Нравственный облик в Бозе почившего Государя Александра Александровича

Все те чувства, упования, какие вооду­шевляли святых правителей земли Русской, в наши дни воплотились в Государе Александре III. Теперь дорогое явление, жившее среди нас, стало уже про­шлым; некогда близкий к нам образ — пре­даньем. Но неужели от громадного суще­ствования, взошедшего над нами светлым красным солнцем и закатившегося после такого короткого дня, ничего не осталось, все погасло?

Неужели та русская жизнь, которая рух­нула в темную могилу у дальних холодных берегов Невы, носительница народной сла­вы, народного покоя, крепости и упований, неужели эта русская жизнь оставила одно громкое и сильное имя, одни внешние му­дрые дела, одни государственные заветы, не сказав нам великого слова для души и не по­разив наш внутренний мир неотразимым поучением?

Нет, от жизни, которой мы были свиде­телями и которая перед нами окончилась, осталось глубокое впечатление. Это впечат­ление должно проникнуть нашу остающую­ся жизнь.

Был, существовал... Какую духовную силу имеет существование одного чистого, насто­ящего человека, как это существование обод­ряет нашу веру в то, во что нужно веровать, чтобы жить, но во что вера наша, вера сла­бых, искушаемых людей легко и часто колеб­лется!

Наше спасение в том, что перед нами про­ходят люди, воплощающие в себе ту правду, которой учат нас в детстве, о которой гово­рят нам хорошие книги, которая звучит во всяком слове, произносимом в храмах, куда так редко заходим мы с распутий жизни, ко­торую так заглушают шум, суета и ложь на­шего быта.

Как маяки с твердой земли, с несокруши­мых вечных скал светят в бури, светят сегод­ня, как светили сотню лет, тем же кротким ободряющим огнем, — светят нам образы настоящих людей, обличают наше злое и пробуждают то, что уцелело в нас от «луч­шей части».

И когда течение событий осветит во весь рост эти праведные жизни, их воздействием снова возникают в нас ощущения чистого детства, встают мечты юности, которым мы изменили; из тумана, охватившего нас, под­нимаются стройные очертания другого быта, одушевленной жизни, и виден вдали тот об­раз, стремление к которому одно делает цен­ным и истинным людское существование.

И чем дальше падают лучи праведной души, тем шире воздействие ее на людей, и, наконец, это воздействие становится власт­ным и непрекращающимся историческим впечатлением...

Когда-то давно совершались события, за­павшие глубоко в душу человечества. По зем­ле ходил Бог, пришедший к людям в людском образе. Смирив себя до конца трудновообра­зимым смирением, он говорил людям слово, принесенное Им с Неба. Это было слово о любви, которая должна связывать людей и ради которой не должно щадить своей жиз­ни, о хранении правды, которая нарушается даже тайным помыслом, о терпеливом сми­рении, с которым нужно переносить земные бедствия, о силе упования, с которым нуж­но ждать будущего некрушимого и вечного счастья в утраченном отечестве. Слово было запечатлено делом, совершилась неслыхан­ная недомыслимая жертва, и крест стал над удивленным миром заветом самого святого и чудного в жизни.

...Прошла тысяча, полторы тысячи лет. В холодной, бедной природою, однообраз­ной равнине возникло государство. Потря­саемое великими бедами, испытывая несчастия, которые, по жестокости своей могли бы казаться сказочными, переходя от горя в гро­зу и от грозы в беду, слагалось оно. Сдержи­вая с востока натиск Азии, служа невольным оплотом, за которым могли по воле мирно развиваться и по воле враждовать между со­бой, злодействовать огнем и мечом во имя Христа и Его дела народы Запада, стоял этот народ, без защиты и без друзей, окру­женный только врагами, и его слезы были ему пищей день и ночь его жизни. И этому скорбному племени было поручено хранить сокровище, которое носил по земле Спаси­тель мира, чистоту и целость Его учения. Выше всех земных сил поставив это вручен­ное ему сокровище, шел тот народ, выбирая свой путь по письменам евангельских хар­тий. Он был крепок душой и несокрушим в своей вере, потому что он рано понял, что не здесь конечная цель жизни людской и что не в земном благополучии все дело, а дело в ис­полнении закона: сурово и непреклонно сле­довали лучшие люди, выразители духа этого народа словам Христова закона.

Не блещут волшебными красками, не за­литы ярким праздничным солнцем образы наших государственных древних зодчих. То ряд невидных для постороннего глаза под­вигов, ряд духовных побед над собой, слом­ленных самолюбий, пережитых за народ унижений, тяжелых дум, кровавых усилий. Коротким отзывом отмечена часто их лич­ность в летописи, но в этих сжатых суровых речах встречаются хватающие за душу слова, в которых вылилось, неведомо для писавше­го их, как умел понимать народ, кого он те­ряет.

Не крики радости, не упоения народных торжеств звучат из отдельных веков предмосковской и московской Руси, а сдержанный стон безысходной скорби.

...Девятнадцатый век. На востоке Евро­пы, заняв неизмеримое пространство, стоит Русская империя. Над ее простором вели­кое горе; опять Русская земля стонет. Но не

злорадство, не радость выражается в мире в ответ на тяжелое горе России. Пока русский Царь в своем гробу в последний раз объ­езжает Державу, всюду, куда приходит та весть, оглядываются тревожно чужестран­ные люди, точно отнята у них уверенность в их покое и безопасности.

И крещенная страданием земля, та зем­ля, по которой поныне ходит, благословляя, Христос, встает в глазах мира в небывалом величии и силе. Не раз была благодетель- ствована Европа Россией, не раз шатавшиеся троны спасались ею и обогащались ее дара­ми. Ее не понимали или не хотели признать. А теперь, когда отошел молчаливый рус­ский Царь, дышавший прежде всего для сво­его народа, только тогда поняли, что значит Русское Царство, если из-за того, что на Руси любящий Царь, — Европа благополучна.

И вот теперь, когда весь мир с тою напря­женностью, с какою следил он за совершав­шимися у нас событиями, признал, что Рос­сия, не оцененная никогда словами, на деле громадная величина, — как же хоть теперь не вдуматься в смысл и самого значения Рос­сии и в суть того нравственного облика Го­сударя, который пронес Его имя по свету в особом сиянье?

Коренное отличие и нашей национально­сти и образа почившего Государя в том, что едва ли где дух, принесенный в мир христи­анством, проникал глубже жизнь.

Одна только любовь, любовь понятая не как приятное и благоволительное поже­лание добра для ближних, но как суровый христианский долг, требующий труда и жертв, может давать цену людской деятель­ности.

Такая любовь помогает напрягать до по­следней возможности свои силы, забывать свои страдания, чтоб покоить вверенный на­род. Она ведет к подвигам, которые ужасны для телесной, бренной природы человека, надламливая ее, но на которых только и мо­жет держаться мир. Что бы сталось с Росси­ей, если б в тяжкие времена татарщины те люди, что, надорвав себя, спасли и сберегли Русь, думали о своем покое, отмеряли свою деятельность по общей человеческой мерке? Недалеко бы мы ушли, если б в тяжелые дни русская земщина не поднималась на такие жертвы, подобных которым нет в истории. И пусть в ранних годах мужества падают луч­шие люди под тяжелым трудом — их дела вечны. Безвременно покладали во гроб тру­довые богатырские свои руки лучшие вожди Русской земли, но не они ли, силой любви убивавшие свою жизнь, поняли и соблюли завет служить до отдачи души?

И эта любовь, которой пример прошел перед нами, грела не только один свой народ; она пошла дальше и хранила чужие страны. Воля русского Царя умиротворила народы, готовые к кровавым распрям, и тогда все по­чувствовали, какая великая правда в любви, и поклонились ей.

Удивление перед правдою Государя, вы­сказавшееся по поводу его кончины, было коротким, преходящим, но доказательным свидетельством того, что в жизни и в истории составляет настоящее величие, не купленное ничьими муками.

Образы суетных завоевателей стоят перед нами, холодные в своем безжизненном ве­личии, напоминая о бедствиях, внесенных ими в мир, о горестях бесчисленных чело­веческих душ, о ненависти, посеянной ими между племенами, о больных вопросах международной политики, грозящих посто­янно перейти в вооруженное столкновение. А кроткие родные лики миротворцев вечно близки нам, окруженные благодарностью и памятью того, как, любя, они берегли нам или предкам нашим тех, кто дорог на земле: отцов, братьев, друзей, сохраняя от сиротства семьи, неутешных матерей. И это служение лучезарной правды любви еще возвышен­ней, когда для него приносят в жертву свое самолюбие и гордость. Нелегко было русско­му Властелину, по слову которого Русская земля поднимается одним человеком, щадя свой народ, терпеливо выносить вызовы, од­ним своим сердцем переживать всю горечь тех пустых ухищрений лжи, коварства и не­нависти, какими окружено все сильное и не­зависимое, и не выйти из благотворного по­коя.

Любовный подвиг почившего Государя подкрепляла глубокая русская вера. Она на­учила его, что добрый труд не пропадет да­ром, если и не суждено видеть самому работ­нику полных и зрелых плодов. Она заставила его смотреть на свое служение как на высшее призвание и научила его относиться к этому делу как к святыне. Она же дала ему великое терпение и устойчивость.

Люди, по слабости своей, обыкновенно, ищут ободрений и наград себе в этом мире. Они смущаются и бегут от своего дела, если после нескольких лет работы им не прихо­дится потешаться блестящими успехами, и впадают в уныние. Не так поступает чело­век, которому вера объяснила жизнь иначе. Он знает, что дело вручено ему не для него и принадлежит не ему, что он — преходя­щий работник, приставленный к делу во ис­полнение заповеди об искупительном тру­де, и эту заповедь нужно точно и смиренно исполнить. И он не для самолюбия, не для славы, а из доверия к призвавшему его Богу совершает тяжелый, невидный, будничный труд, который один только прочен и может что-нибудь создать. И был этот труд люб­ви, проникнутый верою в Бога, воздвигше­го русский народ на высоту, этот царский труд увенчан венцом добродетелей: смире­нием, сознанием, что не заслуга перед Бо­гом, а исполнение долга в этом неустанном труде.

Велика была сила той смиренной веры, которая в последний час человеческой жиз­ни, прерванной так неожиданно, среди дел, требовавших довершения, сказала в проща­ние всему, что было близко на земле и через это близкое той стране, за которую была от­дана жизнь:

«Чувствую смерть. Будь покойна. Я совер­шенно покоен».

Потому так ясны эти слова, что не было здесь страха перед чуждым, неведомым для других миром, который открывался душе, а было мирное возвращение на родину, к Тому, откуда все исходит, чтоб опять возвратиться, и к Кому придет когда-нибудь вся громада русского православного мира.

Работник, точно вышедший из далеких заветных дней русской жизни, пожал в бла­гословении; пришла для него осень, он был призван на отдых.

Когда не стало его, припомнились про­стые, как он сам, и верные слова: «Бе нищелюбец и правдолюбец и добрый страдалец за Русскую землю!»

Пройдут многие годы. Изменятся, быть может, объемы, имена государств; снова ста­нут они тягаться и враждовать друг с дру­гом, наполняя землю слезами и стонами. И в постоянной зависти, злобе, вооружен­ных пределах земли забудутся или не помянутся добрым словом имена тех вождей, что вносили горе и раздор в мир. Но пока живет человечество, тихим, немеркнущим светом будут светить ему образы «добрых страдаль­цев» за людское благополучие, жалевших несчастных, малых, нищих земли. Не забу­дут их потомки того поколения, которым владели они и которое неутешно до смерти скучало по ним. Их молчаливые упорные труды, правда их сердца, их невидные при жизни жертвы будут гореть как солнце в ве­сеннюю пору, напоминая о новом быте, где не будет более вражды и ужасов, чего не до­ждаться нам никогда на бедственной, про­никнутой нашим грехом земле, но чего ждет и в исполнение чего — хоть когда-нибудь, хоть в далекой вечности — страстно верует наше сердце.

ИЗ КНИГИ «ИДЕАЛЫ ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ»