Российская модель взаимодействия гражданского общества и государства

Без преувеличения можно сказать, что развитие гражданского общества в России происходило в уникальных исторических и культурных условиях. Пожалуй, ни в одном другом государстве гражданскому обществу не было суждено пройти столь неоднозначный путь. Важно не только вникнуть в российскую специфику, но и выявить преемственность и разрывы становления здесь гражданского общества. Необходимо оценить, где, чем и когда данная традиция прерывалась. Наша история дает возможность такой оценки.

Однако прежде чем углубиться в перекрестки российского прошлого, надо задаться еще одним не менее важным вопросом – какова культурная идентичность России. Вопрос об идентичности – это вопрос об источнике норм и поведенческих реакций, имеющий определяющее значение при строительстве той или иной модели гражданского общества. Проблема поиска российской идентичности продолжает нашу исследовательскую линию и осуществляется в терминах Восток – Запад, отражающих соотношение «системоцентристского» и «персоноцентристского» культурных типов.

В контексте поставленной проблемы Россию можно понимать либо как страну, т.е. часть какой-то цивилизации, либо как самостоятельную цивилизацию.

Если Россия – страна, то ее следует соотнести с другими странами, например, такими как Франция, Германия, Англия или США. В этом случае ее придется отнести к Европе (по частичному географическому расположению, преобладанию христианства и индоевропейскому происхождению доминирующих славянских этносов – в первую очередь, великороссов) и, соответственно, к «Западу».

Если встать на эту позицию, то надо почти сразу признать, что Россия явно выпадает из того, что принято считать нормативным образцом западной цивилизации. Ценностная, социальная, политическая, культурная и психологическая идентичность России настолько отличаются от европейского и американского общества, что сразу же возникает сомнение в ее принадлежности к Западу. Это касается и российского гражданского общества. С точки зрения данной позиции, оно не только не дотягивает до западного образца, но и ставит Россию в один ряд со странами так называемого «третьего мира», где гражданское общество представляется «карикатурой на Запад», имитирующей его внешние формы, но вкладывающей в них совершенно иное (несвойственное им) содержание.

Если все же настаивать на том, что, несмотря ни на что, Россия – это часть Запада и европейская страна, то из этого можно сделать два вывода. Либо Россию надо фундаментально реформировать в западном ключе (чего пока никому не удавалось довести до конца), либо Россия представляет собой какой-то иной Запад, «другую Европу» – например, православную, славянскую, «восточную» и т. д. В любом случае, чтобы российское гражданское общество смогло вписаться в стандарты западной модели, его надо предварительно уничтожить до основания. Но даже эти радикальные меры, предпринимаемые в свое время большевиками, либерал-реформаторам и олигархам 1990-х. гг. не приблизили Россию к Западу.

Другой взгляд на Россию определяет ее как самостоятельную цивилизацию. Эта позиция была свойственна поздним славянофилам (К.Н. Леонтьев, Н.Я. Данилевский)[4], русским евразийцам, младороссам, национал-большевикам (Н.В. Устрялов, сменовеховцы)[5]. В этом случае Россия предстает как явление, которое следует сравнивать не с какой-то европейской страной, а с Европой в целом, с исламским миром, с индусской или китайской цивилизацией. Данилевский Н.Я. называл это «культурно-историческим типом». Можно говорить о «славяно-православной» или русской цивилизации. Еще точнее выражение «Россия Евразия», которое ввели в оборот первые евразийцы (Н.С. Трубецкой, П.Н. Савицкий, Г.В. Вернадский, Н.Н. Алексеев, П.П. Сувчинский, В.Н. Ильин и др.)[6]. Термин «Евразия» указывает на то, что речь идет о чем-то третьем, о цивилизации особого типа, сопоставимой и по масштабу, и по оригинальности, но отличной по ценностному содержанию от цивилизаций как Востока, так и Запада. Такая трактовка подчеркивает, что речь идет не о стране, не о простом государственном образовании, а о цивилизационном единстве, о государстве-мире.

Такая позиция не так уж необычна. На сегодняшний момент по этому пути следуют такие страны, как Иран, Венесуэла, Сирия, Боливия, Никарагуа, Северная Корея, Белоруссия и, в осторожной манере, Китай, которые сохраняют верность своим ценностям и традициям вместо того, чтобы растворяться в «мировом государстве».

Если Россия есть самостоятельная цивилизация, то ее внутренняя логика, диктуемая ее религией, ее исторической миссией, ее самобытной и своеобразной культурой, может быть совершенно иной, нежели пути развития и становления Запада и Востока. Россия как отдельная цивилизация может претендовать на собственное понимание истории, на свое особое историческое время, на свою онтологию и антропологию, на свой собственный мир.

У России, понятой как цивилизация, не просто могут, а должны быть свои ценности, отличающиеся от других цивилизаций. Поэтому она имеет полное право создавать свои собственные политические, социальные, правовые, экономические, культурные и технологические модели, не обращая внимание на реакцию Запада (как впрочем и Востока).

Без преувеличения можно сказать, что дискурс по проблеме культурной идентичности пронизывает всю историю России, «то на время затихая в пору кратких эпизодов социального умиротворения и самоутверждения в чувстве национальной полноценности, то вновь выплескиваясь наружу в переходные, поворотные моменты в исторической судьбе страны, когда в массовом сознании возникает убеждение, что «все у нас хуже, чем у других».

От того как мы будем понимать Россию, как страну или как самостоятельную цивилизацию, зависит, ее право выстраивать собственную модель гражданского общества.

Действительно, история нашего государства предстает как циклическая пульсация особой цивилизации, в спокойных условиях возвращающейся к своим самобытным корням, но в критические периоды вступающей в насильственную модернизацию (сверху). И петровские реформы, и «европеизм» романовской элиты, и советский эксперимент обретают в такой картине осмысленность и закономерность. Россия-Евразия жестко отстаивала свои собственные интересы и ценности, иногда вынужденно прибегая к вестернизации или модернизации.

В целом, можно выделить три базовых компонента, которые составляют ценностно-институциональную базу российской цивилизации: общинность в социуме, артельность в хозяйственной жизни, «державность» в политике. Доминирующими же культурными архетипами евразийской государственности выступают, прежде всего, этатизм и патернализм.

Этатизм в качестве культурного архетипа ориентирует российское общество или на «подчинение» государственной власти, или на ее «ниспровержение», но только не на «диалог» с ней. Любые политические решения, начиная с древнейших времен вплоть до наших дней, принимались в России по одной и той же схеме: единолично или «единогласно» узким кругом «дворцовых» фаворитов.

Патернализм как культурный архетип представляет собой установку на необходимость постоянного попечительства со стороны государственной власти, а также контроля за всеми сферами общественной жизни. В современной России это особенно актуализирует формирование в качестве базовой ценности сильного государства, способного, с одной стороны, эффективно решать социальные задачи развития российского общества, а с другой – навести в нем необходимый порядок.

В отличие от западной цивилизации Россия, также как и Восток, шла не по инновационному, а по мобилизационному пути развития. Под давлением внешних факторов в России постоянно ставились такие цели, достижение которых требовало максимальной мобилизации социально-экономических возможностей страны. Вот почему органически Россия больше тяготеет к восточной модели гражданского общества, имеющей сходную с ней коллективную социальную антропологию. И здесь становится очевидным еще один парадокс – на протяжении всей истории России легко заметить безудержное стремление власти, несмотря на существующий невидимый барьер, к западничеству. Безусловно, проективное внедрение чуждых институтов часто в отсутствие эффективного синтеза вело к росту внутренней конфликтности, к резкой дестабилизации в обществе.

В результате «западный» и «восточный» компоненты российской цивилизации нередко конфликтовали друг с другом и не составили до сих пор полноценного единства. Но в комбинации этих двух начал усматривается и принцип дополнительности, что может из симбиоза дать продуктивный синтез. Такой синтез, именно исходя из эффекта дополнительности, способен создать более гармоничную модель гражданского общества по сравнению с западной или восточной моделями. Кстати, подобной попыткой выдвинуть альтернативную модель явился социализм в России, пусть и не вполне удавшийся.

Таким образом, развитие элементов гражданского общества в истории России прослеживалось на протяжении тысячи лет, но не привело к формированию законченной и оформленной модели. По характеру доминирующей роли государства Россия оказалась ближе к восточному типу обществ, но здесь эта роль в силу ряда геостратегических, географических, экономических, исторических и социокультурных причин выражена еще рельефнее. Облик российской модели продолжает складываться под воздействием новых современных реалий. Однако и сегодня определяющую роль играют стереотипы и традиции, заложенные много веков назад: патернализм; коллективизм; иерархичность; этатизм; превосходство морали над правом, этического мышления над рациональным и т. д.

В истории развитии российского гражданского общества нашел подтверждение извечный «закон жизни»: за полосой небывалого напряжения физических и духовных сил неизбежно приходит вместе с усталостью и апатией откат всего общества назад, в прошлое. Причем в России это выглядело так: государство то создавало более или менее модернизированные автономные институциональные пространства, то уничтожало их («шаг вперед и два – назад»). Именно в этом видится главная трагедия гражданского строительства в России.