Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Надеюсь и верю
⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 10
Мне не мнится, что знанье могу предоставить, Чтоб исправить людей и на путь наставить. Гете В отличие от Фауста, я представляю себе, что мог бы преподать нечтотакое, что исправит людей и наставит их на путь. Эта мысль не кажется мнеслишком заносчивой. По крайней мере она менее заносчива, нежели обратная, --если та исходит не из убеждения, что сам не способен учить, а изпредположения, что " эти люди" не способны понять новое учение. Такое бываетлишь в чрезвычайных случаях, когда какой-нибудь гений опережает свое времяна века. Если современники кого-то слушают и даже читают его книги, можно суверенностью утверждать, что это не гений. В лучшем случае он может потешить себя мыслью, что ему есть что сказатькак раз " по делу". Все, что может быть сказано, наилучшим образом действуеткак раз тогда, когда говорящий своими новыми идеями лишь чуть-чуть опережаетслушателей. Тогда они реагируют мыслью: " На самом деле, я сам должен былдогадаться! " Так что здесь не самомнение -- наоборот: я искренне убежден, что в ближайшем будущем очень многие, может быть даже большинство, всесказанное в этой книге о внутривидовой агрессии и об опасностях, вытекающихдля человечества из ее нарушений, будут принимать за самоочевидные и дажебанальные истины. Когда я здесь вывожу следствия из содержания этой книги и, подобнодревнегреческим мудрецам, свожу их в практический устав поведения, -- мненаверняка нужно больше опасаться упреков в банальности, нежели обоснованныхвозражений. После того что сказано в предыдущей главе о современномположении человечества, предлагаемые меры защиты от грозящих опасностейпокажутся жалкими. Однако это отнюдь не говорит против правильностисказанного. Исследование редко приводит к драматическим переменам в мировыхсобытиях; такие перемены возможны разве что в смысле разрушения, посколькуновые открытия легко употребить во вред. Напротив, чтобы применитьрезультаты исследований творчески и благотворно, требуется, как правило, неменьше остроумия и трудной кропотливой работы, чем для того, чтобы ихполучить. Первое и самое очевидное правило высказано уже в " познай себя" -- этотребование углубить понимание причин нашего собственного поведения.Направления, в которых, по-видимому, будет развиваться прикладная этология, уже начинают определяться. Одно из них -- это объективное физиологическоеисследование возможностей разрядки агрессии в ее первоначальных формах наэрзац-объекты; и мы уже сегодня знаем, что пустая бочка из-под карбида --это не самый лучший вариант. Второе -- это исследование так называемой сублимации методамипсихоанализа. Можно ожидать, что и эта человеческая форма катарсисасущественно поможет ослабить напряженные агрессивные побуждения. Даже на сегодняшнем скромном уровне наши знания о природе агрессииимеют некоторую практическую ценность. Она состоит хотя бы в том, что мы ужеможем с уверенностью сказать, что не получится. После всего того, что мыузнали об инстинктах вообще и об агрессии в частности, два " простейших" способа управляться с агрессией оказываются совершенно безнадежными.Во-первых, ее наверняка нельзя исключить, избавляя людей от раздражающихситуаций; и, во-вторых, с ней нельзя совладать, навесив на нееморально-мотивированный запрет. Обе эти стратегии так же хороши, как затяжкапредохранительного клапана на постоянно подогреваемом котле для борьбы сизбыточным давлением пара. Еще одно мероприятие, которое я считаю теоретически возможным, нокрайне нежелательным, состояло бы в попытке избавиться от агрессивногоинстинкта с помощью направленной евгеники. Мы знаем из предыдущей главы, чтовнутривидовая агрессия участвует в человеческой реакции воодушевления, которое хотя и опасно, однако необходимо для достижения наивысших целейчеловечества. Мы знаем из главы о союзе, что агрессия у очень многихживотных -- вероятно, так же и у человека -- является необходимой составнойчастью личной дружбы. И наконец, в главе о Великом Парламенте Инстинктовочень подробно показано, насколько сложно взаимодействие различныхпобуждений. Если бы одно из них, причем одно из сильнейших, полностью исчезло --последствия были бы непредсказуемы. Мы не знаем, насколько важны всеповеденческие акты человека, в которых агрессия принимает участие какмотивирующий фактор; не знаем, сколько их всего. Я подозреваю, что оченьмного. Всякое " начинание", в самом изначальном и широком смысле слова; самоуважение, без которого, пожалуй, исчезло бы все, что человек делает сутра до вечера, начиная с ежедневного бритья и кончая наивысшимидостижениями в культуре и науке; все, что как-то связано с честолюбием, состремлением к положению, и многое, многое другое, столь же необходимое, --все это было бы, вероятно, потеряно с исчезновением агрессивных побужденийиз жизни людей. Исчезла бы, наверное, даже очень важная и сугубочеловеческая способность -- смеяться. Перечислению того, что не получится совершенно точно, я, к сожалению, могу противопоставить только такие мероприятия, успех которых мне всего лишькажется возможным. Наиболее вероятен успех того катарсиса, который создается разрядкойагрессивности на эрзац-объект. Этим путем, как изложено в главе " Союз", ужепошли и Великие Конструкторы, когда нужно было воспрепятствовать борьбемежду определенными индивидами. Кроме того, здесь есть основания дляоптимизма и потому, что каждый человек, сколь-нибудь способный ксамонаблюдению, в состоянии намеренно переориентировать свою пробудившуюсяагрессию на подходящий эрзац-объект. Когда я -- как рассказано в главе оспонтанности агрессии, -- будучи в лагере для военнопленных, несмотря натяжелейшую полярную болезнь, не ударил своего друга, а расплющил пустуюжестянку из-под карбида, -- это произошло наверняка лишь потому, что я зналсимптомы инстинктивных напряжений. А когда моя тетушка, описанная в 7-й главе, была так непоколебимоуверена в безграничной испорченности своих горничных, -- она упорствовала всвоем заблуждении лишь потому, что ничего не знала о физиологическихпроцессах, о коих идет речь. Понимание причинных связей нашего собственногоповедения может предоставить нашему разуму и морали действительнуювозможность властно проникнуть туда, где категорический императив, предоставленный самому себе, безнадежно рушится. Переориентирование агрессии -- это самый простой и самый надежныйспособ обезвредить ее. Она довольствуется эрзац-объектами легче, чембольшинство других инстинктов, и находит в них полное удовлетворение. Ужедревние греки знали понятие катарсиса, очищающей разрядки; а психоаналитикипрекрасно знают, какая масса похвальнейших поступков получает стимулы из" сублимированной" агрессии и приносит добавочную пользу за счет ееуменьшения. Разумеется, сублимация -- это отнюдь не только простоепереориентирование. Есть существенная разница между человеком, который бьеткулаком по столу вместо физиономии собеседника, -- и другим, который гнев, не израсходованный на своего начальника, переплавляет в воодушевляющиебоевые статьи, призывающие к благороднейшим целям. Особой ритуализованной формой борьбы, развившейся в культурной жизнилюдей, является спорт. Как и филогенетически возникшие турнирные бои, онпредотвращает социально вредные проявления агрессии и одновременноподдерживает в состоянии готовности ее функцию сохранения вида. Однако крометого, эта культурно-ритуализованная форма борьбы выполняет задачу, важностькоторой не с чем сравнить: она учит людей сознательному контролю, ответственной власти над своими инстинктивными боевыми реакциями.Рыцарственность спорта, которая сохраняется даже при сильных раздражениях, вызывающих агрессию, является важным культурным достижением человечества. Кроме того, спорт благотворен в том смысле, что создает возможностипоистине воодушевленного соперничества между над-индивидуальнымисообществами. Он не только открывает замечательный клапан для накопившейсяагрессии в ее более грубых, более индивидуальных и эгоистическихпроявлениях, но и позволяет полностью проявиться и израсходоваться ее болееспециализированной, сугубо коллективной форме. Борьба за иерархическоеположение внутри группы, общий и трудный бой за вдохновляющую цель, мужественное преодоление серьезных опасностей, не считающаяся с собственнойжизнью взаимопомощь и т.д. -- это поведенческие акты, которые в предысториичеловечества имели высокую селективную ценность. Под уже описаннымвоздействием внутривидового отбора их ценность постоянно возрастала; и досамого последнего времени это опасным образом вело к тому, что многиедоблестные, но простодушные люди вовсе не считали войну чем-то, достойнымотвращения. Поэтому великое счастье, что все эти склонности находят полноеудовлетворение в тяжелых видах спорта, как альпинизм, подводный спорт и т.п.Поиски большего, максимально международного и максимально опасногосоперничества являются, по мнению Эрика фон Хольста, главным мотивомкосмических полетов, которые именно поэтому привлекают такой огромныйобщественный интерес. Пусть бы так было и впредь! Такое соперничество между нациями благотворно не только потому, чтодает возможность разрядки национальному воодушевлению; оно имеет еще дваследствия, уменьшающие опасность войны. Во-первых, оно создает личноезнакомство между людьми разных наций и партий; а во-вторых -- объединяетлюдей тем, что они (в остальном имеющие очень мало общего) воодушевляютсяодним и тем же идеалом. Эти две мощные силы противостоят агрессии, и намнеобходимо остановиться на том, каким образом они осуществляют своеблаготворное влияние и каким способом их можно активизировать. Из главы " Союз" мы уже знаем, что личное знакомство -- это не толькопредпосылка сложных механизмов, тормозящих агрессию; оно уже само по себеспособствует притуплению агрессивных побуждений. Анонимность значительнооблегчает прорывы агрессивности. Наивный человек испытывает чрезвычайнопылкие чувства злобы, ярости по отношению к " этим Иванам", " этим фрицам", " этим жидам", " этим макаронникам"... -- т.е. к соседним народам, кличкикоторых по возможности комбинируются с приставкой " гады --. Такой человекможет бушевать против них у себя за столом, но ему и в голову не придет дажепростая невежливость, если он оказывается лицом к лицу с представителемненавистной национальности. Разумеется, демагог прекрасно знает о тормозящемагрессивность действии личного знакомства и потому последовательно стремитсяпредотвратить любые контакты между отдельными людьми тех сообществ, вкоторых хочет сохранить настоящую взаимную вражду. И стратеги знают, насколько опасно любое " братание" между окопами для боевого духа солдат. Я уже говорил, насколько высоко оцениваю практические знания демагоговв отношении инстинктивного поведения людей. И не могу предложить ничеголучшего, как перенять испытанные ими методы и использовать их для достижениянаших целей. Если дружба между индивидами враждебных наций так пагубна длянациональной вражды, как это предполагают демагоги, -- очевидно, не безвеских оснований, -- значит, мы должны делать все, чтобы содействоватьиндивидуальной дружбе. Ни один человек не может ненавидеть народ, средикоторого у него есть друзья. Нескольких " выборочных проб" такого рода бывает достаточно, чтобывозбудить справедливое недоверие к тем абстракциям, которые обычносочиняются о якобы типичных -- и, разумеется, достойных ненависти --национальных особенностях " этих" русских, немцев или англичан. Насколько я знаю, мой друг Вальтер Роберт Корти был первым, ктопредпринял серьезную попытку затормозить межнациональную агрессию с помощьюинтернациональной дружбы. Он собрал в своем знаменитом детском селе вТрогене, в Швейцарии, молодежь всех нацональностей, какие только смоготыскать, и объединил ребят совместной жизнью. Вот бы ему последователей сбольшим размахом! Третья мера, за которую можно и должно браться сразу же, чтобыпредотвратить пагубные проявления одного из благороднейших человеческихинстинктов, -- это разумное и критическое овладение реакцией воодушевления, о которой мы говорили в предыдущей главе. И здесь тоже нам незачемстесняться использовать опыт традиционной демагогии; то, что служиловоенному психозу, мы обратим на дело добра и мира. Как мы уже знаем, враздражающей ситуации, вызывающей воодушевление, присутствуют тринезависимых друг от друга переменных фактора. Первый -- нечто, в чем видятценность и что надо защищать; второй -- враг, который этой ценностиугрожает; и третий -- среда сообщников, с которой человек чувствует себязаодно, когда поднимается на защиту угрожаемой ценности. К этому можетдобавиться и какой-нибудь " вождь", призывающий к " священной" борьбе, но этотфактор менее важен. Мы говорили уже и о том, что эти роли в драме могут разыгрыватьсясамыми различными фигурами; конкретными или абстрактными, одушевленными илинет. Как и у многих других инстинктивных реакций, прорывы воодушевленияподчиняются так называемому правилу суммирования раздражении. Оно гласит, что действие различных провоцирующих раздражении складывается так чтослабость или даже отсутствие одного может быть компенсировано усиленнымдействием другого. Из этого следует, что подлинное воодушевление возможно итолько ради чего-то ценного; враждебность против действительного иливыдуманного противника не необходима. Функция воодушевления во многих отношениях сходна с функциейтриумфального крика у серых гусей и аналогично возникших реакций, которыесостоят из проявлений сильных социальных связей с товарищами и агрессии поотношению к врагам. Я говорил в 11-й главе, что в случаях наименьшейспециализированности этого инстинктивного поведения -- скажем, у цихлид, упеганок -- фигура врага еще необходима; но на более высокой ступени развития-- как у серых гусей -- она уже не нужна, чтобы сохранять взаимнуюпринадлежность и взаимодействие друзей. Я хотел бы думать и надеяться, чтореакция воодушевления у людей уже достигла такой же независимости отисходной агрессии, или по крайней мере собирается это сделать. Однако сегодня пугало врага еще является очень сильным средствомдемагогов для создания единства и воодушевляющего чувства принадлежности; воинствующие религии все еще имеют наибольший политический успех. Потому -- это отнюдь не легкая задача: нужно возбудить столь же сильноевоодушевление массы людей ради мирного идеала, без помощи пугала, как этоудается поджигателям, у которых пугало есть. Очевидная на первый взгляд идея -- использовать пугалом дьявола ипопросту натравить людей на " Зло" -- оказалась бы сомнительной даже слюдьми, высокоразвитыми духовно. Ведь зло -- по определению -- это нечто, несущее угрозу добру, т.е. чему-то такому, что ощущается ценностью. Нопоскольку для ученого наивысшую ценность представляет познание, он видитнаихудшее из всех зол во всем, что препятствует расширению познания. Поэтомумне лично злой шепот агрессивного инстинкта рекомендовал бы видетьвоплощение враждебного начала в пренебрежении к естественно-научномуисследованию, особенно у противников эволюционной теории. И если бы я ничегоне знал о физиологии воодушевления -- не знал бы, что оно " требует своего" как рефлекс, -- я мог бы начать религиозную войну со своими оппонентами. Такчто какая бы то ни было персонификация зла недопустима. Однако и без неевоодушевление, объединяющее отдельные группы, может повести к вражде междуними -- в том случае, если каждая из них выступает за свой, четко очерченныйидеал и только с ним себя идентифицирует (я употребляю здесь это слово вобычном, не психоаналитическом смысле). Я. Холло с полным основаниемуказывал, что в наше время национальные идентификации очень опасны именнопотому, что имеют такие четкие границы. Человек может чувствовать себя" настоящим американцем" в противоположность " русскому" -- и наоборот. Есличеловеку знакомо множество ценностей и, воодушевляясь ими, он чувствует себязаодно со всеми людьми, которых так же, как и его, воодушевляет музыка, поэзия, красота природы, наука и многое другое, -- он может реагироватьнезаторможенной боевой реакцией только на тех, кто не принимает участия ни водной из этих групп. Значит, нужно увеличивать количество таких возможностейидентификации, а для этого есть только один путь -- улучшение общегообразования молодежи. Исполненное любви отношение к человеческим ценностямневозможно без обучения и воспитания в школе и в родительском доме. Толькоони делают человека человеком, и не без оснований определенный видобразования называется гуманитарным: спасение могут принести ценности, которые кажутся далекими от борьбы и от политики как небо от земли. При этом не необходимо, может быть даже и нежелательно, чтобы людиразных обществ, наций и партий воспитывались в стремлении к одним и тем жеидеалам. Даже незначительное совпадение взглядов на то, что именно являетсявдохновляющими ценностями, достойными защиты, может уменьшить национальнуювражду и принести согласие. Эти ценности в отдельных случаях могут быть весьма специфическими. Я, например, уверен, что те люди по обе стороны великого занавеса, которыепосвятили свою жизнь великому делу покорения космоса, испытывают друг кдругу лишь глубочайшее уважение. Здесь каждая из сторон, конечно же, согласится, что и другая борется за подлинные ценности. В этом планекосмические полеты приносят великую пользу. Существуют однако два дела -- еще более значительных и в подлинномсмысле общечеловеческих, -- которые объединяют прежде разобщенные или дажевраждебные партии или народы общим воодушевлением ради одних и тех же целей.Это -- искусство и наука. Ценность их неоспорима; и даже самые отчаянныедемагоги ни разу еще не посмели объявить никчемным или " выродившимся" всеискусство тех партий или народов, против которых они натравливали своихадептов. Кроме того, музыка и изобразительное искусство не знают языковыхбарьеров -- и уже потому призваны говорить людям с одной стороны занавеса, что служители добра и красоты живут и по другую его сторону. И как раз длявыполнения этой задачи искусство должно оставаться аполитичным. Вполнеоправданно безграничное отвращение, которое вызывает у нас тенденциозноеискусство, подчиненное политике. Наука, так же как и искусство, представляет собой неоспоримую исамостоятельную ценность, независимую от партийной принадлежности тех людей, которые ею занимаются. В отличие от искусства, она не являетсянепосредственно общедоступной и поэтому поначалу может связывать мостамиобщего воодушевления лишь нескольких человек; но зато их -- очень прочно. Оботносительной ценности произведений искусства можно иметь разные мнения, хотя и здесь подлинные ценности отличимы от ложных. В естественных наукахэти слова имеют более узкий смысл: здесь подлинность или ложностьвысказывания определяются не мнением отдельных личностей, а результатамидальнейших исследований. На первый взгляд кажется безнадежным воодушевить широкие массысовременных людей абстрактной ценностью научной истины. Кажется, что этопонятие слишком далеко от жизни, слишком бескровно, чтобы успешноконкурировать с той бутафорией воображаемой угрозы собственному сообществу ивоображаемого врага, которая всегда была в руках изощренных демагоговудобным ключом для высвобождения массового энтузиазма. Однако при ближайшемрассмотрении можно усомниться в этой пессимистической мысли. Впротивоположность той бутафории, истина -- не фикция. Наука -- это ведь нечто иное, как применение здравого человеческого разума; и далекой от жизниее никак не назовешь. Гораздо легче говорить правду, чем ткать паутину лжи, которая бы не разоблачила себя своей противоречивостью. " Ведь правда, разум, здравый смысл -- видны без всяких ухищрений". Больше любых других достижений культуры научная истина являетсяколлективной собственностью всего человечества. Она является таковой потому, что не создана человеческим мозгом, как искусство или философия (хотяфилософия -- это тоже " поэзия", в высочайшем и благороднейшем смыслегреческого слова поiеГ'у, " творить, создавать"). Научная истина -- это нечтотакое, что человеческий мозг не сотворил, но отвоевал у окружающейвнесубъективной действительности. Поскольку эта действительность для всехлюдей одна и та же, то и в научных исследованиях -- со всех сторон любыхполитических занавесов -- всегда, с надежным соответствием, обнаруживаетсяодно и то же. Если исследователь хоть чуточку сфальсифицирует результаты вплане своих политических убеждений, -- это может быть сделано бессознательнои с совершенно чистой совестью, -- действительность скажет на это " нет": попытка практического применения таких результатов будет безуспешна. НаВостоке, например, одно время существовала школа, которая развивала учение онаследственности, утверждавшее наследование приобретенных признаков. Этоделалось явно из политических соображений -- можно только надеяться, чтобессознательно, -- и все, кто верил в единство научной истины, были весьмавстревожены. Теперь о том утверждении больше не вспоминают, мнения генетиковвсего мира снова совпали. Это, конечно же, всего лишь маленькая победа, частичная; но это победа истины -- и потому основание для высокоговоодушевления. Многие жалуются на рассудочность нашего времени, на глубокий скепсиснашей молодежи. Но я надеюсь, даже убежден, что это -- результат здоровойсамозащиты от искусственных идеалов, от воодушевляющей бутафории, в сетикоторой так прочно попадали люди, особенно молодые, в недавнем прошлом. Яполагаю, что как раз эту рассудочность и следует использовать для пропагандытаких истин, которые, столкнувшись с недоверием, могут быть доказаны числом.Перед ним вынужден капитулировать любой скепсис. Наука -- не мистерия и нечерная магия, методика ее усвоения проста. Я полагаю, именно рассудочныхскептиков можно воодушевить доказуемой истиной и всем тем, что она с собойнесет. Совершенно определенно, что человек может воодушевиться абстрактнойистиной; но все-таки она остается суховатым, скучноватым идеалом, и потомухорошо, что для ее защиты можно привлечь другой поведенческий акт человека-- антагонистичный скуке смех. Он во многом подобен воодушевлению: и в своихособенностях, свойственных инстинктивному поведению, и в своем эволюционномпроисхождении от агрессии, но главное -- в своей социальной функции. Каквоодушевление во имя одного и того же идеала, так и смех по одному и тому же поводу создает чувство братской общности.Способность смеяться вместе -- это не только предпосылка настоящей дружбы, но почти уже первый шаг к ее возникновению. Как мы знаем из главы " Привычка, церемония и волшебство", смех, вероятно, возник путем ритуализации изпереориентированного угрожающего жеста, в точности как триумфальный крикгусей. Так же как триумфальный крик и воодушевление, смех не только создаетобщность его участников, но и направляет их агрессивность противпостороннего. Если человек не может смеяться вместе с остальными, ончувствует себя исключенным, даже если смех вовсе не направлен против негосамого или вообще против чего бы то ни было. Если кого-то высмеивают, здесьеще более отчетливо выступают как агрессивная составляющая смеха, так и егоаналогия с определенной формой триумфального крика. Но, однако, смех -- это сугубо человеческий акт еще в большей степени, чем воодушевление. И формально и функционально он поднялся выше надугрожающей мимикой, которая еще содержится в обоих этих поведенческих актах.В противоположность воодушевлению, даже при наивысшей интенсивности смеха невозникает опасность, что исходная агрессия прорвется и поведет к нападению.Собаки, которые лают, иногда все-таки кусаются; но люди, которые смеются, нестреляют никогда! И хотя моторика смеха более спонтанна и инстинктивна, чеммоторика воодушевления, -- но вызывающие его механизмы более избирательны илучше контролируются человеческим разумом. Смех не лишает критическихспособностей. Несмотря на все эти качества, смех -- это серьезное оружие, котороеможет причинить много вреда, если незаслуженно бьет беззащитного.(Высмеивать ребенка -- преступление.) И все же надежный контроль разумапозволяет обращаться с хохотом так, как с воодушевлением было бы крайнеопасно: оно слишком по-звериному серьезно. А смех можно сознательно ицеленаправленно обратить против врага. Этот враг -- совершенно определеннаяформа лжи. В этом мире мало вещей, которые могут считаться заслуживающимуничтожения злом так определенно, как фикция какого-нибудь " дела", искусственно созданного, чтобы вызывать почитание и воодушевление, -- и малотаких, которые настолько смешны при их внезапном разоблачении. Когдаискусственный пафос вдруг сваливается с присвоенных котурнов, когда пузырьчванства с треском лопается от укола юмора, -- мы вправе безраздельноотдаться освобождающему хохоту, который прекрасно вызывается такой внезапнойразрядкой. Это одно из немногих инстинктивных действий человека, котороебезоговорочно одобряется категорическим самовопросом. Католический философ и писатель Г. К. Честертон высказал поразительнуюмысль, что религия будущего будет в значительной степени основана на болеевысокоразвитом, тонком юморе. Это, может быть, несколько преувеличено, но яполагаю -- позволю парадокс и себе, -- что сегодня мы еще относимся к юморунедостаточно серьезно. Я полагаю, что он является благотворной силой, оказывающей мощную товарищескую поддержку ответственной морали -- котораяочень перегружена в наше время -- и что эта сила находится в процессе нетолько культурного развития, но и эволюционного роста. От изложения того, что я знаю, я постепенно перешел к описанию того, что считаю очень вероятным, и, наконец, -- на последних страницах, -- кисповеданию того, во что верю. Это позволено и ученому -- верить. Коротко, я верю в победу Истины. Я верю, что знание природы и еезаконов будет все больше и больше служить общему благу людей; более того, яубежден, что уже сегодня такое знание ведет к этому. Я верю, чтовозрастающее знание даст человеку подлинные идеалы, а в равной степенивозрастающая сила юмора поможет ему высмеять ложные. Я верю, что они вместеуже сейчас способны направить отбор в желательном направлении. Многие людские качества, которые от палеолита и до самого недавнегопрошлого считались высочайшими добродетелями, многие девизы типа " права ильнет -- моя страна", которые совсем недавно действовали в высшей степенивоодушевляюще, сегодня уже кажутся мыслящим людям опасными; а тем, ктонаделен чувством юмора, -- попросту комичными. Это должно действоватьблаготворно! Если у индейцев-юта, этого несчастнейшего из всех народов, принудительный отбор в течение немногих столетий привел к пагубнойгипертрофии агрессивного инстинкта, то можно -- не будучи чрезмернымоптимистом -- надеяться, что у культурных людей под влиянием нового видаотбора этот инстинкт будет ослаблен до приемлемой степени. Я вовсе не думаю, что Великие Конструкторы эволюции решат проблемучеловечества таким образом, чтобы полностью ликвидировать его внутривидовуюагрессию. Это совершенно не соответствовало бы их проверенным методам. Есликакой-то инстинкт начинает в некоторых, вновь возникших условиях причинятьвред -- он никогда не устраняется целиком; это означало бы отказ и от всехего необходимых функций. Вместо того всегда создается какой-то тормозящиймеханизм, который -- будучи приспособлен к новой ситуации -- предотвращаетвредные проявления этого инстинкта. Поскольку в процессе эволюции многихсуществ агрессия должна была быть заморожена, чтобы дать возможность мирноговзаимодействия двух или многих индивидов, -- возникли узы личной любви идружбы, на которых построены и наши, человеческие общественные отношения.Вновь возникшие сегодня условия жизни человечества категорически требуютпоявления такого тормозящего механизма, который запрещал бы проявленияагрессии не только по отношению к нашим личным друзьям, но и по отношению ковсем людям вообще. Из этого вытекает само собой разумеющееся, словно у самойПрироды заимствованное требование -- любить всех братьев-людей, без оглядкина личности. Это требование не ново, разумом мы понимаем его необходимость, чувством мы воспринимаем его возвышенную красоту, -- но так уж мы устроены, что выполнить его не можем. Истинные, теплые чувства любви и дружбы мы всостоянии испытывать лишь к отдельным людям; и самые благие наши намеренияничего здесь не могут изменить. Но Великие Конструкторы -- могут. Я верю, что они это сделают, ибо верюв силу человеческого разума, верю в силу отбора -- и верю, что разумприведет в движение разумный отбор. Я верю, что наши потомки -- не в такомуж далеком будущем -- станут способны выполнять это величайшее ипрекраснейшее требование подлинной Человечности.
Данная страница нарушает авторские права?