Теоретические основы феминистской лингвистики

Теоретической базой для феминистской критики языка послужили как основные концепции критической лингвистики, так и некоторые воззрения В. Гумбольдта и его последователей, а также знаменитая гипотеза Сепира-Уорфа¹⁷ или «теория языковой относительности», отчасти вытекающая из идей великого немецкого лингвиста.

¹³ M.R. Key, Male / Female Language (New Jersey, Metuchen, Scarecrow Press,
1975).

¹⁴ R. Lakoff, Language and Woman's Place (New York, Harper, 1975).

¹⁵ L. Pusch, Das Deutsche als Mannersprache (Frankfurt/Main: Suhrkamp, 1984).

¹⁶ S. Tromel-Plotz, Frausprache, Sprache der Veranderung (Frankfurt-a-M:
Taschenb.Verlag, 1995).

¹⁷ В последнее время в западной лингвистике гипотеза Сепира-Уорфа стала
называться «уорфовской» гипотезой (Whorfian hypothesis), т. к. считается,
что взгляды собственно Э. Сепира стояли гораздо ближе к идеям антропо
лога Франца Боаса, который полагал, что культура опосредуется языком, а
не наоборот.

Так, по мнению Гумбольдта, язык — это некое выражение национального духа, определенный «промежуточный мир», стоящий между мышлением человека и внешним миром; он является той силой, которая превращает мир в идеи, вербализуя и меняя при этом собственно сам мир. Язык не только создает некий образ мира, но и оказывает действенное влияние на мысли и поступки людей и на развитие общества в целом. В. фон Гумбольдт один из первых в лингвистике написал о круге, который каждый язык описывает вокруг своего народа.¹⁸

Сама же гипотеза «лингвистической относительности» как концепция возникла в тридцатых годах 20 века в США. Согласно этой гипотезе, язык не только продукт общества, но и средство формирования его мышления и ментальности. Язык формирует мышление и мировоззрение людей, это — способ познания внешнего мира. «Логический строй мышления также определяется языком. Сам характер познания действительности зависит от языка, на котором мыслит познающий субъект. Люди членят мир, организуют его в понятия и распределяют значения так, а не иначе, поскольку являются участниками некоторого соглашения, имеющего силу лишь для этого языка, сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при соотносительности языковых систем».¹⁹ Более того, по мнению Бенджамина Уорфа, «наш лингвистически детерминированный мыслительный мир не только соотносится с нашими культурными идеалами и установками, но захватывает даже наши, собственно, подсознательные процессы в сферу свое-го влияния и придает им некоторые типические черты».²⁰

Следует заметить, что отношение к гипотезе лингвистической относительности в современном языкознании крайне неоднозначное. Как любое, сколько-нибудь значительное явление в научной парадигме, гипотеза лингвистического релятивизма²¹ имеет и большое количество своих сторонников, и многочисленное «племя» противников. Наиболее серьезной критике она была

¹⁸ Алпатов В.М. История лингвистических течений. Учебное пособие. М.:
«Языки русской культуры», 1998.

¹⁹ Ярцева В.Н., гл. ред. Лингвистический энциклопедический словарь. М.:
«Советская энциклопедия», 1990. С. 443.

²⁰ Алпатов В.М. История лингвистических течений. С. 222.

²¹ Другое название гипотезы лингвистической относительности.

516

подвергнута в марксистском языкознании, но это и понятно. Например, противники этой гипотезы неоднократно указывали, что в своей радикальной форме она означает, будто бы носители разных языков воспринимают мир по-разному, они не могут понимать друг друга и общаться друг с другом, что опровергается опытом истории человеческой цивилизации. Но весь парадокс заключается в том, что в такой радикальной формулировке сам Б. Уорф никогда этот вопрос не ставил. Он полагал, что далеко не всё в культуре определяется языком, хотя разграничения языковых и неязыковых факторов он не предложил.²²

Судьба гипотезы Б. Уорфа оказалась довольно необычной. Лингвистика ни при жизни Б. Уорфа, ни сейчас не могла и не может её доказать или же опровергнуть. Для проблем, затронутых еще В. Гумбольдтом в XVIII и развитых Э. Сепиром²³ и Б. Уорфом в XX веке, нет ни инструментального, ни понятийного аппарата для всесторонней верификации.²⁴ Гипотезу лингвистической относительности пытались проверять экспериментально, но четких результатов такие опыты не дали ни в ту, ни в другую сторону.²⁵ Однако, в последнее время (и немало этому способствовала феминистская лингвистика) проблематика, связанная с гипотезой лингвистической относительности, стала намного популярнее, нежели раньше. И во многом это произошло благодаря тому, что возрождение интереса связано не с развитием каких-либо методов или экспериментальной базы, а с появлением сходных или же опирающихся на нее философских концепций.

Одной из таких концепций явилась философия постмодернизма, влияние которой испытала на себе и феминистская критика языка. Таким образом, теоретической основой для феминистской лингвистики стали одновременно как лингвистический релятивизм, так и его философское «продолжение» в виде постмодернизма, утверждающего языковую концепцию ок-

²² B.L. Whorf, Language, Thought and Reality (Cambridge, Mass.: MIT Press,
1956).

²³ Edward Sapir, «Linguistics as a Science», in D.G. Mandelbaum, ed., Culture,
Language and Personality. Selected Essays (Berkley, University of California
Press, 1970).

²⁴ A.E. Berthoff, «Sapir and the Two Tasks of Language», Semiotica, N71, 1988:
l, p. 47.

²⁵ Алпатов В.М. История лингвистических течений. С. 219-226.

ружающей нас реальности. Постмодернистская концепция утверждает, что реальность на самом деле — это своеобразный «лингвистический трюк» нашего сознания: то, что индивид воспринимает как реальность, на самом деле социально и лингвистически сконструировано. Постмодернизм был одним из первых направлений научного познания 20 века, которое открыто призналось, что текст не отображает существующую реальность, а творит новую, и эти реальности не зависят друг от друга, ²⁶ а отношение человека к действительности опосредуется дискурсивной практикой.²⁷ Отсюда логично вытекает один из базовых постулатов феминистской критики языка о господстве патри-архатного общества и навязывании через тексты и дискурсивные практики патриархатной системы ценностей, о том, что система ценностей и взгляд на мир производится с позиции «европейских белых мужчин», или, иначе говоря, что «все сознание современного человека пропитано идеями и ценностями мужской идеологии с её приоритетом мужского начала, логики, рациональности и объектностью женщины»²⁸ в этой картине мира. «Подобно тому, как эскимосу нужно много слов, чтобы описать различные виды снега, так и сексистскому обществу нужен широкий словарный запас, чтобы всеми правдами и неправдами очернить образ женщины».²⁹

Ещё одним философским течением, значительно повлиявшим на концептуальную базу феминисткой лингвистики, стал постструктурализм. Целью постструктурализма является «осмысление всего «неструктурного в структуре», выявление парадоксов, возникающих при попытке познания человека и окружающего его мира с помощью языковых структур, преодоление редукционизма, построение новых практик чтения³⁰». В постструктурализме происходит критика метафизики с её логоцентриз-мом — за всеми культурными продуктами и мыслительными схемами стоит язык власти и власть языка. Логоцентризму противостоит идея различия и множественности. В связи с этим

²⁶ Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М.: «Аграф», 1997. С. 221-225.

²⁷ Кирилина А.В. Гендер: лингвистические аспекты. С. 25-26.

²⁸ Там же. С. 27.

²⁹ J. Swann and D. Graddol, Gender Voices, Oxford and Cambridge (Basil Blackwell,
1994), p.138.

³⁰ Руднев В.П. Словарь культуры XX века. С. 225.

мы бы хотели упомянуть две идеи постструктурализма, нашедшие наиболее яркое отражение в феминистской лингвистике. Первая затрагивает значимость контекста в определении роли речевых актов и текстов, вторая подчеркивает особенности структуры взаимосвязей языка с сознанием и мышлением человека.³¹ Что касается критической лингвистики, то её основная цель — анализ как неявных, так и прозрачных структурных отношений доминирования, дискриминации, власти и контроля, выраженных в языке — буквально совпадает с проблематикой собственно феминистской лингвистики. Многие ученые, работающие в данном русле, разделяют мнение Ю. Хабермаса относительно того, что «язык есть средство доминирования и социальной силы. Он служит для законодательного закрепления отношений организованной власти. Насколько законодательно закрепленные (легитимные) отношения власти не выражены, настолько язык идеологизирован».³² Отсюда можно сделать вывод, что феминистская критика языка по своим взглядам теоретически ближе к концептуальным рамкам критической лингвистики, нежели к гендерным исследованиям. Исследовательский интерес критической лингвистики — разоблачение неравенства и несправедливости — в рамках феминистской критики языка артикулирует проблему пола, то есть «языкового» неравенства женщин и мужчин. Объектом изучения как в критической лингвистике, так и в феминисткой лингвистике является языковое поведение в естественных речевых ситуациях, имеющих социальную значимость (общественные институты, средства массовой информации и т. п.). Исследователи, занимающиеся проблемами феминистской критики языка, не могут быть «незаангажированными», они вынуждены становиться на ту или иную позицию. «В эмпирических исследованиях субъекты изучения не могут более рассматриваться в качестве объектов. Исследования «затрагивают» исследуемых и должны в конечном счете помочь им, насколько это возможно».³³ Практически все работы, выполняемые в данном русле, нацелены на общественно-политическую практику.

³¹ M. Hellinger, «Feminist Linguistics and Linguistic Relativity», Working Paper
on Language, Gender and Sexism 1 (1), 1991, pp. 25-37.

³² Водак Р. Язык. Дискурс. Политика / Пер. с англ. и нем., ВГПУ. Волгог
рад: «Перемена», 1997. С. 7.

³³ Там же. С. 20.