Глава 2. Василий Андреевич Жуковский

(1783-1852)

Человек необычной судьбы, редкостного личного обаяния, широко образованный и трудолюбивый, Василий Андреевич Жуковский оказал большое нравственное влияние на русскую литературу и культуру в целом. В силу различных обстоятельств в его жизни тесно переплелись литературная и педагогическая деятельность, что не могло не обратить его взоры к литературе для детей. Значительная часть его творений непосредственно обращена к детям. Будить в юных сердцах добрые, светлые чувства было заботой Жуковского.

К литературе Жуковский приобщился еще в пору учения в Благородном пансионе при Московском университете (1797—1800). В традициях этого учебного заведения было по­вышенное внимание к нравственно-эстетическому образова­нию воспитанников. Преподаватели поощряли их самостоя­тельное литературное творчество в стихах, переводах. Еще Н.И.Новиковым были напечатаны первые сборники литера­турных опытов учащихся Благородного пансиона — «Распус­кающийся цветок» (1787) и «Полезное упражнение юношест­ва» (1789). Во времена Жуковского существовало литератур­ное общество — «Собрание воспитанников Университетского Благородного пансиона», издавался альманах «Утренняя заря». Будущий поэт был их активным участником.

Началом самостоятельной литературной деятельности Жуковский считал элегию «Сельское кладбище» — вольный перевод стихотворения английского поэта Томаса Грэя. Впер­вые в русской поэзии так полно проявился интерес к внут­ренней жизни человека, к движениям его души. Это свойст­во романтической поэзии Жуковского усилилось в его бал­ладном творчестве. В этом жанре он достиг совершенства. Им написано 39 баллад. Уже первые из них — «Людмила» (1808), «Светлана» (1812) — привлекли внимание молодых читателей. А потом последовали «Ивиковы журавли», «Пер­чатка», «Кубок», «Лесной царь» и другие. Они притягивали своими необычными сюжетами, потрясали мрачными красо­тами природы. Мертвецы, оживающие в гробах, духи, при­видения, великодушные герои, чудовищные злодеи, получив­шие возмездие, ночь, могила, бледный свет луны — все это составило причудливый, фантастичный мир его поэзии.

Все это было так ново на фоне той сентиментально-нра­воучительной литературы, что предлагалась детям в 10—20-е годы. Дети разных возрастов зачитывались балладами Жу­ковского. «Баллада доставляла нам какое-то сладостно-страшное удовольствие, и чем больше ужасала нас, тем с большей страстью мы читали ее», — писал В.Г.Белинский. И далее он говорил: «Жуковский ввел в русскую поэзию ро­мантизм». Об увлечении поэзией Жуковского писали Ф.В.Буслаев, Н.И. Пирогов, А.И.Герцен, историк Н.И.Кос­томаров, который в 10 лет знал наизусть всего «Громобоя».

Под влиянием Жуковского романтические элементы про­никают в литературу для детей. Во-первьк — перевод. Почти все его баллады, элегии, поэмы имеют заимствованные сюже­ты, восходят к западноевропейской романтической литерату­ре: Гёте, Шиллеру, Байрону, В. Скотту, Т. Муру и другим. Ли­тературоведы нередко спорят, чем являются стихи Жуковского — истинными переводами или подражаниями западноевропей­ским образцам. На это нет однозначного ответа. Сам поэт ха­рактер своего авторского творчества объяснял так: «У меня почти все чужое или по поводу чужого — и все, однако, мое». Это, конечно, уже иной уровень отношения к первоисточнику, не­жели у безымянных авторов, «переделывающих» немецкие и французские детские книжки на русский лад. Пушкин называл Жуковского «гением перевода» и считал, что «непревзойден­ный слог его всегда останется образцовым». Жуковский сделал достоянием русских читателей многие жемчужины мировой поэ­зии, причем не только западноевропейской, но и восточной («Наль и Дамаянти» — отрывок из древнеиндийского эпоса «Махабхарата», «Рустем и Зораб» Фирдоуси).

Второе, что сближало Жуковского и литературу для де­тей, — отношение к фольклору. Романтики впервые широко обратились к фольклору в поисках необычных сюжетов, ге­роев, новых мотивов. У Жуковского элементы народной поэ­зии вплетались в его баллады. В «Светлане» особенно сильно ощутимы национальный русский колорит, русские обычаи, поверья, песенный стих:

Раз в крещенский вечерок

Девушки гадали:

За ворота башмачок,

Сняв с ноги, бросали...

Эти звучные, легкие строки, с которых начинается балла­да, всем памятны, как и многие стихи из пушкинских сказок.

Новая ступенька освоения русского фольклора — сказки Жуковского. Интерес к сказке у него был и чисто литератур­ный, и педагогический. Начало педагогической деятельнос­ти Жуковского связано с его участием в обучении и воспита­нии племянниц Александры и Марии Протасовых.

В 1815 году поэт был приглашен ко двору в качестве чтеца императрицы Марии Федоровны, с 1817 года он учит русско­му языку великую княгиню Александру Федоровну, а с 1826 по 1841 год был наставником наследника престола, великого князя Александра Николаевича (будущего Александра II).

На склоне лет Жуковский увлеченно занимался обучени­ем своих детей — сына и дочери, написал для них стихи, маленькие детские сказки.

Сказки Жуковского. Первое обращение Жуковского к сказ­ке относится к 1808 году. «Русской сказкой» он называет ли­рическую миниатюру «Три пояса», примечательную уже тем, что она написана прозой. Сентиментально-романтическое повествование здесь своеобразно соединилось с элементами фольклорной сказки. Главные героини — три девушки, си­ротки: две, Пересвета и Мирослава, «прекрасны, как май­ский цвет», а третья — Людмила — «не красавица и не бога­та», но добра и простосердечна. Получив в подарок от бед­ной старушки-волшебницы Добрады «очарованный» пояс, Людмила покоряет сердце князя Святослава, выбиравшего себе невесту из множества съехавшихся в Киев девушек. С помощью волшебницы она преодолевает козни завистли­вых подруг, похитивших пояс, и сказка обретает счастли­вый конец. «Три пояса» составители стали включать в сбор­ники литературных сказок для читателей младшего школь­ного возраста[l].

По мере расширения диапазона романтической поэзии Жу­ковский осознает необходимость ближе подойти к собствен­но народному творчеству. В письмах к родным в Белев он просит собирать для него русские сказки и русские предания, записывать их от деревенских рассказчиков. «Это националь­ная поэзия, которая у нас пропадает, потому что никто не обращает на нее внимания: в сказках заключается народное мнение».

В ту пору, когда Жуковский занимался активной педаго­гической деятельностью, он перевел сказки братьев Гримм (6 переводов опубликовал в журнале «Детский собеседник» в 1826 году). Но русская народная сказка по-прежнему интере­совала поэта. Летом 1831 года он живет в Царском Селе, еже­дневно встречается с А.С. Пушкиным, работавшим над «Сказ­кой о царе Салтане». Пушкин предложил своему старшему другу и учителю запись сказочного сюжета, сделанную со слов Арины Родионовны. Жуковский в течение месяца написал «Сказку о Царе Берендее, о сыне его Иване-царевиче, о хит­ростях Кощея Бессмертного и премудрости Марьи-царевны, Кощеевой дочери», а за ней — «Спящую царевну».

Н.В.Гоголь, свидетель этого необычайного творческого со­стязания поэтов, в восторженных выражениях передавал свои впечатления: «Сколько прелести вышло из-под пера сих му­жей... У Пушкина сказки русские народные, не то что «Рус­лан и Людмила», но совершенно русские...[li] У Жуковского тоже русские народные сказки... и, чудное дело! Жуковского узнать нельзя...» Но Жуковский-сказочник все же остался ве­рен себе, своим художественным принципам и романтическо­му стилю в целом. «Сказка о царе Берендее» довольно точно воспроизводит сюжет народной сказки о герое-отце, кото­рый обещает отдать то, что он имеет, но о чем не знает: — родившегося в его отсутствие сына. Возмужавший Иван-ца­ревич отправляется во владения Кощея Бессмертного и в конце концов побеждает его с помощью Марьи-царевны. Поэт использует традиционные приемы сказочного повествования: чудесные превращения, помощь волшебных предметов, ус­тойчивые формулы («рос не по дням — по часам», «честным мирком да за свадебку», «Я там был, там мед и пиво пил; по усам текло, да в рот не попало»).

И все же «Сказка о царе Берендее» — произведение поэ­та-романтика, имеющее фольклорную основу. Жуковский сокращает повторы, общие места в описании, но зато вводит психологические мотивировки поступков героев, конкрети­зирует место действия. Например, на четвертый день Иван-царевич подъезжает к озеру:

...гладко

Озеро то, как стекло; вода наравне с берегами;

Все в окрестности пусто; румяным вечерним сияньем

Воды покрытые гаснут, и в них отразился зеленый

Берег и чистый тростник — и все как будто бы дремлет;

Воздух не веет, тростинка не тронется; шороха в струйках

Светлых не слышно.

Рисуя Марью-царевну, поэт типично фольклорными изобразительными средствами дополняет романтические крас­ки, индивидуализирующие героиню:

...девица

В белой одежде стоит перед ним, молода и прекрасна

Так, что ни в сказке сказать, ни пером описать, и, краснея,

Руку ему подает и, потупив стыдливые очи,

Голосом звонким, как струны, ему говорит...

Повествование, в отличие от народной сказочной тради­ции, эмоционально, даже экспрессивно: «Царь Берендей по­бледнел, как мертвец», «Взбесился Кощей», «Бедная Марья-царевна! Он не исполнил ее наставленья...» Стилистически сказка Жуковского напоминает отчасти балладу, что не умень­шает ее художественной ценности. В еще большей мере это свойственно другой сказке, написанной в то же лето 1831 года, — «Спящей царевне».

Основной источник сюжета «Спящей царевны» — сказка братьев Гримм «Царевна-шиповник», переведенная Жуков­ским пятью годами ранее. Но перевоссоздана она на русский лад. Несомненно, магия пушкинской «Сказки о царе Салтане» захватила Жуковского. Свою сказку он пишет тем же четырехстопным хореем с усеченной последней стопой, что придает ей живость и изящество.

Жил-был добрый царь Матвей,

Жил с царицею своей

Он в согласье много лет,

А детей все нет как нет.

В тексте Жуковского много народных сказочных поэти­ческих формул, постоянных эпитетов, обращений («Как све­жий снег, бела», «губки алые», «мой свет»). Все это сообщает сказке не просто национальный колорит, но поистине «рус­ский дух». На этом фоне возникали, видимо, невольно и пря­мые переклички с Пушкиным:

Дочь царица родила.

Дочь прекрасна так была,

Что ни в сказке рассказать,

Ни пером не описать.

Вот царем Матвеем пир

Знатный дан на целый мир.

А «литературность», «балладность» сказки (на что обрати­ла внимание А.П.Бабушкина) — в ярко выраженной роман­тической идее всепобеждающей любви. Триста лет длится сон царевны, который в день весенний прерывает поцелуй цар­ского сына, пораженного ее красотой. Чисто романтическое соединение рока, смерти, любви, пробуждения.

Как и в «Светлане», в сказке великолепна картина всеоб­щего сна во дворце. Особенно живописно, выразительно изо­бражена спящая царевна:

Как дитя лежит она.

Распылалася от сна;

Молод цвет ее ланит;

Меж ресницами блестит

Пламя сонное очей;

Ночи темные темней,

Заплетенные косой

Кудри черной полосой

Обвились кругом чела...

После такого замедленно-подробного поэтического «круп­ного плана» с особой стремительностью рисуется следующая

картина — пробуждение:

Вмиг проснулася она;

А за нею вмиг от сна

Поднялося все кругом:

Царь, царица, царский дом;

Снова говор, крик, возня;

Все, как было...

Традиционная фольклорная концовка абсолютно органич­но венчает авторский текст.

«Спящая царевна» — самая поэтическая сказка Жуковского, приближающаяся по художественному уровню к сказкам Пуш­кина. Вспоминаются строки из уже цитированного письма к Гоголю: «Мой ум, как огниво, которым надобно ударить об кре­мень, чтобы из него выскочила искра». В данном случае божест­венной искрой отозвался творческий контакт двух поэтов.

Летом того же 1831 года Жуковский написал еще «Воину мышей и лягушек» — шутливо-пародийную сказку на основе распространенного литературного сюжета, восходящего к анти­чным источникам. Юному читателю сложно вникнуть в заву­алированные в сказочных образах перипетии литературных споров начала прошлого столетия, — им она интересна как забавная, комическая история. Комизм сказки в явном пере­весе формы над содержанием. Так, например, пышным гекза­метром поэт живописует явление лягушачьего царя из болота:

Было прекрасное майское утро. Квакун двадесятый,

Царь знаменитой породы, властитель ближней трясины,

Вышел из мокрой столицы своей окруженный блестящей

Свитой придворных. Вприпрыжку они взобрались на пригорок...

«Сказка об Иване-царевиче и Сером волке», написанная в 1845 году, завершает линию «русских сказок» Жуковского. Она интересна тем, что написана на материале нескольких народных сказок. По словам автора, «многое характеристи­ческое, рассеянное в разных русских сказках», он постарался «впрятать» в одну сказку. В результате получилась целая ска­зочная повесть. Добыча Иваном-царевичем Жар-птицы — только ее начало. Далее следует ряд похождений героя: встреча с лешими. Бабой Ягой, поиски Кощея Бессмертного... Со­бытия нанизываются одно на другое, составляя цепь увлека­тельных приключений. Сказка написана ямбом, белым без-рифменным стихом, хорошо передающим раскованный, раз­говорный стиль устного повествования.

Жуковский отказывается от социальньис мотивов, звучащих в народной сказке и подчеркнутых, например, в сказке Ершо­ва. Его сказка поэтична, возвышенна, хотя и не лишена юмора.

В связи с работой над «Сказкой об Иване-царевиче» у Жуковского возник замысел создания своеобразной сказоч­ной антологии. «Мне хочется собрать несколько сказок, боль­ших и малых, народных, но не одних русских, чтобы после их выдать, посвятив большим детям», — писал он в письме из Германии. Под «взрослыми детьми» поэт имел в виду на­род, впервые сближая детское и народное чтение. Этот замы­сел свидетельствует о большой увлеченности поэта сказоч­ным творчеством, о признании высокой нравственной, эсте­тической и познавательной ценности фольклора.

В 40-е годы Жуковский живет в Германии. В связи с рож­дением и воспитанием детей он вновь обращается к педаго­гике, пишет статью «Что такое воспитание?» (1845). В пись­ме П. Плетневу он сообщает, что, «отложив поэзию, принял­ся за детскую азбуку... В этом занятии глубокая жизнь». «Первое воспитание, первые понятия детей принадлежат, как святей­шее, неразделимое ни с кем сокровище, отцу и матери».

В 1845 году Жуковский написал еще две сказки — «Кот в сапогах» и «Тюльпанное дерево». «Тюльпанное дерево» пред­ставляет собой стихотворное переложение немецкой народ­ной сказки «О миндальном дереве» из сборника братьев Гримм. Это романтическая история о злой мачехе, жестоко расправившейся с маленьким пасынком, и постигшем ее воз­мездии. Сказка мало напоминает фольклорные источники, она насыщена фантастическими и мистическими элемента­ми. «Кота в сапогах» Жуковский написал на основе одно­именной сказки французского писателя Шарля Перро. Со­здавая ее, Жуковский ориентировался на читателя-ребенка:

повествование живое, динамичное, простое по языку, не со­держит навязчивого дидактизма.

Поэт считал: «Сказка для детей должна быть чисто сказ­кой, без всякой другой цели, кроме приятного, непорочного занятия фантазии». Этой установке вполне соответствует сти­хотворение, похожее на сказку, — «Мальчик с пальчик» (1851). О фольклорной основе напоминает только ее название. Изящ­ная поэтическая миниатюра Жуковского передает светлый, возвышенно-прекрасный мир ребенка, окруженного мотыль­ками, эльфами, чудными цветами и травами.

Жил маленький мальчик,

Был ростом с пальчик.

Лицом бьш красавчик,

Как искры, глазенки,

Как пух волосенки.

Он жил меж цветочков;

В тени их листочков

В жару отдыхал он,

И ночью там спал он...

Сказка была написана, когда сыну Жуковского исполни­лось 5 лет, — она передает нежное, трепетное отношение к ребенку. Своим детям, Павлу Васильевичу и Александре Ва­сильевне Жуковским, как он их уважительно называет, поэт посвятил также три небольших стихотворения: «Птичка», «Котик и козлик», «Жаворонок». Они просты, безыскусны, связаны с народно-поэтической традицией.

Там котик усатый

По садику бродит,

А козлик рогатый

За котиком ходит.

Рисуя приход весны, поэт обращает свой взор к жаворон­ку — вестнику обновления природы:

На солнце темный лес зардел,

В долине пар белеет тонкий,

И песню раннюю запел

В лазури жаворонок звонкий.

Жуковский создал эти стихотворения, чтобы познакомить своих маленьких детей, живущих в Германии, с русским язы­ком, с русской поэзией. Теперь его произведения приобща­ют всех начинающих читателей к миру большой поэзии.

К детскому чтению может быть приобщен и стихотвор­ный перевод с немецкого идиллии И.Гебеля «Овсяный ки­сель» (1816), «наивную, дышащую младенческою поэзией пьесу», по словам Белинского. Это действительно поэтичная зарисовка мирной сельской жизни: вечер, домашний очаг, семья за ужином, разговоры о крестьянских трудах...

В середине 40-х годов у Жуковского возникает грандиоз­ный замысел собрания повестей для юношества — «самой образовательной детской книги». В рукописях поэта сохра­нился черновой проект этого издания, включающего десятки сказок, стихотворных повестей, народных и библейских ска­заний, отрывки из «Орлеанской девы», «Песни о Нибелун-гах», Гомера, обработку сюжетов русской истории (Михаил Тверской, Сусанин, Пожарский). Герои разных эпох и наро­дов объединяются поэтом, воплощая его мечту о реализации воспитательного, просветительного потенциала эпоса в чте­нии юношества. Жуковский-поэт, мыслитель и Жуковский-педагог наиболее полно проявил себя в этом проекте. К со­жалению, всеобъемлющий поэтический замысел Жуковско­го не был осуществлен. Но и то, что Жуковскому удалось реализовать в своей переводческо-просветительской деятель­ности, беспримерно в истории русской и мировой культуры. Благодаря Жуковскому в юношеское чтение вошли поэти­ческое переложение «Слова о полку Игореве» и «Одиссея» Гомера, романтическая поэзия Шиллера, Гёте, Гебеля, Фуке

(особенно хороша «старинная повесть» «Ундина»), Байрона, поэзия Востока.

Его стихов пленительная сладость

Пройдет веков завистливую даль...

Эти известные пушкинские строки предугадали судьбу творчества В.А. Жуковского. Поэзия Жуковского всегда со­звучна «свежему молодому сердцу», способна рождать благо­родные движения души.