), ачерно-желтый диск -- молодой черный " ангел". Но какие краски! И какиеневероятные сочетания этих красок! Можно подумать, они подобраны нарочно, чтобы быть как можно заметнее на возможно большем расстоянии; как знамя или-- еще точнее -- плакат. Надо мной колышется громадное зеркало, подо мной звездное небо, хоть икрошечное, я невесомо витаю в прозрачной среде; окружен кишащим роемангелов, поглощен созерцанием, благоговейно восхищен творением и красотойего -- благодарение Творцу, я все же вполне способен наблюдать существенныедетали. И тут мне бросается в глаза вот что: у рыб тусклой или, как украсноротиков, пастельной окраски я почти всегда вижу многих или хотя бынескольких представителей одного и того же вида одновременно, часто ониплавают вместе громадными, плотными стаями. Зато из яркоокрашенных видов вмоем поле зрения лишь один синий и один черный " ангел", один " красавчик" иодин " самоцвет"; а из двух малюток " скальных красавиц", которые только чтопромчались мимо, одна с величайшей яростью гналась за другой. Хотя вода и теплая, от неподвижной аэростатной жизни я начинаюзамерзать, но наблюдаю дальше. И тут замечаю вдали -- а это даже в оченьпрозрачной воде всего 10-12 метров -- еще одного красавчика, которыймедленно приближается, очевидно, в поисках корма. Местный красавчик замечаетпришельца гораздо позже, чем я со своей наблюдательной вышки; до чужакаостается метра четыре. В тот же миг местный с беспримерной яростью бросаетсяна чужака, и хотя тот крупнее нападающего, он тут же разворачивается иудирает изо всех сил, дикими зигзагами, к чему атакующий вынуждает егочрезвычай-но серьезными таранными ударами, каждый из которых нанес бысерьезную рану, если бы попал в цель. По меньшей мере один все-таки попал, -- я вижу, как опускается на дно блестящая чешуйка, кружась, словно опавшийлист. Когда чужак скрывается вдали в сине-зеленых сумерках, победительтотчас возвращается к своей норке. Он мирно проплывает сквозь плотную толпу юных красноротиков, кормящихсявозле самого входа в его пещеру; и полнейшее безразличие, с каким он обходитэтих рыбок, наводит на мысль, что для него они значат не больше, чем камушкиили другие несущественные и неодушевленные помехи. Даже маленький синийангел, довольно похожий на него и формой, и окраской, не вызывает у него нималейшей враждебности. Вскоре после этого я наблюдаю точно такую же, во всех деталях, стычкудвух черных рыбок-ангелов, размером едва-едва с пальчик. Эта стычка, бытьможет, даже драматичнее: еще сильнее кажется ожесточение нападающего, ещеочевиднее панический страх удирающего пришельца, -- хотя, это может быть ипотому, что мой медленный человеческий глаз лучше уловил движения ангелов, чем красавчиков, которые разыграли свой спектакль слишком стремительно. Постепенно до моего сознания доходит, что мне уже по-настоящемухолодно. И пока выбираюсь на коралловую стену в теплый воздух под золотоесолнце Флориды, я формулирую все увиденное в нескольких коротких правилах: Яркие, " плакатно" окрашенные рыбы -- все оседлые. Только у них я видел, что они защищают определенный участок. Ихяростная враждебность направлена только против им подобных; я не видел, чтобы рыбы разных видов нападали друг на друга, сколь бы ни была агрессивнакаждая из них.
|