Проклятье рода 4 страница

Рулон поднялся и стал вылезать из грязной ванны. Вода ручьями стекала с его насквозь промокшей одежды. Он уже собрался было броситься наутек, так как, увидев, что на вахте происходит веселое представление, пробегавшие мимо ученики останавливались и подходили посмотреть.

— Стой, зараза! — разозлился Солома. — Пойдем, стихи нам читать будешь.

Они повели его на вахту, и Рулон стал читать им школьную поэзию, подумав, что вот снова практика на растождествление началась:

Бабушка внучку из школы ждала,

В ступе цианистый калий толкла.

Дедушка бабушку опередил,

Внучку гвоздями к забору прибил.

— Молодец, дурак, — развеселился Солома. — Давай еще читай, а то нам скучно.

Юный стихоплет продолжил, глупо улыбаясь и наблюдая со стороны за своим состоянием:

Дочка у мамы просила конфетку.

Мама сказала: «Сунь пальцы в розетку».

Быстро у бедной обуглились кости.

Долго над шуткой смеялись все гости.

Пацаны громко забалдели. Рулон глупо хихикал вместе с ними, поеживаясь в мокрой форме. Полностью войдя в роль скомороха и используя эту ситуацию для духовной практики, он продолжил:

Маленький мальчик нашел пулемет,

Больше в деревне никто не живет.

В этот момент мимо вахты гордо прошла шикарно одетая Марианна. Солома с друганами сразу притихли, не зная, как реагировать. Рулон бросил на нее просящий взгляд, отметив, что все-таки еще хочет вырваться из этой ситуации, не может ее принять, плохо тренируется.

Но она прошла, даже не взглянув на него. Все собравшиеся посмотреть представление невольно устремляли свои взгляды ей вслед, рассматривая ее оригинальный прикид и стараясь скрыть возникшее восхищение и внутреннее напряжение.

Наклонившись и осмотрев ноги, он увидел, что туфли слегка испортились, впереди подошва отошла от самой основы.

Затем он хотел уйти, но Солома оживился и крикнул:

— А ну, давай читай дальше.

Рулон продолжал:

Дети в подвале играли в гестапо,

Умер от пыток сантехник Потапов.

Стремясь все же почувствовать себя радостно и комфортно в этом обществе, скоморох продолжал:

Девочка в маленький мячик играла,

Мячиком в дядю случайно попала.

Дядя промолвил: «Вот стрекоза».

Долго на пальцах блестели глаза.

В этот момент к ним подошла завуч.

— А он что здесь делает? Почему такой грязный? — возмущалась она.

— Свинья везде грязь найдет, — заметил Солома то ли насчет Рулона, то ли намекая на завуча.

Завуч слегка передернулась, очевидно, она приняла слова Соломы на свой счет. Во всяком случае на лице ее появилось некоторое недовольство. Похлопав глазами, в упор глядя на Рулона, она поправила свои огромные очки и, широко открыв рот, угрожающе потрясла рукой перед его носом.

— А ну, марш на уроки! — закричала она.

Рулон поплелся по тихим коридорам, хлюпая своими мокрыми туфлями и анализируя, насколько хорошо он использовал эту ситуацию для духовного роста. На мгновение Рулон задержался у широко открытого окна. Взглянув на небо, он увидел проплывающие мимо облака и растворил в них свои мысли.

«Да если бы я знал, что нужно делать, то давно бы уже просветлел, — подумал он. — Но я просто боялся, обижался, был раздражен, т.е. бессознательно реагировал на ситуацию, вместо того, чтобы работать над собой. Я сейчас еще до конца не целостен. Не могу сохранить ко всему спокойное отношение. Все-таки чувства и образы все еще владеют мной. Ну нет, хватит, больше я не хочу быть у них в рабстве».

Рулон вспомнил, как один раз он опозорился, громко пернув при людях. «Как долго потом меня мучил стыд при этом воспоминании, — подумал он. — Но когда я понял, что мне просто внушили, что это плохо, стало легче. Стыдобушка», — и он вспомнил, как осознал в себе это неприятное чувство дискомфорта.

При очередном воспоминании этой ситуации, он как бы перенесся в нее. И представил и пережил, как он реагирует на это внутренне спокойно и отрешенно и внешне с юмором, весело посмеиваясь над собой. Стало сразу легко и радостно. За день было много таких мнимых и реальных ситуаций, над которыми можно было попрактиковаться в истинном видении.

Зайдя в класс посреди урока, Рулон прошел и сел рядом с Марианной. Класс балдел над ним по поводу его моченого прикида. Подружка презрительно отвернулась от него, но молодой скоморох, как ни в чем не бывало, стал рассказывать ей свои приключения и выводы, которые он сделал. Она с пренебрежением улыбалась, слушая его, а потом сказала:

— Знаешь, Рулон. Я тут познакомилась с одним парнем и теперь решила, что буду с ним заниматься тантрой, а с тобой у нас все кончено.

Рулон ошарашенно посмотрел на Марианну, его лицо вытянулось от удивления и неожиданности, глаза округлились, их взгляд неподвижно застыл. Некоторое время прошло в молчании, ибо Рулон не мог ничего сказать.

— А он что, знает купэлу? — наконец
спросил он.

— Я научу его, — ответила Марианна с
загадочной улыбкой. — Вот он, посмотри, — показала она фотографию Рулону, мечтательно глядя на нее. Он ревниво взглянул на фотографию, невольно сравнивая себя с изображением.

Рулон не мог поверить в то, что Марианна встретила человека, знающего этот старин-
ный обряд. Он все еще надеялся, что все не так серьезно, но выражение лица Марианны свидетельствовало об обратном.

Молодой человек на фотографии был симпатичным и даже чем-то похож на Арнольда Шварценеггера: большие коричневые глаза, зачесанные назад темные волосы. Судя по всему, он был далеко не беден, возможно, даже богат.

— Его зовут Филипп! — восторженно произнесла она.

— Почему он, а не я? — с обидой спросил ее юный ревнивец.

— Ну, просто ты мне уже надоел, а Филиппа я люблю, — холодно сказала Марианна, с безразличием посмотрев на своего бывшего любовника.

Она поднесла фотографию поближе к своему лицу и пристально просмотрела на нее, словно заглядывая в глаза возлюбленному. Увидев такое проявление внимания к ненавистному сопернику, он невольно сжал кулаки.

«Почему? Почему? Почему? Отчего все так, как оно есть?» — терзался он, не зная, что еще сказать ей.

— Что ты расстроился, найдешь себе кого-нибудь. И к тому же ты — йог, должен быть отрешен, — уловив его настроение, сказала она.

С этими словами она еще раз посмотрела на фотографию и бережно, словно драгоценность, положила в свою сумочку. Видимо, ей нечего было больше сказать. Все было сказано, и Марианна предоставила Рулону возможность окунуться в душераздирающие страдания.

Рулон задумался, противоречивые чувства сжимались в его груди. Он, конечно, понимал, что нужно быть спокойным, что бы ни случилось, нужно быть довольным. Но мысль, что Марианна больше не будет с ним, что она любит другого, острой болью отдавалась в его сердце. Ком подкатил к его горлу, и на глаза навертывались слезы.

— Но ведь ты же говорила, что будешь со мной, — ломающимся от обиды голосом произнес он.

— Все не вечно, мой милый, — недовольно сказала его подружка, — а быть с тобой мне противно, такой ты мерзкий, слабый, грязный, — поморщившись, заявила она. — от тебя воняет одним говном, — раздраженно бросила Марианна и пересела к Ложкину.

Валериан улыбнулся ей, и они стали о чем-то оживленно болтать.

Рулону хотелось дальше выяснить отношения. Внутри у него все кипело, но он боялся Ложкина да и Марианну и, закусив губу, бесясь от бессилия, ерзал на стуле.

«Это ведь всего лишь мысль о том, с кем будет Марианна. Почему же она так мучает меня? Может, она вообще сказала это просто, чтобы поиздеваться надо мной. Как же действуют на меня эти мысли и образы, как слепо я на них реагирую, ведь очень часто я боялся и переживал из-за них, хотя реально ничего не происходило. 99 процентов страданий вымышленные, высосанные из пальца, просто бесплотные. Тревоги, переживания, они все основаны на нелепой работе мозга и болезненном воображении».

Пытаясь снять дошедшее до предела внутреннее напряжение, он с силой растирал лицо ладонями, затем сжал руки в кулаки и в отчаянии поднял голову вверх, подобно волку, воющему на луну. Сидящие за соседней партой девчонки, обратившие внимание на его странное поведение, никак не могли понять, что с ним происходит, и перешептывались друг с другом, делясь своими предположениями.

Кончился урок. Марианна
собралась и пошла из школы.
Рулон побежал за ней, он пытался заговорить с ней, но она игнорировала его.

Марианна гордо вышагивала вперед стремительной походкой, привлекая вни­мание медлительных прохожих. Она не удостоила несчастного даже мимолет-
ным взглядом, и Рулон вяло волочился сзади, окончательно теряя надежду что-либо изменить. Но он решил, что проводит ее до дома во что бы то ни стало. Внезапно Марианна резко остановилась и, обернувшись назад, бросила на Рулона испепеляющий
взгляд, от которого тот еще больше сжался и поник.

— Ну что, тащишься за мной, ебосос? Давай домой проваливай, живо! — злобно закричала она, раздраженная его навязчивым присутствием.

Рулон повернулся и поплелся домой. Внутренний конфликт вспыхнул в нем с новой силой. Боль заполонила все его сердце.

«Почему? Почему?» — думал он, но ответа не было. Рядом с ним поравнялся Буля.

— А, это ты Рулон? — сказал он, потом махнул рукой и прошел мимо, даже не ошманал его, следуя своему обыкновению.

Внутренние страдания часто вытесняют внешние и привлекают к тебе помощь. Душевная боль создает такую психоэнергетическую вибрацию, которая бессознательно вызывает в людях да и у других живых существ сострадание. Эта энергия придала ему силы, походка стала более твердой и собранной. Всю оставшуюся дорогу Рулон культивировал ненависть и злобу.

Коль на свет родился,

Заплатить изволь,

На земном базаре

Вместо денег боль.

Рулону вспомнились строки из рок-оперы «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты». К такой ситуации он был не готов. «Это тебе не стишки читать в компании Соломы. Нужно тоже использовать эту ситуацию, главное — не жалеть себя, лучше быть яростным», — но злиться на Марианну он боялся. «Она сразу почув-
ствует и отомстит», — подумал он и всю свою
ненависть обрушил на злосчастного Филю.

Придя домой, он начал делать ритуал, которому его научила Марианна. Взяв в руки нож, он начал молиться, поставив перед собой изображение Ярилы. Завывающим голосом, полным обиды и желчи, он произнес: «Бог, сделай меня таким же смертельно опасным, безжалостным и коварным, как и ты-ы-ы!!!»

Затем с неистовством Рулон начал кромсать фантом воображаемого Фили.

— Получай, подлец! Так тебе, мразь! — приговаривал он. — Умри, паскуда! В течение получаса без всякой усталости он бесился на этого беднягу, пока соседи не стали тарабанить по батареям.

Услышав это, он как бы очнулся от какого-то тяжелого сна и подумал, что нужно приступить к следующей части обряда, генерации любви ко всем живым существам. Но, находясь во власти негативных переживаний, он никак не мог на это настроиться, и вместо любви у него стала просто возникать жалость к себе. Он все сжимал в руках кухонный нож, подумав, что нож многое может изменить в этой жизни. Он направил его острием к своему сердцу, что есть силы стиснув рукоятку двумя руками. «Умру и не буду больше мучиться», — решил он.

В этот момент Рулон осознал, что он сам для себя является самой большой и неразрешимой проблемой. Ему стало страшно, что он только поранит себя, но не умрет. К тому же он знал, что со смертью тела проблема не решится. Она в уме. Она останется и за порогом смерти. Он отбросил нож и, упав на колени, стал стучать кулаками по полу, приговаривая: «Какой же я раб своего ума, своих представлений, дурацкой надежды и привязанностей».

От досады и бессилия он повалился набок и, воя, стал кататься по полу, осознавая как никогда остро всю свою слабость и безволие. Затем он встал и решил молиться Богу, включив религиозные песнопения. Он направил всю свою боль, тоску и безысходность куда-то вверх, открываясь божественному. Благостный голос пел:

О, Господи, как трудно в этой жизни

Нести свой крест, возложенный тобой.

Дай силы мне, чтоб я без укоризны

Терпел без ропота, не падая душой.

Страдания стали преобразовываться в благодать. Рулон все больше культивировал свою полную преданность и самоотдачу Богу. И чем больше он это делал, тем возвышенней и спокойней становилось его состояние. Тем больше начинали отходить все проблемы бытия. Из колонок продолжал петь святой голос:

Глазами неба ясного взгляни в мои глаза.

Взгляни, Спаситель, пристально, чтоб плакала душа.

Твой взгляд, Спаситель, ласковый, утешит и поймет.

Ко мне поддержкой братскою в опасности придет.

Твои глаза прекрасные я в небе узнаю.

Глазами неба ясного ты видишь жизнь мою.

Ты видишь все желания, все мысли и мечты,

И все мои страдания, Спаситель, видишь ты.

Неземной восторг стал переполнять его душу. Рулон плакал, ощущая безмерное счастье оттого, что он находится в Боге. Переполняемый благодатью, он шептал: «Знаю, Господи, все эти трудности и испытания — это мой путь к тебе. Благословенны препятствия, ибо ими расту и приближаюсь к полному освобождению от оков всего земного».

После молитвы Рулон успокоился и занялся своими делами, но коварный ум снова стал возвращать его к мыслям об утрате, к жалости к самому себе.

— о, страшный мучитель! — вскричал он. — Ты опять терзаешь меня!

Однако после молитвы страдания были уже меньше, и справиться с ними стало легче.

В этот момент Рулон услышал привычное мурлыканье. Он обернулся и посмотрел на кота, лежащего на диване и спокойно глядящего в одну точку. Его неподвижный взгляд ничего не выражал. Рулон подошел к нему и погладил его мягкую, пушистую шубку.

— Как же тебе хорошо, мой котик. Ум тебя не тревожит. У тебя нет привязанностей. Ты не знаешь, кто твои папа и мама и где твои детки. Ты счастлив и безмятежен, — приговаривал он, глядя на кота. — Мурзинька, научи меня быть таким же, как ты, научи меня, мой котик. Как тебе хорошо, — хныкал Рулон. — Почему же меня таким сделали? За что я должен мучиться? — великомученик попытался отключить внутренний диалог.

Но как только он прекращал делать волевое усилие или молиться, проблема возвращалась снова, правда, уже в более ослабленном виде.

Рулон принялся перебирать фотографии и другие вещи, оставшиеся или как-то напоминавшие ему Марианну. Он попытался переосмыслить их отношения просто как временную практику, данную Богом. Но вскоре он заметил, что соприкосновение с этими предметами начало превращаться в какой-то мазохизм.

— Хватит! Сколько можно! — сказал он себе, загреб вещи в кучу, положил на сковородку и поджег. — Я сам должен оставить ее. Мне самому нужно было сделать это первым.

Он смотрел, как горели фотографии, записки, рисунки и прочие фетиши, которым он поклонялся.

— Эх, сжечь бы мне все это в мозгах так же быстро, всю память, которая меня терзает. Память — это страшный тиран, — осознал он внезапно. — Вот что мучает меня. Эх, если бы все за-
быть.

Раб собственной дурости решил
позвонить Марианне и заявить, что он сам больше не будет с ней никогда,
даже если она будет его просить. Он взял трубку, но в этот же момент осознал, что им руководит себялюбие и
гордыня. Положив трубку на место, он подумал, что пусть все будет так, как хочет Господь. Если он не хочет, чтобы она была со мной, то пусть на все будет воля Божия.

— Я отдаю себя в твои руки, Боже! Руководи мной, неразумным, — мо-
лился Рулон, понимая, что Марианна не просто любовница, она ведь его наставница. Значит, он не может просто так отбросить все это, без позволения Божия, хотя он осознавал, что эта мысль позволяет ему сохранить надежду, а значит, страдания. Но все-таки если убрать это потакание надежде, эта позиция принятия более верная, чем гордыня. Хотя действовать однозначно, решительно и категорично — лучше. Это дает больше целостности и ведет к успеху. Но поступать так, не получив согласия Бога, в отношении своего духовного пути он не мог. В голову к нему пришли стихи Абу-Аль-Атахии:

Добро и зло заключено в привычках и желаниях.

Вражда и дружба сотни раз меняются местами.

И это ведает любой, вкусивший горечь знания,

Проникший в истинную суть того, что будет с нами.

Благораздумье нас зовет уйти с путей позора,

Но всякого сжигает жар желанья и надежды,

Кто этой болью поражен, да исцелится скоро,

Но нет лекарства для глупца, упрямого невежды.

Он начал спокойно взирать на работу своего ума и чувств, отделив себя от них и снова почувствовав, что он просто свидетель снов и призрачных событий своей жизни.

О, сколько раз ты уходил с путей добра и света.

О, сколько раз ты восставал душою непокорной.

Ты жил блаженствуя, теперь не жалуйся, не сетуй.

Таков удел для всех людей, безвыходный и скорбный.

Он продолжил цитировать великий стих:

Хвала Аллаху, он царит своей согласно воле,

А люди слабые бредут, куда не знают сами.

Все сотворенное умрет, крича от смертной боли.

Все гибнет, остаются сны — таблички с именами.

Не слушает бесстрастный рок твоей мольбы и плача.

Он сам решает жить тебе иль умереть до срока.

Твои страданья и восторг, утрата и удача,

Забавы жалкие в руках безжалостного рока.

Целый день проборовшись с собой, Рулон, позанимавшись асанами, лег спать. Во сне он увидел Марианну. Она шла к нему по прекрасной аллее парка, усаженной с двух сторон благоухающими розами. Рулон подбежал к ней и обнял ее.

Марианна была удивительно прекрасна в ярко-красном наряде с распущенными по плечам черными волосами.

— Ты со мной, ты моя.

— Конечно, только твоя, — ответила она, обняв его, — но только во сне. Ведь во сне все возможно.

Тут он понял, что спит, что это сновидение, и сердце у него снова сжала боль утраты.

— Ты что, опомнись, дорогой, — сказала Марианна, глядя ему в глаза, — чем тебе не нравится, что мы в сновидении? Почему ты считаешь, что физический мир более реален?

— Я очень люблю тебя, — ответил юный йог, — я счастлив, что ты со мной. Видимо, просто там мы встречались каждый день, а здесь — каждую ночь, все по-разному. Поэтому я считаю более важным физический мир.

— Но ведь мой образ, мысли обо мне, твои чувства, все это — тонкий мир, мир грез и сновидений, — объясняла ему Мэри, лукаво улыбаясь. — Люди пьют водку, принимают наркоту, чтоб забыться, отойти от физических оков ближе к миру грез, ибо это лучший мир, где все возможно и все легко. Так наслаждайся же этим.

Они взялись за руки и пошли по прекрасной розовой аллее. Пьянящий аромат великолепных роз наполнял воздух, аллея открывала вид на огромный фонтан, в центре которого возвышалась мраморная скульптура египетской царицы Клеопатры. Брызги фонтана рассыпались в пространстве, словно бриллианты, сверкая в лучах яркого солнца. Со всех сторон стояли резные деревянные скамеечки, расположенные в тени роскошных деревьев. Вокруг не было никого. Казалось, весь этот рай был создан только для двоих.

— Да, если бы люди поняли, как хорошо в этом астральном мире грез, то никто бы уже не захотел жить, — заметил Рулон.

— Ты верно догадался, — игриво сказала она и воспарила вместе с ним в воздух.

Внезапно все исчезло. Не было ни Марианны, ни его, ничего, кроме бесконечного пространства, залитого ослепительным светом, льющимся отовсюду. Не было ни верха, ни низа, ни центра, ни периферии, только одно блаженство и пустота.

Вдруг Рулон понял, что это — самадхи, что он вышел в нирванический план. И тут же он оказался совсем в другом месте, в Шамбале, где на своем сверкающем троне восседал Ригден Джапо.

Удивительная легкость наполнила тело Рулона, парящего в пространстве. Состояние счастья и благодати переполнило его душу.

Лик Царя Шамбалы светился божественным светом, глаза были полупри­крыты.

— Ты еще не готов быть там, — громовым голосом ответил он, — но твои страдания и усилия приблизили тебя к порогу Мокши, освобождения. Познай же великую Кали, всеразрушающее время, и научись радоваться ее танцу смерти, ибо все твои утраты и потери — это приближение к бесконечному счастью нирваны, это приближение к освобождению. Помни же это учение кала-чакры, которое я открываю тебе! АУМ!

Не успел Рулон поблагодарить Владыку Шамбалы, как проснулся, и новое видение и понимание пришло к нему по поводу вчерашней ситуации, ввергшей его в такие нестерпимые муки.