От Джей‑Зи к Филипу Сеймуру Хоффману. Нейробиология актерской игры

Как я уже говорила, я росла в атмосфере любви к театру и кино. В детстве я обожала не только музыкальные фильмы и спектакли, но и великие драмы, такие как «Унесенные ветром», «Выбор Софи» и «Крестный отец». Я восхищаюсь актерами, которые дают нам почувствовать, что на экране разворачивается настоящая жизнь. Несколько лет назад я получила возможность увидеть актерскую профессию изнутри. Это случилось во время мероприятия под названием «Еще раз, с чувством» – оно проводилось Институтом эмоционального мозга Нью‑ Йоркского университета. Проводилась открытая дискуссия между актерами, в которой участвовали Тим Блейк Нельсон, ныне покойный великий Филип Сеймур Хоффман и нейробиолог Рэй Долан. Вел дискуссию актер, режиссер и профессор Школы искусств Тиш Нью‑ Йоркского университета Марк Уинг‑ Дэви. Все началось с общих вопросов о подходах к актерской игре, адресованных одновременно Хоффману и Нельсону. Самым запоминающимся стал вопрос Уинга‑ Дэви к нейробиологу: «Есть ли что‑ то общее между актерской игрой и индуцированием ложных воспоминаний? Иными словами, мы видим на сцене настоящие эмоции или что‑ то иное?»

Разумеется, правильный ответ на этот вопрос никому не известен, но Долан храбро предложил возможное объяснение. Он сказал, что игра – не то же самое, что настоящие эмоции: находясь на сцене, актер ощущает аудиторию и наблюдает за собственными эмоциями иначе, чем когда чувствует их на самом деле. Нейробиолог предположил, что в игре актеров присутствуют основные элементы настоящих эмоций, но полного совпадения все же нет.

Не успели прозвучать эти слова, как Хоффман заявил: «Я не согласен!» И признался, что во время игры по‑ настоящему чувствует каждую изображаемую эмоцию.

В этот момент, я уверена, все в аудитории подумали: «Именно поэтому ты блестящий актер и обладатель Оскара!»

Хоффман отверг аргумент о том, что актерская игра отличается от реальной жизни, потому что проходит под зрительским контролем. Ведь и в жизни мы всегда наблюдаем за собой как бы со стороны: мы контролируем себя, когда идем в магазин за молоком или проводим важную презентацию перед большой аудиторией. Мы наблюдаем за собой и на сцене.

Хоффман сказал: «Эмоции, которые я испытываю там, настоящие, – даже если сцена, которую я играю, совершенно фантастична. Я все равно живу».

Нельсон предложил другой взгляд. Он сказал, что ссора с женой на сцене – не то же самое, что ссора с настоящей супругой дома, потому что актер на сцене знает, что за ним наблюдают.

Но Хоффман стоял на своем: люди всегда наблюдают за собой, размывая границы между реальной жизнью и актерской игрой. Он зашел так далеко, что заявил: «Я думаю, люди просыпаются и думают: мне должны бы платить за это!» Сам он, безусловно, заслуживал, чтобы ему за это платили.

Стало ясно, что существует несколько разных, но одинаково эффективных подходов к актерскому делу. Различий во мнениях о том, как лучше сыграть ту или иную сцену, больше чем достаточно. Но все согласны, что когда сцена сыграна хорошо, каждый может оценить и почувствовать ее одинаково. В тот вечер я поняла, как трудно было бы изучать нейробиологию актерского мастерства – при том, насколько сильно различаются взгляды на это ремесло. Мои коллеги, похоже, со мной согласны: ведь я не смогла найти ни одного исследования на эту тему – разве что статью в британской газете Guardian о фМРТ‑ лаборатории в Лондоне, которая изучала мозг актрисы Фионы Шоу. В исследовании сравнивалась активность ее мозга при чтении стихов и простом перечислении цифр. Оказалось, что при чтении стихов у Шоу была повышена активность в той области теменной доли, что связана с визуализацией. Больше никаких выводов сделано не было. Эта область по‑ прежнему открыта для исследований.