Модерн требует объяснений

Современную музыку объясняют всё ещё очень редко. Вместо этого охотно используется старый трюк: современную композицию без всякого объяснения включают в программу, чтобы лишить слушателя возможности избежать её, придя на концерт позже или раньше. Такие программы называют «программами-сандвичами»: между двумя популярными сочинениями что-нибудь модерновое; знакомое служит своего рода противоядием, помогая перетерпеть новинку. И вот люди сидят в зале, пропускают композицию мимо ушей, надеясь, что она не продлится слишком долго. Тем самым упускается огромный шанс, а такая практика, кроме недоумения и скуки, других чувств не вызывает. К тому же при этом в огромной мере недооценивается публика, которую я нахожу, как правило, значительно более открытой и любознательной, чем полагают некоторые устроители концертов. Иногда спрашивают, сохранится ли современная музыка, вспомнит ли кто-нибудь через сто лет Адеса, Лахенмана или Такэмицу, или же их имена будут произноситься наряду с именами Моцарта и Бетховена? Этого не знает никто. Иногда новые композиции исполняются один-единственный раз и потом навсегда сходят со сцены. Но когда видишь, что музыка воздействует на публику, затрагивает слушателей, и это единственное исполнение можно назвать успехом. Многим сочинениям нужно время, чтобы занять своё место в сознании широкой публики. Вспомним Дмитрия Шостаковича: прошло много времени, прежде чем он был всеми признан; сегодня его музыка — неотъемлемая часть репертуара. И кто бы мог подумать, что третья симфония Генрика Горецкого когда-нибудь станет бестселлером! Десятилетиями он писал сочинения для оркестра без коммерческого успеха, но однажды фрагмент из его симфонии появился в коротком рекламном сюжете, и Горецкий в одночасье стал популярен.

То же можно сказать и о каждом отдельном слушателе: иногда проходит много времени, прежде чем он найдёт подход к новому и незнакомому. Меня самого современные композиции лет до шестнадцати оставляли совершенно равнодушным, хотя музыка уже тогда была главным содержанием моей жизни. Потом я услышал сочинение русского композитора Альфреда Шнитке и почувствовал что-то вроде восхищения. Но этого было недостаточно, я хотел больше узнать об этом произведении, поэтому навестил Шнитке в его гамбургской квартире и обо всём расспросил. С тех пор я значительно лучше понимаю его музыку, нашёл совершенно иной подход к ней и, соответственно, высоко её ценю.

Я не питаю иллюзий насчёт того, что это музыка для всех. Но случаются и сюрпризы. Недавно я играл одно из сочинений Шнитке в Кёльне. После концерта к моему CD-столику подошла молодая женщина, судя по её виду, готовая заплакать. «Эта композиция Шнитке — самое невероятное, что мне когда-либо довелось услышать», — сказала она. Я тоже люблю это сочинение, но столь эмоциональная реакция показалась мне необычной. «Боюсь только, — продолжала женщина, — что теперь мне придётся развестись с мужем».

«Но почему?» — растерянно спросил я.

«Он ненавидит Шнитке, и мы из-за этого так с ним рассорились, что дальше терпеть нельзя!»

Шнитке однажды сказал мне о своём самом большом желании: чтобы публика, слушая его музыку, не уснула. Но чтобы дело дошло до развода, об этом он наверняка и не думал. Во всяком случае, сегодняшние композиторы заинтересованы в том, чтобы их сочинения вызывали споры. Возможно, многое из написанного ими останется без отклика и будет предано забвению. Но не это главное. Важно, чтобы музыка не топталась на месте, а двигалась вперёд. Чтобы испытывались новые средства и пути, а новые результаты каждый раз становились предметом дискуссий. Творческая активность не должна прекращаться, музыка нуждается в живых спорах и контроверзах, нуждается в защищающих её исполнителях, но в первую очередь она нуждается в публике, готовой слушать. Иначе и впрямь может случиться то, что имели в виду те трое молодых людей, когда упомянули о «дохлом деле».