Глава 3. СКАЗКИ А.С.ПУШКИНА

«Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пуш­кин» — так начал свою речь о Пушкине Александр Блок. Детство и Пушкин — понятия нерасторжимо связанные, за­кономерна и тема «Пушкин и детская литература», хотя Пуш­кин ничего не писал специально для детей. Более того, прин­ципиально отвергал такую возможность: сохранились свиде­тельства его решительных отказов сотрудничать в детских журналах.

Пушкин не писал для детей, возможно, не видя проку:

сам воспитывался на серьезной, «высокой» литературе, читал в детстве Плутарха, Вергилия, Горация, Расина, Мольера (по-французски!). Возможно, потому, что низко ценил (а может, объективно?) уровень современной литературы этого рода. И все же сумел в потоке детских книжек заметить «Историю

России в рассказах для детей» А.О.Ишимовой, заметить и высоко оценить.

Да, Пушкин не адресовал самым юным читателям ни сти­хов, ни прозы, но многие его произведения любимы детьми, прочно вошли в круг чтения.

Румяной зарею

Покрылся восток.

В селе за рекою

Потух огонек.

Росой окропились

Цветы на полях,

Стада пробудились

На мягких лугах.

Эти и многие другие стихи знакомы уже малышам. В дет­ское чтение вошли «Песнь о вещем Олеге», отрывки из «Рус­лана и Людмилы», «Цыган», повесть «Капитанская дочка», «Дубровский». Стихи Пушкина вошли в золотой фонд дет­ского чтения как непревзойденные образцы отечественной поэзии, отличающиеся глубиной мысли и изумительной об­разностью. Совершенно особенное значение в первоначаль­ном чтении имеют сказки Пушкина. По словам А.Ахмато-вой, «Прологу» к «Руслану», сказкам «волею судеб было пред­назначено сыграть роль моста между величайшим гением России и детьми».

Исследованию сказок Пушкина посвящены многие рабо­ты литературоведов, фольклористов (М.Азадовский, С.Бон-ди, И.Лупанова, Д.Медриш, Т.Зуева, С. Сапожков, Д. Бла­гой), педагогов (М.Рыбникова, С.Елеонский, В.Коровина), поэтов и писателей (А. Ахматова, С.Маршак, К.Чуковский, А. Шаров). Составилась целая библиотека таких исследова­ний. Выделим некоторые аспекты, приближающие сказки Пушкина к детскому чтению.

В книге В.Непомнящего «Поэзия и судьба» можно найти интересное объяснение феномена «детского» у Пушкина. Ли­тературовед убедительно показывает связи между сознанием гения и чувством ребенка. «Ведь гений есть детская модель мира» (Б.Пастернак). Поэт, как и ребенок, всегда устремлен к совершенному порядку, к гармонии, свободе и простоте. Все это можно найти в сказке. Сказка объединяет гения и ребенка.

Обращение Пушкина к сказке было закономерным. Поэт не мог не прийти к сказке. «Что знаешь в детстве, то знаешь на всю жизнь», — говорила М. Цветаева. Юный Пушкин слы­шал сказки от бабушки Марии Алексеевны Ганнибал, от няни, от дворового Никиты Козлова, впоследствии ставшего его дядькой. Поэт живо интересовался фольклором и на Украи­не, и в Кишиневе, и в Поволжье. Самые глубокие художест­венные впечатления от народной поэзии поэт пережил в Михайловском, слушая, записывая сказки Арины Родионов­ны — талантливой русской сказительницы. «... Вечером слу­шаю сказки... что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэ­ма!» — писал он брату.

В творчестве Пушкина интерес к сказочному, чудесному проявился еще в лицейский период — в незаконченной поэ­ме «Бова». Потом была поэма «Руслан и Людмила», баллады «Песнь о вещем Олеге», «Утопленник», «Жених» (ближе все­го стоящая к сказке). Расцвет сказочного творчества прихо­дится на 30-е годы — «поздний, самый могучий и пророчес­кий период его творчества (В. Непомнящий)

У Лукоморья дуб зеленый;

Златая цепь на дубе том;

И днем и ночью кот ученый

Все ходит по цепи кругом...

«Пролог» к поэме «Руслан и Людмила» воспринимается читателями как пролог ко всем пушкинским сказкам. Он был написан поэтом в 1828 году для второго издания поэмы. «Про­лог» подчеркнул сказочную сторону «Руслана и Людмилы», в котором так полно и художественно совершенно был пред­ставлен мир народно-фантастической поэзии. В пушкинском «Прологе» соединились многие мотивы и образы народных сказок: русалка, леший, избушка на курьих ножках, сказоч­ный королевич, царевна, ступа с Бабой Ягой.

Открывает цикл сказок Пушкина «Сказка о попе и о ра­ботнике его Балде», написанная знаменитой Болдинской осе­нью 1830 года. В основу пушкинской сказки положена фольк­лорная запись бытовой сатирической народной сказки, сде­ланная поэтом в Михайловском. Сатирическая острота «Сказки о попе» послужила причиной запрета на ее публика­цию (впервые она была опубликована В.А. Жуковским под названием «Сказка о купце Кузьме Остолопе и работнике его Балде» в 1840 году).

Современный читатель, тем более юный, прочитывает эту сказку как озорную, остроумную. Если в ней есть осмеяние («сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок»), то — жадности, глупости, стремления понадеяться на «русское авось». Потому и наказан поп, что хотел схитрить, словчить:

Нужен мне работник:

Повар, конюх и плотник.

А где найти мне такого

Служителя не слишком дорогого?

За то и проучен проницательным Балдой, который сразу «раскусил» («вычислил» — скажут современные дети) попа. Этот выгодный, «ненакладный» работник действительно слу­жит «славно, усердно и очень исправно»:

Досветла все у него пляшет,

Лошадь запряжет, полосу вспашет,

Печь затопит, все заготовит, купит,

Яичко испечет да сам и облупит.

Уговор выполнен — неизбежна плата. Плата или грозная расплата, со стороны социально угнетенного работника, как обычно трактуются три богатырских «щелка» (так у Пушки­на!) по лбу «бедного попа».

Балда сноровист, смекалист (с чертями справился) и со­всем не злобен, скорее добродушен («попенок зовет его тя­тей»). Но уговор есть уговор. Наказывая попа, Балда пригова­ривал с укоризной: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».

Дети эту сценку готовы воспринять не всерьез, расплату «по-нарошке» (в ребячьих играх счет на щелчки — обычное дело). фразы «прыгнул поп до потолка», «лишился поп язык», «вы­шибло ум у старика» (а был ли ум? — «толоконный лоб») мож­но понять и в переносном смысле. Детям ближе гуманная трак­товка развязки. А может, и у Пушкина наказание условное?

Уже и того достаточно, что поп весь год промаялся в ожи­дании этого наказания: «не ест, не пьет, ночи не спит: лоб у него заране трещит». Под конец же, завидя Балду, «за попа­дью прячется, со страху корячится».

«Сказка о попе» самая «простонародная» у Пушкина. Она написана стихом раешника, родственным «складной» речи ярмарочных балагуров, скоморошинам и прибауткам. Язык сочный, выразительный, много остроумных устойчивых вы­ражений: «экого послали супостата», «ум у бабы догадлив, на всякие хитрости повадлив». Имя Балда вызывает ассоциацию с Иванушкой-дурачком. Кроме того, по Далю, «балда» — молот, колотушка, кулак, в Нижегородской губернии — па­лица, дубина. Таким образом, в «Сказке о попе и о работни­ке его Балде» «народность содержания и народность формы приходят едва ли не в максимально возможное для сказки в стихах гармонические соответствие»[lii].

К 1830 году относится начало работы над сказкой о медве­дихе («Как весенней теплою порой...») о прелести всего живо­го. Сказка осталась незаконченной или таковой считается по традиции, хотя ее высоко оценил Ф.МДостоевский в своей зна­менитой Пушкинской речи. Остальные сказки — «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидо-не Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» (1830), «Сказка о рыбаке и рыбке» (1833), «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» (1833), «Сказка о золотом петушке» (1835) — в ос­нове своей волшебные, приближаются к сказочным поэмам.

Каждая из пушкинских сказок неповторима. У каждой свой стих, свои образы, свое настроение. «Сказка о рыбаке и рыб­ке» по содержанию, по смыслу ближе к философским, это сказка-притча. Неторопливо, раздумчиво, словно волны мор­ские, течет поэтическая речь. В конце стихов нет рифмы:

Отпустил он рыбку золотую

И сказал ей ласковое слово:

Бог с тобой, золотая рыбка!

Лексика предельно проста: «жил старик со старухой», «ло­вил неводом рыбу», «старуха пряла свою пряжу». И компози­ция сказки проста — замкнутый круг (В.Непомнящий):

«Вот пошел он к синему морю...

«Смилуйся, государыня рыбка!..»

...Воротился старик ко старухе...

«Воротись, дурачина, ты к рыбке...»

Пошел старик к синему морю...

«Смилуйся, государыня рыбка!»

...Воротился старик ко старухе...

«Воротись, поклонися рыбке...»

...Старичок отправился к морю...

Старичок к старухе воротился...».

Старик покорно-обреченно ходит туда-сюда.

А старуха? Крестьянка — столбовая дворянка — грозная царица — и вновь «у разбитого корыта». Все возвратилось на круги своя.

Для старика же ничего не изменилось, он, как и прежде, будет жить «у самого синего моря», ловить неводом рыбу.

Воды глубокие

Плавно текут.

Люди премудрые

Тихо живут.

Эти слова были записаны рукой Пушкина на книжной закладке.

«Сказка о царе Салтане...» и «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» близки по поэтике, объединяет их и об­щая тема Дома, всепобеждающей любви. Не случайно самая светлая, теплая сказка — «Сказка о царе Салтане» — написа­на поэтом в год его женитьбы.

Царевна Лебедь — образ идеальной женщины. Создавая его, Пушкин прибегает к песенным мотивам:

Месяц под косой блестит.

А во лбу звезда горит;

А сама-то величава.

Выступает, будто пава;

А как речь-то говорит,

Словно реченька журчит.

Главная героиня «Сказки о мертвой царевне» из того же ряда возвышенно-прекрасных женских образов:

...царевна молодая,

Тихомолком расцветая,

Между тем росла, росла,

Поднялась — и расцвела,

Белолица, черноброва,

Нраву кроткого такого.

Беспристрастное зеркальце утверждает: «Царевна всех милее, всех румяней и белее». Автор подчеркивает не только красоту, но и нравственное совершенство: кроткий нрав, до­верчивость, сострадательность (отношение к нищей черни­це). Сказочная царевна воплощает народный идеал. Оказав­шись в незнакомом тереме,

Дом царевна обошла,

Все порядком убрала,

Засветила Богу свечку,

Затопила жарко печку...

Она рассудительна, предана королевичу Елисею. Такти­чен ее отказ гостеприимным братьям: «всех я вас люблю сер­дечно; но другому я навечно отдана». Параллели с другими дорогими сердцу Пушкина образами возникают постоянно. Они еще более подчеркивают обаяние героини сказки. И не только обаяние. Постепенно сказки Пушкина предстают в качестве своего рода азбуки национального характера.

Замечательны и мужские образы — Гвидона, королевича Елисея. Царевич Гвидон, мудрый правитель острова Буяна, тоскует по отцу, стремится к нему и добивается торжества справедливости. Королевич Елисей в поисках пропавшей невесты «по свету скачет», отчаявшись, «горько плачет». На помощь герою приходят могучие силы природы: солнце, ме­сяц, «ветер буйный». Поэтично его обращение к ветру:

Ветер, ветер! Ты могуч,

Ты гоняешь стаи туч,

Ты волнуешь сине море,

Всюду веешь на просторе,

Не боишься никого,

Кроме Бога одного.

Аль откажешь мне в ответе?

В сказках Пушкина при кажущейся простоте и понятнос­ти проступают мотивы и образы древнейшей мифологии, В этих двух волшебных сказках особенно активны природ­ные стихии, небесные тела, присутствуют мотивы смерти и воскрешения. Королевичу Елисею удается силой любви пре­одолеть злые чары и пробудить царевну. Чудесным образом спасены от верной гибели царица-мать с младенцем, бро­шенные «в бездну вод».

Ты, волна моя, волна!

Ты гульлива и вольна;

Плещешь ты куда захочешь,

Ты морские камни точишь,

Топишь берег ты земли,

Подымаешь корабли —

Не губи ты нашу душу:

Выплесни ты нас на сушу! —

просит, заклинает дитя в засмоленной бочке. «И послуша­лась волна...». Доброму человеку содействуют силы, земные и небесные.

Пушкинские сказки устремлены к добру. Злодейство, ко­варство преодолевается. Счастливо воссоединяется семья в «Сказке о царе Салтане...», и «с невестою своей обвенчался Елисей» в «Сказке о мертвой царевне...». Носители зла в сказ­ках не только персонифицированы (ткачиха с поварихой, сва­тья баба Бабариха, царица-мачеха), но и психологизированы. Ими движет зависть, злоба. Но автор гуманен. В итоге эти пер­сонажи разоблачены, но прямо никем не наказаны. Царь «для радости такой» (идет веселый пир по поводу встречи) отпустил всех трех повинившихся родственниц домой. А «злая мачеха» сама скончалась от тоски, не в силах смириться с очевидным.

Сказочный сюжет развивается динамично. Подслушав раз­говор трех девиц, «царь недолго собирался, в тот же вечер обвенчался». А вот только что дитя-царевич покидает боч­ку—и уже становится «могучим избавителем» прекрасной Лебеди. Наутро открыл царевич очи — его венчают княжес­кой шапкой, нарекают князем Гвидоном.

Повествование, как и в сказке народной, Пушкин то ус­коряет, то замедляет, широко вводя повторы общих мест в описании приезда гостей, чудес, сначала «в свете», а потом на острове Буяне. Эти строки отличаются особой поэтичнос­тью. Благодаря им навсегда остаются в памяти великолепные картины: град на острове Буяне, белка-затейница в хрусталь­ном доме, явление богатырей.

Море вздуется бурливо,

Закипит, подымет вой.

Хлынет на берег пустой.

Разольется в шумном беге,

И очутятся на бреге,

В чешуе, как жар горя,

Тридцать три богатыря.

Все красавцы удалые,

Великаны молодые,

Все равны, как на подбор,

С ними дядька Черномор.

Пушкин широко использует здесь приемы не только ска­зочной, но и былинной, песенной поэтики. Выразительны в тексте и другие стилистические приемы: тавтология (грусть-тоска, чудо чудное), постоянные эпитеты (сине море, лебедь белая).

К фольклорной поэзии восходит прием параллелизма:

Ветер весело шумит,

Судно весело бежит.

На двойном параллелизме построено четверостишие:

В синем небе звезды блещут.

В синем море волны плещут;

Туча по небу идет,

Бочка по морю плывет.

Это и пейзаж, и символ, и «живое пространство, где идет сразу несколько жизней — от трех вольных стихий до неви­димого прозябания узников»[liii].

Характерная особенность пушкинских сказок — мягкий лиризм, окрашивающий повествование. Чаще всего он выра­жается в форме лирических обращений. К ним относится, например, обращение царевны Лебеди:

Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Что ж ты тих, как день ненастный?

Язык сказок Пушкина прост и лаконичен. Считая народ­ный язык «бесценным кладом», поэт широко использует слова и обороты народной речи, придавая им художественное со­вершенство. В «Сказке о мертвой царевне» героиня так встре­чает богатырей:

Честь хозяям отдала.

В пояс низко поклонилась;

Закрасневшись, извинилась,

Что-де в гости к ним зашла,

Хоть звана и не была.

В миг по речи те опознали,

Что царевну принимали.

Установлено, что все сказки Пушкина в той или иной мере созданы на материале фольклора. «Сказка о рыбаке и рыбке» родственна сказке «Жадная старуха», «Сказка о царе Салтане» перекликается с мотивом сказки «О чудесных детях», «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» связана с сюжетом народной сказки «Волшебное зеркальце», есть фольклорные аналогии у «Сказки о попе и о работнике его Балде». При этом ни одна из пушкинских сказок не повторяет народную. Более того, сказки Пушкина содержат множество эпизодов, деталей, сюжетов, которые не имеют аналогий в фольклоре. Его сказки не обработка, не пересказы, они — оригинальные произведе­ния поэта, сохраняющие глубинные связи с народным творче­ством. Высоко оценил этот художественный метод М.Горький:

«Пушкин был первым русским писателем, который обратил внимание на народное творчество и ввел его в литературу, не искажая... он украсил народную песню и сказку блеском свое­го таланта, но оставил неизменными их смысл и силу».

Наряду с русским фольклором поэт охотно использовал поэтические традиции, сложившиеся в современной ему Европе. В частности, в его произведениях присутствуют сюже­ты и образы гриммовских сказок (их сборник, изданный в 1830 году на французском языке в Париже, был в библиотеке Пушкина). М.К.Азадовский, анализируя источники сказок Пушкина, отметил, что поэт «с особенным интересом оста­навливается на сюжетах, которые были ему известны и по русским и по западным источникам»[liv]. Пушкин обращается к ним, чтобы выявить всеобщее, всечеловеческое в фольклоре разных народов. В этом еще одно проявление «всемирности» Пушкина, что особенно подчеркнул Достоевский.

В работе над сказками Пушкин пользуется не только ма­териалами самих сказок, он привлекает и песенные, былин­ные образы, народно-поэтические символы, фольклорные клише, опирается на предшествующие литературные тради­ции, в частности народной, лубочной литературы. Так, на­пример, имена Гвидон, Додон перешли в пушкинские сказ­ки из лубочного «Сказания про храброго витязя, про Бову королевича», имя Бабариха — из сборника Кирши Данилова. Название острова Буяна восходит к мифологии древних сла­вян, упоминается в заговорах.

«Стихия национального, стихия устного народного твор­чества стала для Пушкина своей» (В. Непомнящий). Итогом были сказки Пушкина, представляющие собой удивительное, художественно неповторимое явление.

Поэт не предназначал свои сказки детям, но, как отметил К.И. Чуковский, «дети, к которым и не думал обращаться поэт, когда писал своего «Салтана», «Золотого петушка» и «Царев­ну», ввели их в свой духовный обиход и этим лишний раз доказали, что народная поэзия в высших своих достижениях часто бывает поэзией детской». Читая Пушкина, «можно пре­восходным образом воспитать в себе человека, — считал Бе­линский. — Ни один из русских поэтов не может быть столь­ко, как Пушкин, воспитателем юношества, образователем юного чувства».

Пушкин явился великим реформатором русской литера­туры. Он творчески преобразил все ее жанры, открыл сво­бодные пути их развития в перспективе. Его поэзия, его сказки дали новый тон, новое звучание литературе для детей. С твор­чеством Пушкина в круг детского чтения вошла русская клас­сическая поэзия.