Проклятье рода 1 страница

Забрезжил рассвет. Лучи утреннего солнца осветили Рулона, который сидел в позе лотоса на своей циновке. Всю ночь он не сомкнул глаз, слушая религиозные передачи из Ватикана и одновременно занимаясь йогой. Но вот заканчивалось счастливое время одиночества и свободы. Предстоял новый школьный день.

«Неужели так будет всю жизнь, — подумал он, — школа, потом работа. Нет, нужно освободиться от всего, что мешает жить так, как ты хочешь, перестать быть овцой, которую завнушивает общество и затем ведет на заклание». С такими мыслями он и стал собираться в школу. После трехдневного голодания и бессонной ночи состояние изменилось, мир стал каким-то более призрачным и часто путался с сонными образами, возникающими в мозгу. Мать позвала его есть, но он отказался. Она уже привыкла к подобным его странностям. И, так и не добившись своего, тупо поплелась на работу.

«Ебкорный боб, — подумал Рулон, — мать все работает и работает, и этому не видно конца. И все это для того, чтобы свести концы с концами и на старости лет получить нищенскую пенсию. Нет, хватит на государство батрачить. Работать надо над собой. И деньги нужно зарабатывать так, чтоб месяц поработал и год потом отдыхал. Вот мой брат Минька стал шабашников организовывать в дикие бригады. Больше тысячи получает, а мать 120. Лучше бы шла фарцевать или давала деньги под проценты в долг. Вот это другое дело, но она завнушенная овца, все ей стыдно да неудобно, и меня она делает таким же болваном».

На пороге школы его встретил Буля.

— Ну что, Рулон, здорово! — сказал он, протягивая свою здоровую лапу.

Рулон робко протянул руку и тут же упал на колени от боли. Буля изо всех сил сжал его руку и стал выворачивать ее.

— ой, не надо, — залепетал Рулон.

— Надо, Федя, надо! — ответил Буля, заламывая ему руку за спину. — Вот тебе, засранец, — заорал он, пиная Рулона коленкой под зад, — получай, дюшес вонючий, Рулосос — конявый пес, — продолжал выкликать он обидные прозвища Рулона.

Слыша их раньше, он обижался и расстраивался, будучи таким же зомби, как и все остальные люди, которых можно достать или осчастливить одним только словом. Как и они, он хотел, чтобы его награждали только хорошими эпитетами, не осознавая, что эти «хорошие» слова, т.е., которые он называл хорошими, просто с детства были связаны с его центром удовольствия, а плохие слова — с его центром страдания в мозге. Но теперь он наблюдал за собой и уже не поддавался на провокации позорных кликух, которыми его щедро награждал Буля.

Увидев его безразличие, Буля забесился еще больше и столкнул Рулона со
школьной лестницы, с силой пнув его ногой в грудь. Рулон полетел вниз, пе­ре­катываясь по ступенькам. Уже только оказавшись внизу, он сообразил, что же
про­изошло. От падения по лестнице болело все тело. «Хорошая практика для отключения мыслей, — подумал Рулон, — пока летел, ни одной мысли не было. Это ценно». Только было Рулон хотел убежать, но дружбаны Були вновь схва­тили его.

— Стой, свинья! — и стали проставлять ему фофаны.

Внезапно на горизонте показался еще один забитый школьный чадос — Санчо.

— Говно, иди сюда! — заметив его, заорал Буля. — Ха, здорово, они у нас драться будут, — произнес он, потирая руки. Пацаны окружили Рулона и Санчо плотным кольцом и стали их пихать друг на друга. Рулон не хотел драться с Санчо, потому что начни он это делать, так его же будут это заставлять делать каждый день. И поэтому он нерешительно перемежался. Санчо тоже стоял пассивно и запуганно, так как был хреновым бойцом. Тогда Буля схватил руки Рулона и стал ими бить Санчо. Гунявый схватил руки Санчо, в одной из которых он до сих пор держал портфель, и, взмахнув ей, огрел портфелем Рулона. После такого удара оттуда посыпались карандаши, ручки и книги. После второго сокрушительного удара в руках Санчо осталась одна ручка. Тем временем Буля руками Рулона наносил беспорядочные удары по физиономии Санчо.

— Я буду драться твоими руками, — заорал Буля в ухо Рулона так, что у него от крика заложило уши.

Краем глаза Рулон заметил, что за этой сценой радостно наблюдает Марианна. Ее очень забавляло, как неуклюже дерутся два ее вассала. Буля и Гунявый продолжали беспорядочно тычить руками бедолаг им в морды. У Санчо из носа уже текла кровь, Рулон с трудом выворачивался из-под града ударов. Вскоре Буля и Гунявый утомились и отпустили их руки.

— Ну, что же вы встали? — прикрикнула на Булю с Гунявым Марианна. — Продолжайте бой.

— Пусть твои пиздолизы сами дерутся, — дерзко крикнул ей в ответ Гунявый.

Взбешенная Марианна тут же ударила его ногой по яйцам. Когда Гунявый, не ожидавший такой быстрой реакции, загнулся, она, слегка отойдя, нанесла ему второй сокрушительный удар ногой в ухо, от которого он свалился на землю. Пацаны оторопели.

Оглядев их властным взглядом, Марианна развернулась и гордо зашагала к школе. Вслед за ней, прихрамывая и пугливо озираясь, поплелись ее вассалы, воспользовавшиеся этим как лазейкой.

Ветер на ходу развевал ее шикарные кудри. Почтительные взгляды пацанов провожали ее. Плетясь за ней, Санчо дошел до класса Рулона.

— А ты куда лезешь? — бросила ему Марианна. — Марш в свой класс.

Только тут, опомнившись, он побежал восвояси, продолжая сжимать в руках ручку своего портфеля.

— Почему же мы с Санчо такие чадосы? — спросил Рулон свою спасительницу, усевшись рядом с ней за парту. — А Буля и Гунявый такие агрессивные?

— Все это, мой милый, зависит от количества веществ и ферментов, которые вырабатывают твои железы. Много вещества — агрессия. Мало — подавленность и страх, — сказала она, расчесывая свои волосы, — зато у тебя гипофиз работает, и ты умный, как вутка. Видишь, у тебя на руке линии ума и жизни соединяются, долго идут вместе, — сказала она, показывая концом расчески на ладонь Рулона. — Так уж было задумано природой, чтобы слабый был умным, а сильный — тупым. Чтобы каждый в отдельности чучик был слаб, беспомощен. Так природе проще заставить народ следовать ее целям. А цели ее известные: расплодить пушечное мясо, а затем устроить войну, чтобы питать чертей энергией страдания.

Рулон глубоко задумался над ее словами, но тут зазвенел звонок, прервав ход его мыслей.

Позднее Рулон узнал, что в момент рождения планеты наделяют человека программой на то, каких флюидов в нем будет вырабатываться больше, — агрессии или вдохновения, привязчивости и т.д.

Внезапно посреди перемены в класс влетел Гунявый.

— А, сука, из-за тебя мне досталось, — начал орать он, схватив чей-то портфель и высыпав на Рулона его содержимое.

В завершение он надел этот портфель на голову своей жертвы и стал бить Рулона по башке через портфель. Когда портфель слетел, Гунявый, думая, что бы еще сделать, схватил флакон с конторским клеем и выплеснул его в замученную рожу Рулона.

Неизвестно, чем бы еще увенчались издевательства Гунявого, если бы не подоспевшие архаровцы Марианны, которые искали его за непочтительное поведение по отношению к королеве школы. Они схватили Гунявого и потащили в туалет для расправы.

— Я тебя еще поймаю! — заорал Гунявый на прощание Рулону, который вытирал клей со своего ебальника и перемазал при этом руки и пиджак.

«Эх, жалко нет пионерского галстука. Им очень удобно вытирать клей с ро­жи», — подумал Рулон.

Сидевшие в классе ребята стали хихикать, глядя на его измазанную пачу. Пошевелив извилинами, Рулон решил идти домой, подумав, что сегодня он достаточно натренировался в отрешенности.

По дороге домой, переходя по тонкому льду осеннюю лужу, он подумал: «А может быть, правда, Санчо работает пиздолизом у Марианны?» И тут же провалился в холодную воду. Выпрыгнув из лужи, он продолжил размышления: «Как же сильно могут действовать кем-то случайно сказанные слова на тупые мозги. Не все ли равно кто пиздолиз и кто — нет? Главное для меня — совершенствоваться, пребывать в Божественном. Да, в школе хорошо, можно хоть с уроков сбежать, а на работе уже не сбежишь, — подумал Рулон, придя домой. — Так что, если кто не умеет жить, ему лучше все время делать вид, что он учится, и сидеть на шее у родителей. Мысль об учебе отвлекает дураков от создания семей и продлевает их счастливое детство».

Зайдя на кухню, Рулон учуял запах еды, и ему захотелось жрать. Но жрать было нельзя. Ведь сегодня новолуние, и Марианна пригласила его к себе для практики купэлы. Готовясь к ней, он целый месяц блюл целибат, чтобы накопить достаточно сексуальной энергии. А теперь уже три дня голодал и одну ночь не спал, чтобы убрать внешние энергии, создающие ненужные фантазии и озабоченность. «Ведь купэла требует спокойного отношения к сексу, как к энергетической практике, а не как к способу разрядки накопившегося гормона. Поэтому занятия купэлой лучше проводить один раз в месяц. Тогда она даст чудесные эффекты. Если же сексом заниматься чаще, то он превратится в способ совместного онанизма и обесточки моего существа, — думал Рулон. — И, когда выйдет вся энергия, мир перестанет радовать тебя. Ты не видишь его ярких красок. Ты не можешь наслаждаться теми звуками, цветами и запахами, которые окружают тебя. Ты становишься больной, усталой, разбитой и раздраженной машиной, которая может делать тупую и механическую работу. Ей уже не до стихов и молитв. Она может только жрать, спать и срать. Вот почему мыши становятся такими серыми, высосанными, безрадостными. Как только чуть появляется у них энергия, они бегут, ищут, как бы выпустить ее. Свиньи». Размышляя так, он приплелся к Марианне.

— Ну что, притащился, ублюдок? — встретила она его, открывая дверь. — Проходи.

Рулон разделся и прошел в комнату. На кухне копошился Санчо. А Марианна сидела в кресле и смотрела телевизор.

— Ты смотришь телек? — спросил ее Руля. — А я вот уже несколько лет его не включаю.

— А вот и зря, — ошеломила она его своим заявлением. — Посмотрел бы, как таких дураков, как ты, зомбируют с помощью этой чертовой трубки. Целыми днями втирают говно в ваши свинячьи бошки. То делают вас строителями коммунизма, теперь — демократами. Но самое главное, что вас делают дураками, — сказала она, положив ноги на стол. — В каждом фильме в роли главного героя выступает какой-нибудь простой парень. Обычная мышь, хороший семьянин. И он, несмотря на свое чадовство и глупость, побеждает в одиночку мафию, ниндзя, здоровых головорезов. Это все для того, чтобы утвердить мышиную мораль и сделать тебя обычной среднестатистической мышью. Чушь все это. Ни разу не покажут, как все есть на самом деле. А если чуть приоткроют правду, то это уже скандальный фильм. Дебилы, — с этими словами она нажала дистанционку и выключила средство массового оглупления. — Ну что, голодал, засранец? — спросила она своего гостя.

— Да, — промямлил Руля.

— Зенки красные. Не спал, — сказала она, высокомерно посмотрев на не­го. — А Луна уже всходит, — она раздернула пошире шторы и приоткрыла окно.

Прохладный осенний воздух медленно стал наполнять комнату. Ночное светило озаряло небо с бегущими по нему барашками облаков бледным цветом.

— Санчо, чай! — властно крикнула хозяйка, вскинув свои черные брови, — Сейчас хлебнем снотворного чайку с корешком пиона, чтобы твоя ложная личность совсем отключилась. Секс тебе не для того, чтоб искать любви, сочувствия, родства партнера. Он нужен только для работы с энергией.

— Вот видишь матрешек, — Рулон взглянул на стол, где стояли семь матрешек, мал мала меньше. — Эти матрешки — древний славянский символ, — улыбаясь ему своей загадочной улыбкой, сказала Марианна, — семь тел человека. Самая маленькая матрешка — это физическое тело. Оно находится в оболочке эфирного тела, — сказала она, поставив маленькую матрешку в ту, которая побольше, и накрыла ее второй половинкой куклы. — Твоя сексуальная эфирная энергия не должна уходить в физическое тело, разряжаясь в нем в виде оргазма, оно должно подниматься к виталическому телу, — произнесла она, накрыв вторую матрешку третьей. — При этом почувствуешь, как будто ты отрываешься от физического тела и становишься энергетическим шаром. А затем тебе предстоит переводить энергию в следующие тела, но об этом я тебе расскажу после. А теперь допивай свой чай и ложись спать, — повелительно изрекла она.

Рулон взял красивую фарфоровую китайскую чашку, услужливо поднесенную ему Санчо, и стал попивать из нее заготовленное зелье.

— Вот Санчо и ты — два идеальных партнера, — с усмешкой сказала Марианна, — однако школьные дуры не понимают этого. Им нужны агрессивные, ту­пые быки. Они думают, что их партнером не может быть чадос.

Рулон слушал ее и одновременно думал: «Уж не хочет ли она вызвать в нем ревность этими словами». Он уже научился во время базара думать о том, зачем и для чего говорится то или иное слово.

— Но мне партнер вовсе не нужен. Многие думают, что я такая вот удачливая самка, которая может отхватить себе самого лучшего парня. Все это херня. Мне не нужен партнер, он нужен только тем, кто завнушал себя страхом одиночества, убедил себя в своей неполноценности. Я не хочу быть чьей-то половинкой, потому что я хочу быть сильной и независимой. Хочу быть свободной и самодостаточной. Я сама себе партнер, — сказала она, рассмеявшись. — А те, кто хочет обрести блеск, красоту совершенства, чтобы отхватить себе партнера, — жалкие неполноценные суки, вообразившие себя нищими, как попрошайки, просящие любви, раздвигая перед всеми ноги. Хапуги, они хотят кого-то присвоить себе, написать на ком-то или на чем-то говном свое имя. Эти жадные и неполноценные куркули мне отвратительны. Я буду всегда одна, всегда сама по себе. Только так человек может остаться счастливым, сильным и целостным, а временных самцов у меня может быть много. Но это не цель — это просто средство, чтоб хорошо жить, и не больше, — разоткровенничалась Марианна, наблюдая за тем, как Рулона начинает смаривать сон. — Ну вот и славно, а теперь раздевайся и ложись на ковер. Не кончать ты уже научился, мой милый, а теперь учись управлять своей энергией.

Гость разделся и лег головой на север, сосредоточившись в области межбровья, чтобы не заснуть и перевести туда энергию всего тела. Марианна взяла в руки гитару и запела старинный русский романс:

Мы странно встретились

И странно разойдемся,

Улыбкой нежности

Роман закончен наш.

Но если к памяти

Мы в прошлое вернемся,

То скажем: «Это был

Всего мираж...

Ее глубокий бархатный голос как бы проникал в тело Рулона, вибрируя в каждой его части. От голода и сонливости его личность полностью отключилась, и он перестал думать, кто он, где находится и зачем. Он был погружен только в свои ощущения. Марианна продолжала петь:

Как иногда, в томительной пустыне,

Мы видим образы далеких чудных стран,

Но то лишь призраки, и небо жгуче сине,

И вдаль идет усталый караван.

Допев песню, Марианна разделась и, ласкаясь, легла вместе с Рулоном на мягкий китайский ковер. Она взяла в рот член и стала нежно сосать его, возбуждая Рулона каждым своим прикосновением. Она облизывала его языком, ласкала нежной рукой мошонку. При этом Рулон, расслабленно лежа на ковре, стал ощущать, как импульсы и вибрации из его лингама начинают расходиться по всему телу. Он продолжал концентрироваться в центре лба, стал собирать туда на каждом вдохе вырывающуюся из мошонки энергию. Когда конец встал и стал твердым и упругим, Марианна осторожно насела на него и стала делать своим тазом мягкие сладострастные колыхания, трясь всей поверхностью своей иони об его ствол. При этом Рулон сквозь полусон почувствовал мощные потоки праны. Двигающаяся по каналам его тела энергия стала все больше наполнять его, и он даже слегка стал оправляться от дремоты. Своими руками он стал ласкать груди и клитор Марианны, но через несколько минут она замерла, отстранив его руки.

— Спи.

Руля расслабился и снова стал погружаться в дремоту. Постепенно Марианна вновь возобновила свои томные движения, продолжая возбуждать его лингам. В этот раз энергия пошла более интенсивно, и Рулон в первый раз увидел блики света на своем внутреннем экране, разноцветные лучи озаряли его своими сиянием. Энергия бешено задвигалась по телу, пробегая мурашками по его коже. Сон стал пропадать. Марианна замерла и откинулась назад, прижавшись при этом как можно плотней к его члену. При этом ее матка касалась его головки. Внезапно Рулон почувствовал, что его тело расширяется и выходит из физических границ. Он ощутил себя парящим шаром энергии. Это переживание вскоре сменилось обрывками сна, он сам не заметил, как уснул во время всей этой практики.

Проснулся он от пощечины Марианны.

— Вставай, сонная тетеря, ишь разлегся, голый засранец! — закричала она. — Давай одевайся, живо.

Рулон осоловело встал и стал судорожно одеваться, путаясь спросонок в своих вещах. Марианна весело над этим смеялась.

— Ну что, Емеля, понял, что все чудеса бывают в полудремотном состоянии?

Рулон бессмысленно кивнул головой. Наставница ухмыльнулась.

— Насмотрелся мультяшек? Все это оттого, что твоя ложная личность отключилась, перестал думать о себе, кто ты такой, и всю прочую ахинею. Только в сновидном состоянии возможно понять Истину, когда отключено поверхностное восприятие. Но если, сука, ты будешь думать о сексе неправильно, я тебе все яйца отобью. Понял? Все это проклятый род, который начинается с мамочкиной программы, со всех этих тетей, дядей, которые завнушивают чучело, делая из него зомби. Внушая, что ему нужен партнер. А за этим партнером хуевым, который полностью опустошает и высасывает. А за ним идет проклятое потомство. Вот оно, родовое проклятье, которое уже окончательно добивает свою жертву, медленно умерщвляет ее, доводит до могилы. Ну хватит, давай выматывайся. А ты тут, Санчо, останешься, — сказала Марианна с загадочной улыбкой.

Рулон, стараясь не реагировать на этот образ, спокойно вышел. Он понимал, что Марианна специально гоняет ему эти образы, чтоб проверить его реакцию. Но Руля уже знал, что в его мозгу идет процесс «образ — оценка — реакция», и старался отрешенно оценить происходящее.

Выйдя на морозный осенний воздух, он побрел домой по ночному городу. Его путь ярко освещала луна, уже находящаяся в самом зените. Ее призрачный свет навевал сумеречное состояние, которое открывает дверь человеческому восприятию в тонкий мир. В этом дремотном состоянии и начинаются все чудеса. Глаза смыкались, хотелось спать. Но Рулон понимал, что главное — быть в этом состоянии, не позволяя сну взять полную власть над собой. Дойдя до подъезда, он еще раз оглянулся на небо. Млечный путь провожал его своим загадочным сиянием.

Восход Луны (PLUS)

Ласковым весенним утром, встав не с той ноги, Рулон, прогуляв первый урок, приперся в школу только ко второму. Он прошел по классу и сел на свое место. Рядом с ним за партой уже сидел Чипуштанов и, не думая, очень быстро заполнял анкету. Было видно, что все ответы давно известны, и большинство одноклассников уже написали то же самое.

Взглянув на эту анкету, Рулон прочел несколько вопросов: «Что такое любовь? Веришь ли ты в дружбу? Как относишься к «Алым парусам»?»

Чипуштанов быстро заполнял анкету: «Любовь — это четыре ноги под одним одеялом. Дружба — это вместе бухнуть и вмазать кому-нибудь по морде». На вопросе об «Алых парусах» он остановился, не зная, что написать.

Слегка нахмурив брови, Чипуштанов начал грызть старую пластмассовую ручку, думая о том, что бы могло значить странное выражение «алые паруса». Оглянувшись вокруг, он нашел взглядом Рубцову.

— Эй! Рубцова! Что такое «Алые паруса»?

Очень красноречиво, с душещипательными подробностями она превозносила романтические чувства, мечтательно закатив глаза.

— Сказки, что ли?

— Ну да! Что-то вроде этого, — ответила Рубцова.

— В сказки не верю, — ответил он, глумливо улыбаясь.

— Рулон, ты тоже давай пиши, а то скоро перемена закончится, — сказала Рубцова и походкой примерной девочки направилась к своему месту.

Он подумал: «Легко этому Чипуштанову. А вот я не могу так быстро сформулировать, что такое любовь? Одно — любовь к Богу, другое — поебень. То, что люди называют влюбленностью, просто условный рефлекс, связывающий действие сексуальных гормонов с образом какого-либо человека, которого они вообще не знают. Как у собаки Павлова, в мозгах связывается звонок и появляющийся при этом кусок мяса. Вот уже когда много лет знаешь человека, тогда можно говорить о любви. Но часто когда люди лучше узнают друг друга, то понимают, что образ — это не живой человек. Образ идеален, а человек-то реален со всем его говном. Тогда они начинают реагировать на его образ, как собака на палку».

— Ну что? — прервала его размышления Рубцова. — Звонок прозвенел, а ты так ничего и не написал, тормоз.

— Ну, я еще потом напишу, — сказал Рулон.

— Давай, а то уже все давно ответили.

Слегка прихрамывая на одну ногу, в класс зашла преподка лет пятидесяти, в старомодном клетчатом пиджаке. Не спеша она выложила из старой коричневой сумки ручку и тетрадь и, осмотрев учеников сонным взглядом, начала урок.

Началось обществоведение. Преподка болтала, что семья — это ячейка общества. А алкоголь и наркомания мешают созданию дружной семьи. В доказательство преподка приводила множество примитивных примеров, суть которых за­ключалась в том, как плохо живется детям с папой-пьяницей и мамой-нарко­манкой. Рулон подумал, что алкоголь, сексуальный гормон и инстинкт материнства — все это наркотики. Только водку в рот алкаши заливают, а гормон сам из желез в кровь впрыскивается, как героин шприцом в вену. Какая тут разница. Все это одно и то же.

Посередине урока в класс зашла Марианна и без всякого разрешения прошла к своему месту. Увидев, что на ее стуле сидит Чипуштанов, она злобно посмотрела на него. Но тот, не желая ударить в грязь лицом перед одноклассниками, не стал уступать ей места. Только взглянул на нее и сделал вид, что что-то записывает в тетрадь. Марианна властно подошла и сбросила на пол учебники и тетрадку Чипуши.

— А ну, немедленно пересядь отсюда, падла!

Наклонившись очень низко к парте, Чипуша почти коснулся ее носом. В то же время спиной он чувствовал пронзительный взгляд Марианны, и ему хотелось спрятаться куда-нибудь подальше от дьявольской силы этой бестии.

— Я первый тут сел, — сдавленным голосом сказал он.

Чипуша понимал что будет, если продолжит сопротивление. Не выдержав создавшегося напряжения, отполз на свободное место, собирая по дороге разбросанные по полу учебники и ручки.

— Это ему еще отрыгнется, — злобно сказала Марианна, садясь на свое место.— А ты что не согнал его с моего места? — произнесла она, жестко взглянув на Рулона.

— Я не знал, придешь ты или нет, — промямлил он.

— Не пизди, фуфло! Если еще раз такое повторится, я устрою тебе.

Преподка чувствовала, что, может, и не стоит вмешиваться в разбирательства подобного рода дел, но тем не менее социальный долг преподавателя требовал от нее вести нравственные поучения. Деловым голосом она сказала:

— Ты и так опоздала, а теперь срываешь занятие. Сядь на свободное место.

Но Марианна обломила ее.

— Не лезьте не в свое дело, — ответила Марианна с такой злобой, что в классе сразу воцарилась тишина. И все ощутили подавленность. — А ты, козел, если сейчас не пересядешь, то лучше больше в школу не появляйся, иначе весь в крови из нее выползешь.

Его несчастная голова еще сильнее вжалась в плечи, подобно черепахе, прячущейся в своем панцире от опасности. Но никакой защиты у Чипуши не было, а упрямство могло только усугубить сложившуюся ситуацию.

Постепенно обстановка в классе разрядилась, преподка начала спрашивать домашнее задание, вызывая учеников к доске и задавая каверзные вопросы. Ма­рианна, не торопясь, достала из сумочки фирменную косметичку из крокодильей кожи. Она установила небольшое зеркало в удобном положении, используя в качестве подставки руки Рулона, и, взяв расческу, начала наводить марафет. Через три минуты по классу распространился знакомый запах лака для волос, которым Марианна обильно оснащала пышный начес. Преподка недовольно поморщилась, но не рискнула делать замечание. Скопившуюся злобу вылила на отвечающего у доски забитого хорошиста, нарочно снизив ему оценку. Тем временем Рулон рассказал Марианне, желая как-то развеселить ее, об анкете и своих мыслях по теме урока.

— Значит, все это — наркотик, — ответила ему уже развеселившаяся Марианна. — А религия, говорят, это тоже опиум для народа. Может быть, экстаз веры тоже связан с каким-то гормоном?

Услышав такое, Рулон обескураженно замолчал и погрузился в размышления.

— Ну что, осекся, — ухмыльнулась его подружка, — просто ты не объективен, все хочешь доказать, что религия — хорошо, а остальное — плохо.

Взяв у него из рук зеркало, Марианна стала красить свои длинные ресницы дорогой французской тушью. Искоса взглянув на озадаченного Рулона, она усмехнулась.

— Да, что-то я зациклился на этом, — пробурчал Рулон.

— Ну ничего, не понтуйся, — сказала она, — просто все мы находимся под какими-то влияниями, однако одни нас развивают, а другие губят. Вот когда ты разовьешь волю, станешь господином самого себя, тогда освободишься от необходимости этих влияний. А сейчас извини-подвинься, придется подчиняться.

— Если выбирать — быть семьянином, алкоголиком или наркоманом, то я бы предпочел последнее, — заявил Рулон. — Все-таки хоть что-то интересное испытывал бы.

— Говнюк ты, — усмехнулась Марианна, — ведь желание что-то испытывать, заполнять душевную пустоту и приводит к самому простому съебыванию, к семье и детям. И наркоту искать не нужно, она уже вмонтирована в тебе. Ну а вообще-то ты прав. Наркота — она лучше, — задумчиво произнесла она.

Прозвенел звонок, положив конец их мирной беседе.

— Ну что ж, пиши анкету. А я пойду поговорю за этого засранца, — сказала она, бросив мстительный взгляд на Чипушу, который как раз в этот момент, сам не зная почему, оглянулся и с опаской посмотрел на Марианну.

— Я ему этого так не оставлю, прощать никого нельзя.

Марианна вышла. Рулону не хотелось возиться с дурацкой анкетой, и он пошел шататься по школе.

Спустившись по лестнице на первый этаж, минут пять он простоял у окна, наблюдая за стаей воробьев, расположившихся в школьном палисаднике, и углубившись в свои мысли.

Прозвенел звонок, и он снова направился в аудиторию к очередному занятию. Как всегда опаздывая, в коридоре его поймал Саня — верный пес Марианны, которого она звала Пансо. Запыхавшись, с покрасневшим от быстрой беготни лицом, он подскочил к Рулону и торопливо сообщил:

— Седой ищет тебя. Он узнал, что ты продал ему туфтовые очки, выдав их за фирменные. Он с корешами рыщет по школе. Сейчас, наверное, стоит у класса. Но смотри, из школы не уходи. Марианна имеет до тебя дело.

— Хорошо, — ответил Рулон. — Я буду в комнате технички на первом этаже.

Устроившись на полу среди швабр и тряпок, Рулон углубился в медитацию, сидя в полной темноте. Его ничуть не смущала окружающая обстановка, которая уже стала для него привычкой. Половые тряпки, развешанные на ржавой трубе и издававшие неприятный запах плесени, оставляли Рулона спокойным. В углу стояли деревянные швабры, а у противоположной стены — несколько металлических ведер. Он отключил мысли и сосредоточился на макушке, и в сердце установился контакт с Богом. Но вскоре он услышал злобные голоса, которые приближались к его убежищу. Внезапно мощный пинок раскрыл дверь в кабинет уборщицы. Кто-то чиркнул спичкой.

— Где эта мандавошь запряталась, падла?

Яркий огонь на минуту ослепил Рулона. Он забыл о Боге и медитации и весь сжался, пытаясь скрыться за швабрами и прочим мусором.

Рулон неловким движением руки задел какую-то неустойчивую полку, и на него обрушились мелкие принадлежности для уборки кабинетов: чистящая паста, мыло, порошок.

— А, вот он, бля, сука. Вылезай, гондон.

Чья-то сильная рука схватила его за волосы и потащила из убежища. Пацаны вытащили его оттуда и начали бить.

— А, спрятался, педераст, получай, Рулосос — конявый пес. На тебе, — приговаривали они, тузя его кулаками и ногами.

Рулон закрыл лицо руками и весь сжался. Скоро несколько мощных ударов повалили его на пол. Лежачего тоже продолжали пинать. Острая боль пронизывала все тело бедняги. Неизвестно, чем бы это закончилось, но тут раздался зычный крик Марианны.

— А ну-ка, суки, в сторону.

Его прекратили бить.

Пацаны послушно отодвинулись, глядя на рассвирепевшую Марианну.

— Быстро вставай, пош­ли! — крикнула ему она.

Рулон стал подниматься,
кряхтя от боли и отряхивая со штанов насевшую пыль и мелкий мусор.

— Никуда он не пойдет! — нагло заорал Седой. — Небось, ты ему эту туфту дала, сука! — сказал он угрожающе, подходя к спасительнице Рулона.

Марианна резко выставила руку вперед и прыснула ему в глаза струю из газового баллончика. Седой завыл и схватился за свои глаза, сразу превратившись в беспомощного и больного.

— Если кто-то из вас, свиньи, еще будет возгудать, то вас отпиздят так же, как его, — властно сказала она, указав пальцем на Рулона.

После того как Марианна обезвредила Седого, все остальные струхнули и без возражений позволили удалиться Марианне вместе с ее дружком. Седой все продолжал выть и тереть зенки, пока Рулон, отряхнувшись, удалялся прочь, плетясь как побитый пес за своей гордо вышагивающей подругой. Уже на улице он догнал ее и пошел рядом.

— Как они узнали, что я у уборщицы? — спросил он.

— Санчо заложил им тебя, когда они отпиздили его.