ГОРАЦИЙ. мера должна быть во всем, Всему должны быть пределы

м ера должна быть во всем, Всему должны быть пределы. Гораций

Имя Горация нередко и по праву упоминается в «связке» с именем Вергилия. Эти два равновеликие таланта олицетворяют важнейшие грани поэзии «золотого века» на ее высшем художественном пике. Вергилий — олицетворяет грань эпическую, Го­раций — лирическую. Оба запечатлели свое время. И вместе с тем придали своим исканиям столь совершенную эстетическую форму, наполнили свои стихи столь глубоким общечеловече­ским содержанием, что они навсегда остались в истории не то­лько римской, но мировой поэзии, Квинт Гораций Флакк

Представление о Горации как о талантливейшем поэте, но приспособленце, «льстеце», ставшее «общим местом» ряда кри­тических работ, во многом несправедливо. Печальную роль сыграло известное хлесткое выражение Ф. Энгельса, отозвав­шегося о Горации как о бывшем республиканце, который бро­сает лозунг «Против тиранов», а затем капитулирует и «ползает на брюхе перед Августом». Известно, однако, что принцепс был обижен тем, что поэт избегает доверительных с ним отноше­ний. В одном из писем Августа к Горацию мы читаем: «Не бои­шься ли ты, что твоя дружба со мной не навлекла бы на тебя позор в потомстве?» По словам историка Светония, Август даже навязывал свою дружбу Горацию.

ГОРАЦИЙ И ОДИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ. Оды составляют наибо­лее весомую часть наследия Горация. Он обратился к ним, уже испытав себя в жанре эподов и сатир. Первая книга од, что су­щественно, была издана в 23 г. до н.э., т.е. после окончатель­ной победы Октавиана. Сам Гораций называл свои лирические стихотворения «песнями» (carmina); позднее его комментаторы стали называть их одами, имея в виду их вдохновенный, торже­ственный характер. Оды собраны в четырех книгах: в первой — 38 од, во второй — 20, в третьей — 30, в четвертой — 15. В не­которых одах Гораций продолжает традиции Пиндара. Но более близка ему ранняя греческая лирика таких поэтов, как Архилох, Алкей, Сапфо, Анакреонт. В частности, он использует характер­ные для них стихотворные размеры.

В упоминавшемся послании «К Меценату» (19-е послание 1-й книги) он называет своих предшественников:

...Первый паросские ямбы

Лазию я показал; Архилоха размер лишь и страстность

Брал я, не темы его, не слова, что травили Ликамба.

Упоминает Гораций и «властную музу Сапфо», и соблюдав­шего размер Архилоха Алкея.

Музу его, что забыта у нас, я из лириков римских Первый прославил: несу неизвестное всем и горжусь я — Держат, читают меня благородные руки и очи.

В знаменитой оде «Памятник» (о которой пойдет речь позд­нее) он так определяет свою заслугу:

Первым я перевел песни Эолии на италийский лад.

Гораций не только взял на вооружение формы и размеры греческих лириков. Он наполнил их новым содержанием. При­дал своим стихам классическую законченность.

ПРОСЛАВЛЕНИЕ (ОКТАВИАНА АВГУСТА. Оды Горация — худо­жественное воплощение его политической философии. Со внима­нием следит поэт за острой борьбой за власть в Риме после убийства Цезаря. Государство видится кораблем, захваченным бурей (эта метафора впервые была использована еще Алкеем).

О корабль, вот опять в море несет тебя Бурный вал. Удержись! В гавани якорь свой Брось!

Снасти страшно трещат — скрепы все сорваны, И едва уже днище Может выдержать грозную

Силу волн?

В дальнейшем тема корабля-государства, еще шире — обще­ства, пройдет через мировую поэзию: здесь и Лонгфелло («По­стройка корабля»), и Уитмен («О капитан, мой капитан»), и Ар­тур Рембо («Пьяный корабль»).

ПОЛИТИЧЕСКИЕ МОТИВЫ ОД. Оды Горация — своеобразное зеркало политических событий в Риме. Последние нередко пред­стают опосредованно, в форме мифологических образов. В 15-й оде 1 -й книги бегство Париса и Елены в Трою сопоставляется с судьбой Антония и Клеопатры, врагов Октавиана, которых ждет недобрая судьба. Победа Октавиана при Акции для Гора­ция — результат воли богов. Во 2-й оде 1-й книги поэт рисует грозные события: разлив Тибра, последовавший за убийством Цезаря. Поэт молит Юпитера, Аполлона, Венеру пощадить Рим, главная надежда поэта — сын «благодатной Майи» — Меркурий. А его земное воплощение — Август. Поэт просит Меркурия, т.е. Августа, зваться «отцом», стать «гражданином первым». И действительно, спустя четыре года, после победы при Акции, принцепс получил титул Августа («божественно­го»), что фактически приобщало его к сонму богов.

Гораций обращается к Клио, музе истории, дающей своим любимцам славу в веках. С подлинно «пиндарическим» вооду­шевлением славит Горации Отца, т.е. Юпитера, стража люд­ского рода. Ему Рок «поручил охрану Цезаря», т.е. Августакоторый правит в качестве второго лица после самого верхов­ного бога. Августу, достойному продолжателю великого рода Юлиев, суждено ведать делами земными. Превознося Августа, Гораций придавал его власти сакраментальную, божественную окраску.

ОВИДИЙ

В истории римской поэзии эпический жанр представлен двумя «вершинными» произведениями: это «Энеида» Вергилия и «Метаморфозы». Книга Овидия, его наиболее масштабное произведение, отлична по характеру от шедевра Вергилия. Вме­сте с тем опыт автора «Энеиды» Овидий, конечно же, учитывал. Общее у них — это эпический размах. Но Овидий был далек от того, чтобы сочинить национальную героическую поэму по примеру Вергилия; она не отвечала его творческой индивидуа­льности. Подвиги на поле брани не были его стихией. Но то, что он написал, было не менее весомо.

После выхода трех книг, насыщенных любовной тематикой, Овидий, вступивший в новый этап творчества, придает ему но­вое направление. «Метаморфозы» — это обширное произведе­ние, написанное дактилическим гекзаметром, объемом около 12 тысяч стихов, составляющих 15 книг. «Метаморфозы», буква­льный смысл: превращения. Перед нами примерно 250 мифов, увлекательных и многокрасочных, о различных превращениях людей, мифологических героев, зверей в растения, камни, звез-ДЬ1, в различные предметы. Работе над этим сочинением Ови­дий отдал почти семь лет и успел завершить труд как раз в ка­нун злосчастной ссылки. ОБЩИЙ ХАРАКТЕР ПОЭМЫ. Овидий подарил соотечествен никам, да и последующим поколениям поэтический свод мно­жества мифологических сюжетов. В этой поэме, новаторской по замыслу и структуре, — синтез достижений римской поэзии. Здесь тонкое описание человеческих чувств, одухотворенные картины природы, символика и верования; наглядные живые детали и подробности. Главное же — духовная жизнь древнего мира. Это была поэма, не похожая ни на «Илиаду» Гомера, ни на «Энеиду» Вергилия, ни на «О природе вещей» Лукреция. Произведение в жанровом отношении не имеет аналогов в антич­ной поэзии.

ИСТОЧНИКИ. Работая над своей поэмой, погружаясь в библиотечные фолианты, консультируясь с учеными филоло­гами, поэт овладел целым сводом знаний по мифологии. Осо­бенно полезны оказались для него сочинения греческих авто­ров, по большей части эллинистической эпохи, предлагавших обработки легендарно-мифологических сюжетов. Мотив пре­вращений любили художественно осваивать поэты эпохи эл­линизма: Эратосфен писал о превращении людей в звезды; Бойс — в птиц; присутствовал подобный мотив у Каллимаха в его главном сочинении «Причины», сборнике стихотворе­ний элегического настроения. В дальнейшем многие исполь­зованные Овидием тексты были утрачены; лишь благодаря ему мифы и дошли до нас. Однако не только сведения, добы­тые из книг, питали поэта.

Еще в юности, во время странствий по Греции, Малой Азии и Сицилии, Овидий побывал в тех местах, где, как считалось, развертывались события и эпизоды, запечатленные в мифах и ле­гендах. Так, в Фессалии он видел реки, на берегах которых рез­вилась прекрасная нимфа, обращенная в лавр; в Сицилии — пещеру, войдя в которую Плутон унес Прозерпину в подземное царство; около Сиракуз — источник Аретузы, нимфы, любви которой домогался влюбленный в нее Алфей.

Добавим к этому, что отдельные легендарно-мифологические эпизоды и образы были увековечены в скульптурных изваяниях, в мозаике, вазовой живописи, в элементах архитектуры, даже в украшениях, ставших частью быта. Римские матроны, напри­мер, считали, что янтарные бусины из их ожерелий — это кап- ли окаменевшего сока. Они вытекли из тополя, и являли собой слезы сестер Фаэтона, которые были превращены в тополя. Другая деталь украшений — кораллы. Существовало мнение, что это — побеги подводных растений, отвердевающих, если их извлечь из воды. Произошло же это потому, что когда-то герой Тезей положил на них голову страшной Медузы, взгляда кото­рой было достаточно, чтобы предмет, на который она взгляну­ла, окаменел.

Мифы, составившие прославленную книгу Овидия, — плод фантазии людей в далекой древности. Для эллинов эпохи Го­мера многое в мифах было живым, реальным предметом веры. Для современников Овидия, живших в иное историче­ское время, это были во многом лишь красивые сказки. Вряд ли они верили в подобные превращения. Значит ли это, что Овидий написал сочинение, имеющее лишь историческую ценность?

Думается, что это не так. Подлинная энциклопедия мифов, им накопленная, — это не только сокровищница сюжетов. В пестрых, красочных сюжетах заключался общечеловеческий смысл. За легендой и сказкой просвечивала правда человеческих индивидуальностей и отношений. В них было все: любовь и рев­ность, коварство и великодушие, трогательная дружба и супру­жеская привязанность, материнская нежность и властолюбие и многое другое.

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ОБРАБОТКА МИФОВ. Чтобы все это доне­сти дочитателя, необходим был гибкий, сильный поэтический дар Овидия. Многие сюжеты были хорошо знакомы его совре­менникам, находились «на слуху». Овидий не просто стремился их воспроизвести. Он их эстетически преображал, придавал им наглядность, красочность и достоверность.

С этой целью он проводил необходимый отбор материала, отсекал все лишнее. Крайне важна была для него акцентировка Деталей, подробностей наиболее значимых, которые он мог и расширить и углубить. Это придавало его легендарно-сказочно­му миру осязаемость и конкретность. Он мог также трансфор­мировать отдельные сюжетные линии мифа, чтобы добиться большей впечатляющей силы.

Так, художественно освоен им миф о Пигмалионе, один изсамых поэтичных. Древняя легенда гласила, что царь Кипра Пигмалион был влюблен в сделанную из слоновой кости ста­тую богини Венеры, которую он считал живым существом. У Овидия в легенду внесены коррективы. Царь Пигмалион пре­вращен в скульптора. Он сам сотворил дивную статую, причем не богини, а смертной женщины. Наконец, поэт заставляет ста­тую ожить от любви ее создателя.

У Овидия миф обретает философское наполнение. Тема этой прелестной миниатюры — природа художественного твор­чества, глубоко близкая Овидию. Сказочный сюжет убеждает: только те творения искусства совершенны и жизненны, созда­нию которых художник отдал вдохновение, жар души. Скуль­птор Пигмалион был оскорблен пороками женщин, которых за их непристойное поведение Венера обратила в камень. Пигма­лион жил «холостой, одинокий» и ложе его «лишено было дол­го подруги». Вот как описывает Овидий его творческий про­цесс:

А между тем, белоснежную он с неизменным искусством

Резал слоновую кость. И создал он образ — подобной

Женщины свет не видал, — и свое полюбил он созданье!

Девушки было лицо у нее; совсем как живая,

Будто бы с места сойти она хочет, да только страшится.

Вот до чего было скрыто самим же искусством искусство!

Диву дивится творец и пылает к подобию тела.

Часто протягивал он к изваянию руки, пытая,

Тело ли это иль кость? Нет, это не кость! — признается.

Деву целует и мнит, что взаимно.

Влюбленный в свое создание, скульптор приносит богам жертвы, молит их дать ему жену, которая была бы похожа на ту, что из кости. Богиня Венера слышит его мольбы. Мрамор смягчается. «Тело пред ним — под перстом нажимающим жилы трепещут». Статуя оживает.

Уста прижимает

Он наконец к неподдельным устам — и чует лобзанья Дева: краснеет она и, подняв свои робкие очи Светлые к свету, зараз небеса и любимого видит. Гостьей богиня сидит на устроенной ею же свадьбеВ поэтической версии проявилось мастерство Овидия. Не случайно этот миф, именно благодаря Овидию, многократно становился источником художественного воплощения едва ли не во всех видах искусств: здесь и знаменитая комедия Б. Шоу «Пигмалион», и популярный мюзикл Ф. Лоу «Моя прекрасная леди», и кантата И. Баха, и оперы Рамо и Керубино, и оперетта Зуппе «Прекрасная Галатея», и многие другие.

КОМПОЗИЦИЯ. Кажется, что в овидиевых «Метаморфозах» нет четкого плана: один миф «перетекает» в другой. Однако это не так: обширный материал, собранный и обработанный поэтом, подчинен внутренней логике и общей философской концепции, а также целесообразно выстроен.

В заключительной пятнадцатой книге излагаются взгляды Пифагора (VI в. до н.э.), знаменитого греческого философа, основателя собственной философской школы, своеобразного братства учеников, т.н. пифагорейцев. (Ученый был также ма­тематиком, и школьники знакомятся с основами геометрии, осваивая теорему Пифагора.) Овидий, возможно, не без влия­ния Лукреция, следующим образом художественно формулиру­ет для читателя закон вечного изменения.

...Обновляя

Вещи, одни из других возрождает обличья природы.

Не погибает ничто — поверьте! — в великой вселенной.

Разнообразится все, обновляет свой вид; народиться —

Значит начать быть иным, чем в жизни былой; умереть же —

Быть, чем был, перестать; ибо все переносится в мире

Вечно туда и сюда: но сумма всего — постоянна.

Материал в «Метаморфозах» сгруппирован в исторической последовательности. И об этом «зачин» в первой песне поэмы:

...Боги — ведь вы превращения эти вершили, —

Дайте ж замыслу ход и мою от начала вселенной

До наступивших времен непрерывную песнь доведите.

ОСНОВНЫЕ МИФЫ. Превращения начались уже в древней­шее время. Мир пребывал в состоянии бесформенного хаоса, ко-.торый стал обретать постепенно более гармоничные и упоря­доченные очертания. Далее следуют четыре традиционных века, как полагали древние: золотой, серебряный, медный и железный, за которыми следовал потоп. От древности Овидий переходит к современности, к Юлию Цезарю, превратившемуся в комету. Но исторический принцип не выдерживается до конца. В да­льнейшем мифы располагаются с точки зрения своего происхож­дения и тематики. В книгах III и IV излагаются старинные мифы фиванского цикла, связанные с такими известными фигу­рами, как Кадм, Гармония, Тиресий. В эти книги включены и две широко популярные новеллы о Нарциссе и Эхо, о Пираме и Тисбе.

НАРЦИСС. Редкой красоты юноша, сын речного бога Кефисса, Нарцисс отверг любовь нимфы Эхо, за что был наказан бо­гами. Они побудили его влюбиться в собственное отражение в воде студеного ручья.

Жажду хотел утолить, но новая жажда возникла: Воду он пьет, а меж тем — захвачен лица красотою, Любит без плоти мечту и призрак за плоть принимает. Сам он собой поражен, над водою застыл неподвижен. Юным похожий лицом на изваянный мрамор паросский.

Терзаемый неразделенной страстью, герой мифа умирает и превращается в нарцисс, в «шафранный цветок с белоснежны­ми вокруг лепестками». Этот персонаж дал название психоло­гическому явлению, т.н. нарциссизму, т.е. самолюбованию. Овидий предложил поэтическую версию одного из самых попу­лярных и поэтичных античных мифов, который послужил ис­точником для пьес Кальдерона и Руссо, опер Скарлатти, Глю­ка, Масснэ, картин Тинторетто и Пуссена.

ПИРАМ И ТИСБА. Немалый успех выпал и на долю мифа о Пираме и Тисбе. Он был распространен на Востоке, обыгрывал традиционный мотив любви, оказавшейся сильнее смерти. Овидий расцветил его своей фантазией. Влюбленные молодые люди жили в двух домах, примыкавших друг к другу, но брак им запретили отцы. Пирам и Тисба могли разговаривать, видеть друг друга, пользуясь узкою щелью в стене. Бессильные бороться с охватившей их страстью, они решили встретиться на воле, за пределами города, близ гробницы у дерева с плодами белого цвета.

Первой к гробнице приходит Тисба, которую замечает льви­ца, распаленная «свежею кровью бычачьей»; Тисба успевает укрыться в пещере, но при этом теряет покрывало. Его хватает львица, рвет на части своей окровавленной пастью. Когда к ме­сту назначенной встречи приходит Пирам, то замечает покры­вало с пятнами крови. Его первая мысль: «Львица растерзала Тисбу». Обливаясь слезами, Пирам винит себя в гибели Тисбы. В отчаянии Пирам пронзает себя кинжалом. Его кровь окраши­вает в пурпурный цвет ягоды тутового дерева. Вскоре, выйдя из пещеры, Тисба находит умирающего Пирама. Она решает вслед за ним уйти из жизни:

Погубили тебя, о несчастный, Руки твои и любовь! Одинаково смелой рукою Я обладаю: любовь же моя меня сделает сильной. Я за тобою пойду и, несчастная, буду считаться Смерти Пирама причиной и спутницей.

Тисба бросается на меч Пирама и умирает. Плоды же дерева хранят цвет крови двух несчастных, которые «покоятся в урне единой». Этот сюжет был использован Чосером в «Кентербе-рийских рассказах», дан в пародийном ключе в «Сне в летнюю ночь» Шекспира; воплощен в картине Кранаха старшего и опе­ре Глюка.

НИОБА. Мифы в V— VII книгах относятся ко времени знаме­нитого похода аргонавтов в Колхиду за золотым руном. Это мифы о Ясоне, Медее, персонажах, памятных по трагедии Ев-рипида «Медея». Здесь мы встречаем знаменитую новеллу о Ниобе, дочери Тантала, жене царя Фив Амфиона. Поначалу судь­ба была к ней благосклонна: она принадлежала к древнему Роду, ее муж был могущественным властителем, но всего более Ниоба гордилась своими многочисленными детьми: семью сы­новьями и семью дочерьми. В своем материнском тщеславии °на позволила себе насмеяться над самой богиней Латоной.

Ниоба посчитала себя выше ее и знатнее, поскольку Латона ро­дила только двух детей, Аполлона и Артемиду. Задетая за жи­вое, Латона жалуется своим могущественным детям на Ниобу, которые решают ее жестоко покарать. Одного за другим пора­жают они стрелами всех сыновей Ниобы; Овидий подробно описывает гибель каждого из них. Убивает себя в отчаянии- ее муж Амфимон.

Безмерно горе Ниобы, потерявшей и детей и супруга: О, как Ниоба теперь отличалась от прежней Ниобы, Что от Латониных жертв недавно народ отвращала Или по городу шла, по улице главной, надменна. Всем на зависть своим! — А теперь ее враг пожалел бы. К хладным припала телам; без порядка она расточала Всем семерым сыновьям в последний раз поцелуи.

Затем одна за другой умирают и все семь сестер. В ужасе Ниоба цепенеет, Зевс превращает ее в скалу.

Ниоба остается художественным символом как надменно­сти, так и неизбывного страдания. История гибели ее детей, Ниобидов, сделалась популярной в искусстве. В VI в. н.э. в Риме были обнаружены четырнадцать фигур, изображающих группу Ниобид. Высказывается предположение, что это копия композиции, созданной греческим скульптором Скопасом.

ДЕДАЛ И ИКАР. В книгах VIII—IX — мифы, относящиеся ко времени Геракла. Среди них — прославленный миф о Дедале и Икаре. Во время полета с острова Крит со своим отцом, мифи­ческим скульптором Дедалом, юноша Икар пренебрег родите­льским предостережением и, поднявшись высоко вверх, при­близился к солнцу, после чего воск, скреплявший перья искусственных крыльев, растаял, и Икар упал в море. В этом сюжете, также получившем многообразный отзвук в искусстве, отразилась в наивно-трогательной форме вековая мечта челове­чества о покорении воздушного пространства.

ФИЛЕМОН И БАВКИДА. Исполнен жизненной правды миф о Филемоне и Бавкиде, благочестивой супружеской паре стари­ков. Когда в ту болотистую местность, где жили герои мифа, - -спустились инкогнито Юпитер и Меркурий (по греческой вер­сии Зевс и Гермес), их соседи не оказали им достойного госте­приимства. Только Филемон и Бавкида, несмотря на крайнюю бедность, щедро поделилась с пришельцами своими скромны­ми запасами. «Открывшись», растроганные боги решили пока­рать соседей, но вознаградить стариков. Поля соседей подверг­лись затоплению, на месте же дома четы стариков вознесся храм, жрецами которого они стали. Отозвались боги и на их нижайшую просьбу: позволить им уйти из жизни одновремен­но. Так и происходит, после чего они превращаются в два дере­ва, «от единого корня возросших». Пафос этой истории выра­жен в словах: «Праведных боги хранят: почитающий — сам почитаем».

Филемон и Бавкида остались в памяти: они — воплощение супружеской любви, пронесенной до старости, до последнего дыхания. Гёте увековечил эту мифологическую супружескую пару в финальных сценах второй части «Фауста». У Гёте Фи­лемон и Бавкида символизируют как любовь, так и патриар­хальность: их скромная хижина гибнет в процессе осушения болота. Старинный быт разрушается в ходе неумолимого эко­номического прогресса. Образы Филемона и Бавкиды ожи­вают в операх Гайдна и Гуно, в живописи Рубенса и Ремб­рандта.

ДРУГИЕ МИФЫ. Среди мифов X книги — мифы об Орфее и Эвридике, о Гиацинте; в XIкниге — мифы о золоте Мидаса, о Пелее и Фетиде, родителях Ахиллеса. В XII—XIIIкнигах со­браны мифы, связанные с троянской войной, с историей Ифигении в Авлиде(известной по трагедиям Эсхила и Еври-пида), с гибелью Ахиллеса, с судьбой жены Приама Гекубы.Воспроизвел Овидий и историю любви циклопа Полифемаи нимфы Галатеи, поэтически воплощенной в XIидиллии Феокрита.

БОГАТСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОГО МИРА ПОЭМЫ. Заключите­льные книги «Метаморфоз» (XIII— XV) переносят читателя уже в мифологическую историю Рима. Вслед за Вергилием Овидий поэтизирует возникновение Рима от троянцев, приплывших в Италию во главе с Энеем. Возвеличивается и легендарный римский царь Нума Помпилий, который усваивает уроки мудрости, преподанные Пифагором. Нуме приписывается реализация многих благотворных государственных деяний, законов и реше­ний. Завершается эта тематическая линия историей Юлия Це­заря. Его гибель стала началом его бессмертия.

...Благая Венера

В римский явилась сенат и, незрима никем, похищает Цезаря душу. Не дав ей в воздушном распасться пространстве, В небо уносит. И там помещает средь вечных созвездий. И, уносясь, она чует: душа превращается в бога...

В «Метаморфозах», может быть «главной книге» Овидия, его художественная палитра обогатилась, засверкала новыми крас­ками. В первых книгах его талант реализовался в изображении переживаний, связанных с разными гранями любви. В поэме встречаются сцены и эпизоды, отражающие трагические, мрач­ные аспекты бытия. Царь Эгины, например, рассказывает Ке-фалу о безжалостной эпидемии чумы, обрушившейся на его страну:

Ведомо, что и в ключи и в озера проникла зараза,

А по пустынным полям и не вспаханным вовсе блуждали

Многие тысячи змей, ядовитыми делали реки,

В смерти собак, и овец, и быков, и зверей, и пернатых

Явственна стала впервой недуга нежданного сила.

Изображал он и людей, согбенных нуждой, нищетой; таково описание богини Голода, поражающее непривычными для Овидия натуралистическими деталями:

Ногтем и зубом трудясь, рвала она скудные травы, Волос взъерошен, глаза провалились, лицо без кровинки, Белы от жажды уста, изъедены порчею зубы, Кожа тверда, под ней разглядеть всю внутренность можно.

Овидий без ложной скромности отдавал себе отчет относи­тельно масштаба своих творческих усилий. Финальный аккорд «Метаморфоз» перекликается с «Памятником» ГорацияВот завершился мой труд, и его ни Юпитера злоба Не уничтожит, ни меч, ни огонь, ни алчная страсть.

Он верит в собственную «метаморфозу». В то, что истинный поэт продолжает жить в своих творениях:

Лучшею частью своей, вековечен, к светилам высоким Я вознесусь, и мое нерушимо останется имя. Всюду меня на земле, где б власть не раскинулась Рима, Будут народы читать..: