Люди больше не взрослеют

На этот вопрос я попытаюсь ответить, указав в начале на следующее обстоятельство: приблизительно одновременно с триумфом философий прогресса и философий упадка происходит то, что стали называть «открытием ребенка»[2] (точка отсчета — опять же XVIII век). Ребенок — это не маленький взрослый, но что-то совершенно отличное от взрослого, а именно — ребенок. Как показал Филлип Арьеc, это — современное открытие, ему не больше 300 лет. Не более 200 лет назад романтики — под влиянием учения Руссо о «благородном дикаре» — возвели это открытие ребенка в принцип: ребенок — это человек в собственном смысле слова, и взросление — как утрата детскости — это измена человеческой сущности. Иначе говоря, в истории отдельной человеческой жизни здесь происходят те же процессы, которые сопровождают распространение культуры прогресса в истории человечества, — это история разрушения «аутентичного», естественного человека в собственном смысле этого слова, того самого «благородного дикаря» — единственного сохранившегося ребенка в нашем отчужденном мире. С этого времени дети, молодые люди рассматриваются как некий эталон человека: это мнение создало такую сильную школу, что порой и сама школа заставляла своих учителей быть лишь учениками собственных воспитанников. Взросление — это грехопадение, и избегают его, как кажется, лишь те, кто отказывается взрослеть. Некоторые считают, что таковыми являются люди искусства; по мнению других, это — разные маргинальные группы и аутсайдеры (от богемы до альтернативных групп самопознания); это — на чем настаивают современные молодежные движения — прежде всего, сами дети и подростки. И не случайно их сегодняшний имидж предполагает savage-look — облик «благородного дикаря»: в этом бородатом и косматом обличье вваливаются не неряшливые люди, но изысканно-элегантная цитата — цитата из Руссо. Отсюда же всеобщая озабоченность вопросом «Как остаться молодым?» и целое море попыток дать на него удовлетворительный ответ: от спорта и косметики до расширения возможностей всю жизнь просидеть за школьной партой. И все-таки поскольку, несмотря на это (хотя бы в силу биологических причин), люди все продолжают стареть, возникает чувство, что современный мир взрослых — как мир самых взрослых среди взрослых всей предшествующей истории человечества — ограничивает и подавляет мир детей и подростков. В ответ современная молодежь начинает нападать, и порой дико: ведь у благородного дикаря дикость есть положительное качество. Современная чрезмерно положительная оценка детства и юности, вытекающая из истолкования прогресса как упадка, приводит, наконец, к тому, что молодежь — с одобрения взрослых — предпринимает попытку восстания в форме сопротивления взрослению. Все это весьма характерно для нашего сегодняшнего положения.

Но это положение по видимости возрастающей экспансии взрослости и ее негативной оценки, проявляющейся в хвале ребенку и молодежном протесте, необходимо, как я полагаю, осмыслить заново. При этом, вопреки предшествующему анализу, следует рассмотреть и такую возможность. Может быть, вовсе не верно, что современные взрослые — чересчур сильно взрослые и слишком мало дети. Возможно, верно как раз обратное: они слишком уж мало взрослые и чересчур сильно дети. Следуя логике рессантимента, они в своей хвале ребенку превозносят лишь собственные слабости: склонность современных взрослых к инфантилизму, к ребячествам и детским поступкам, свою неспособность быть взрослыми, свою тягу к тому, чтобы быть чуждыми миру. Итак, ниже я буду развивать следующий тезис: не детскости нам недостает, мы обладаем ею, скорее, в избытке. Для людей современного мира верно следующее: они больше не взрослеют, потому что мы живем в век чуждости миру. Люди больше не взрослеют.

Тем самым я не собираюсь повторять то, что и так всегда было верно и о чем нам лишь еще раз убедительно напомнил психоанализ: во всех наших поступках и мыслях мы во многом повторяем того ребенка, которым некогда были (его отношение к родителям, братьям, сестрам, причем даже в тех обыденных и часто безобидных ситуациях, в которых это не приводит к неврозам). «И суть всего в том, что в таком случае нет ни одного человека, который был бы взрослым», — как сказал один французский священник времен движения Сопротивления о своем опыте исповеди (цитируется в начале «Антимемуаров» Марло[3]). То же самое, я думаю, мог бы сказать какой-нибудь исповедник и на тысячу лет раньше, т. е. это что-то древнее, и следовательно в этом нет ничего нового. Новым — специфически современным — является, напротив, нечто другое. Но об этом в разделе