Телевидение в моей жизни

В начале 1979 года мне позвонили из редакции «Кинопанорамы» и предложили провести в качестве ведущего январский номер. Я вооб­ще люблю браться за то, что никогда не пробовал. А тут такое неожиданное, интересное предложение! Не стану скрывать: иной раз, сидя перед телевизором, в те годы, когда ведущие все время меня­лись, я прикидывал, а как бы сам повел себя, окажись на этом месте. Кое-какие идейки мелькали, но, поскольку маниловщиной занимать­ся было бессмысленно, я всерьез об этом не задумывался.

Я был бы не я, если б отказался от такой заманчивой возможнос­ти! И потом, если вдуматься, я ничем не рисковал. Рисковала только «Кинопанорама». «В общем, надо попробовать! – решил я. – В конце концов, не боги горшки обжигают. Подумаешь – приду, сяду и расскажу!»

И действительно, пришел и сел! Это на самом деле оказалось не­сложно. А вот рассказать... Не стану скромничать, на телекамеру я не обращал никакого внимания. Ее присутствие, нацеленный на меня огромный блестящий глаз почему-то не повергал меня в смуще­ние и не мешал чувствовать себя самим собой. Думаю, это происхо­дило в какой-то степени оттого, что меня ласково встретили работ­ники передачи и сделали все, чтобы я ощущал себя как дома. А с другой стороны, я хотел показать народу, как надо вести передачу, хотел «утереть нос» всем ведущим всех передач!

Потел я сильно, не только в переносном смысле, но и в прямом. Во-первых, было жарко от осветительных приборов, во-вторых, от напряжения. Все-таки я впервые вел передачу. Мне сразу же подсуну­ли написанный кем-то текст. Началась съемка первого дубля. Я по­корно попробовал прочитать текст, делая вид, что не заглядываю в него, но чужие слова застревали в горле и в моем исполнении звучали очень неестественно. Я взбунтовался, отложил текст и начал гово­рить обо всем не только своими словами, но и своими мыслями. Со­здатели передачи помогали мне. Иногда они укрощали некую мою развязность (это шло оттого, что мне очень хотелось быть свобод­ным, раскованным); порой боролись с моими жаргонизмами, кото­рые я нарочно вставлял и вставляю в свою речь, так как считаю, что нужно разговаривать живым, современным, а не дистиллированным языком. Кроме того, я стремился, чтобы в передаче были не моноло­ги, плохо связанные друг с другом, а диалог. Поэтому беспрерывно перебивал гостей передачи, не давая им высказаться. Желание поде­литься своим опытом, рассказать об историях, случившихся со мной, очень выпирало. А для ведущего подобное поведение опасно. Оно выглядит нескромностью. И здесь, как это ни печально, надо давить свое творческое «я». Да, давить, но тем не менее не до конца. Правда, все это я понял не сразу, а потом. После того как себя увидел...

Работа шла ощупью. Теоретически я понимал, каким должен быть ведущий, но на практике... Как и везде в искусстве, здесь тоже было главным чувство меры. Но ощущение меры могло прийти только с опытом.

С легкими шероховатостями, притираясь друг к другу, мы закон­чили первую совместную передачу. Это означало, что меня сняли на видеопленку, а режиссер принялась за монтаж. (Иными словами, как я был убежден, за выбрасывание самых лучших, самых живых кус­ков из моих комментариев.) И наконец наступил день, когда переда­ча с моим участием должна была пойти в эфир. До этого, пока сни­мали и монтировали передачу, я совсем не волновался. А вечером, где-то за час до эфира, меня начало трясти от волнения, беспокойст­ва, ужаса. При мысли, что сейчас на меня уставятся двести миллио­нов глаз, мне стало жутко. Испытание предстояло невероятное!

Как я понял потом, специальность телекомментатора, ведущего, обозревателя требует от человека сочетания определенных качеств. Но даже при их наличии в этой профессии много подводных камней, опасностей, которых не так-то просто избежать...

Желание понравиться другим естественно для человека. В осо­бенности если его снимают и будут показывать миллионам. Недаром перед тем, как идти в кадр, мужчины причесываются и одергивают пиджаки, а о приготовлении к съемкам женщин можно было бы со­здать поэму. Но речь в данном случае идет не о внешней привлека­тельности, а, если так можно выразиться, о «косметике внутрен­ней» – о намерении произвести на зрителей выгодное впечатление. Желание понравиться у разных людей принимает различные формы и влияет на их поведение перед телекамерой. Один много и беспри­чинно улыбается. Другой (или другая) заискивает перед зрителем. Третий якобы взволнован, элементарные вещи он рассказывает при­поднятым тоном, впадая в пафос там, где требуется простая конста­тация фактов. Разновидностей кокетства много. Все не перечислить. Иной упивается собственным красноречием – круглые фразы, ино­странные, малопонятные термины, велеречивость. Смысла доискаться нелегко. Да его, как правило, и нет. Главное, чтобы гладко журча­ли привычные или непривычные словосочетания, идущие мимо со­знания, создавалась видимость глубокомыслия и наукообразия.

Но телевизионный экран, обладает удивительным качеством – он как бы раздевает человека, обнажая его глубинную сущность. И если ты злюка, как ни прикидывайся добреньким, ничего не вый­дет. Твое притворство будет видно всем. И если ты глуп, то, какие мудреные слова ты ни станешь «загибать», за них все равно не спря­чешься, И если ты самодоволен и надменен, то никакая игра в за­стенчивость и скромность не поможет. Объектив телекамеры беспо­щаден. Он вытаскивает наружу то, что человек пытается скрыть. Единственное средство спасения – оставаться самим собой, какой уж ты ни есть. По крайней мере, телеэкран не уличит тебя в лицеме­рии, двуличии! Нет ничего хуже, чем, обманывая, казаться лучше. Если телекомментатор не старается приукрасить себя, а думает толь­ко о существе события, о котором идет речь, он всегда выигрывает в мнении зрителя. Понимая это, я всегда стараюсь оставаться самим собой. Другое дело, насколько мне это удается и как меня восприни­мают люди...

Телезритель, пожалуй, самый капризный зритель, если сравни­вать его с театральным или кинематографическим. Зрелище само вламывается к нему в дом, и он выбирает, что смотреть или не смот­реть, одним поворотом ручки телевизора. При этом зритель никогда не бывает виноват. Если он выключил телевизор, значит, я не смог его заинтересовать, увлечь, повести за собой. И не на кого жаловать­ся, кроме как на себя. Итак, зритель всегда прав! Надо помнить: если твое появление принесет в дом скуку, тебя немедленно выключат. И правильно сделают!

Проведя несколько «Кинопанорам» и получив уйму писем, я понял, что зрители больше всего ценят в ведущем непосредствен­ность и способность к импровизации. Причем я обратил внимание, что у меня лучше получалось в тех случаях, когда я вел передачу очень усталым, после тяжелого рабочего дня на «Мосфильме», или когда у меня возникали какие-то серьезные неприятности. Во время таких съемок я совершенно не думал, какое произвожу впечатление. Сквозь бодрость тона очевидно просвечивали усталость и печаль, и это, как ни странно, в чем-то приближало меня к зрителям. Я, при­знаться, и сам недолюбливаю эдаких телевизионных бодрячков, у которых как будто и нет никаких проблем. Мне кажется, когда зри­тель чувствует, что человеку, который с ним беседует с экрана, тоже живется непросто, он испытывает к нему больше симпатии.

Очевидно, после одной из таких передач, когда у меня от утомле­ния под глазами были синяки и моя внешность совсем уж не радова­ла глаз, я получил очень трогательное письмо от зрительницы А. Некрасовой из города Твери: «...Мне нравится, как Вы ведете „Кинопа­нораму“, я люблю многие Ваши фильмы, но меня очень тревожит одно обстоятельство. Вы производите впечатление сильно пьющего человека! Подумайте, что Вы делаете! Алкоголь разрушает здоровье, губит людей. Остановитесь! Ваш талант нужен людям, не уничто­жайте себя...»

Я несколько изумился, прочитав эти заботливые строки, потому что до сих пор в алкоголических грехах уличен не был. Я ответил моей корреспондентке коротко, но исчерпывающе: «Дорогая това­рищ А. Некрасова! Я не пью, я ем!» После чего получил от нее еще одно письмо, полное извинений.

Другое письмо, из Воронежа, которое я приведу подробнее, ока­залось более проницательным. Процитирую его неприглаженным, со всеми особенностями его неповторимой стилистики:

«Товарищ Рязанов, здравствуйте!!!

Пишет Вам незнакомая Мария. Вы меня извините, что я отнимаю у Вас время, но о чем я буду писать, считаю важным для Вас, вернее, для Вашего здоровья. Может, я буду немного грубо выражаться, прошу заранее меня простить. Кто Вам позволил сделать такие запа­сы? Кто позволил хищнически стать против своего здоровья? Вам не стыдно иметь такой живот? Руки уже у Вас не сходятся на животе. Вы такой хорошенький мужичок и ставите такие отличные фильмы, и тут такое! Примите экстренные меры, чтобы быть в форме, как я выражаюсь. И «сало» никому не приносило пользы, а только вред, и Вы, человек эрудированный, должны это знать. Честно говорю, смотреть на Вас неприятно. Может, я пишу то, что не каждый напи­шет, но Вы ведь молодой мужчина. Вас показывают в «Песне-78», в «Кинопанорамах», и везде, и с таким животом!..»

Далее шли советы, какую держать диету, пожелания делать за­рядку, устраивать еженедельно разгрузочные дни, ходить в парную, начать бегать, доведя дистанцию до 10 километров, и т.д. Кончалось письмо следующими словами: «Надеюсь увидеть Вас в следующем году стройным и еще более привлекательным мужичком. Главное, не сердитесь, я хотела только добра».

Прочитав это письмо, я просто рухнул. Такого я еще действи­тельно не получал никогда. Конечно, я не рассердился – иначе не стал бы публиковать это письмо. Я был тронут заботой этой самой «незнакомой Марии», и одновременно мой живот, который она так гневно клеймила, колыхался от смеха...

Писем после каждой передачи приходило немало. (В среднем около пятисот!) Постепенно у меня появился собственный телевизи­онный опыт. Я стал делать кое-какие выводы. Возможно, моя лич­ная практика правильна только для меня, но тем не менее только ею я и могу поделиться со зрителем и читателем...

Итак, я никогда не готовлюсь к передаче перед съемкой. Нет, я, конечно, изучаю биографию режиссера или писателя, о котором пойдет речь в «Кинопанораме», смотрю фильмы, о которых надо рассказывать, знакомлюсь с новыми для меня архивными материа­лами. Но не выстраиваю заранее своего выступления, не пишу его предварительно на бумаге, не записываю тезисов. Каждый раз, когда меня усаживают перед объективом телекамеры, я и сам не знаю, куда меня «понесет». Мне самому интересно, что я скажу, что, так ска­зать, вылезет из глубин сознания? У меня, естественно, существует свое отношение и к любому режиссеру, и к большинству артистов, и к различным художественным течениям, и к каждому просмотренно­му мной фильму. Кроме того, я, если считать учебу в Институте кинематографии, живу внутри киноискусства с 1944 года, участвовал в его росте, развитии, умирании, знаком с большинством кинодеяте­лей, знаю, кто что когда снял и где кто что и как сыграл. Кино – это моя среда, мой быт, моя работа, моя стихия, одним словом, моя жизнь. Мне это специально изучать не надо. А если я чего-то не знаю, то не боюсь сознаться в этом прямо в кадре. Если телезритель видит, что человек не пытается скрыть своего невежества, не при­крывает его многозначительной, уклончивой болтовней, не «вешает лапшу на уши», а честно признается в незнании, это лишь располага­ет к ведущему.

Бывает, что в ходе беседы возникает что-то неожиданное, неиз­вестное для меня, к чему у меня нет ясного, точного отношения. И тут важно, не обращая внимания на телекамеру, естественно раз­мышлять, определять свое мнение и высказывать его. Потому что самое сильное оружие телекомментатора, как я думаю, – естествен­ность и искренность. Ты можешь ошибиться, увлечься, можешь сбиться, подыскивая точные слова, полемически что-то заострить, но, если ты искренен, естественен и правдив, это не страшно. Тебя всегда поймут правильно, как надо. Поэтому я не боюсь направлен­ного на меня телеобъектива, стараюсь не думать, что меня будут смотреть 80 – 100 миллионов, и пытаюсь вслух размышлять о том, что для меня важно и интересно. Я субъективен во всех своих оцен­ках и критериях и не пытаюсь говорить от чьего-либо имени...

Не буду рассказывать о том, как я расстался с телевидением из-за придирок, вырезок, уродования передач чиновниками-держиморда­ми. Дело кончилось скандалом из-за кастрирования моего юбилей­ного (декабрь 1987 г.) творческого вечера и беспардонного вмеша­тельства телевизионных чинуш в программу «Четыре вечера с Вла­димиром Высоцким» (январь 1988 г.). Отношения с ТВ завершились моей статьей в «Огоньке», опубликованной в апреле 1988 г., «Поче­му я в эпоху гласности ушел с телевидения». Там я «напозволял» себе, и, может, впервые о могущественной, секретной империи на страницах прессы была высказана горькая правда. Как бы сказал Высоцкий: «Ты, Эль, на грубость нарываешься». После этого поступка я стал на телевидении персоной non grata. Тогдашний предсе­датель Гостелерадио А. Н. Аксенов на собрании партийно-хозяйст­венного актива сказал просто: «Мы не допустим на наши экраны тлетворную рязановскую смесь». Многотиражка с аксеновским «пер­лом» хранится у меня дома. Мою физиономию после этого события неоднократно вырезали из разных передач и программ. Для телеви­дения я как бы исчез из жизни. Потом А. Н. Аксенова (кто сейчас по­мнит этого временщика?), как и многих, кто разваливал страну, перевели на хорошую пенсию.

А с декабря 1991 года, после трехлетнего изгнания, началась моя вторая жизнь на телевидении.

Интересно, как новое время разбудило скрытые таланты людей. В пример приведу Ирен Лесневскую. Она слыла хорошим, творчес­ким, инициативным редактором «Кинопанорамы». Хорошим редак­тором, но не больше. Таких, как она, в Останкино было немало. Од­нако в ней таились до поры до времени неведомые, мощные резервы, которые могли и не проявиться, если бы не свежие веяния в экономи­ке и в жизни. Короче, Ирен решила организовать частную телевизи­онную компанию. Она проявила потрясающую активность, блестя­щий организационный талант, безупречную финансовую изворотли­вость, невероятное художественное чутье, рискованность, отдающую безрассудством. И с декабря 91-го года REN TV пустилась в плава­ние по эфирному морю. Конечно, Лесневской помогли и ее контакт­ность, и привлекательность, и обаяние, и широта характера, и уме­ние располагать к себе людей. И, разумеется, очень важным оказа­лось ее доскональное знание закулисных останкинских нравов, дав­нее знакомство с телевизионными чиновниками, понимание, в какой кабинет надо постучаться, на какую из пружин надавить. Но, пожа­луй, самым главным достоинством была – ее одержимость. Создать телекомпанию – стало единственным, самым главным делом ее жизни. Она, если вспомнить генерала Трепова «холостыми не стре­ляла и патронов не жалела». Сейчас REN TV – не только процве­тающая фирма, завоевавшая доброе имя, хорошую репутацию и из­вестность, но и предприятие, стоящее на крепких производственных и финансовых ногах. Лесневская закупила несколько новых совре­менных телекамер, приобрела три монтажных комплекта высочай­шего качества, оснастила компанию лучшими системами озвучания, короче, в REN TV имеется все, чтобы снимать на замечательном тех­ническом уровне. Я говорю об этом лишь потому, что вначале не было ничего, заваривалось все с нуля. Первые программы снима­лись, монтировались и озвучивались на наемной аппаратуре. Посте­пенно сложилось и постоянное товарищество людей, преданных делу, работающих с удовольствием и с полной отдачей. У Лесневской, без сомнения, есть все качества лидера. Про нее одна из газет справедливо писала, что ее телекомпания – «это капитализм с чело­веческим лицом».

Я рад, что в какой-то степени способствовал становлению REN TV. Ирен Стефановна, понимая, что телекомпании нужны опытные и известные ведущие, для начала сделала ставку на меня. Потом она пригласила еще и популярного Владимира Молчанова. Позже с компанией стали сотрудничать Юрий Никулин и Григорий Горин (цикл передач «Клуб белого попугая») и Юрий Рост («Ко­нюшни Роста»). Однако я коснусь только своих передач. Сначала я не имел какой-то собственной репертуарной линии. Я наслаждал­ся свободой и делал то, что приходило в голову. Так возник цикл «Восемь девок – один я» – рассказы о своих любимых актрисах, с которыми довелось трудиться в разных фильмах. Потом появилась программа об уличных музыкантах Москвы, вышедших на панель. А еще позднее образовался постоянный цикл «Разговоры на све­жем воздухе» – встречи с писателями. Эта серия программ выходит в эфир нерегулярно, но в результате я попробовал раскрыть внут­ренний мир наших замечательных писателей и поэтов... Среди них – Василий Аксенов, Борис Васильев, Юрий Левитанский, Булат Окуджава, Владимир Кунин, Евгений Евтушенко, Давид Самойлов.

Постепенно образовалась и моя репертуарная «политика». Ее можно свести к нескольким положениям. Делать передачи просвети­тельские и занимательные в одно и то же время. Если в передаче присутствуют юмор и развлекательные моменты – это прекрасно. Если передача рассказывает о человеке, он должен мне импониро­вать, вызывать мое чувство симпатии. Ибо я не профессионал, и мне небезразлично, с кем встречаться перед публикой. Таким образом, я занимаю как бы свою нишу среди многих телепрограмм. Професси­ональные телевизионные ведущие вынуждены интервьюировать се­годня одного, завтра другого. Одни гости им нравятся, других они недолюбливают. Но профессионал – он и есть профессионал. Он обязан вести передачу, невзирая на лица. Яже выбираю для своих встреч только тех, кто мне лично приятен, или же тех, перед кем я преклоняюсь, или восхищаюсь творчеством. Поэтому я создаю про­граммы, пропитанные дружескими чувствами, приязнью, теплотой. А в наше время люди испытывают огромную недостачу добра. Ко­роче, я занимаюсь тем, что пытаюсь «сеять разумное и доброе». О «вечном» говорить не будем, ибо телевидение живет, как правило, один день. И если кто-то не посмотрел твоей программы в объяв­ленное время, вряд ли ее сможет увидеть потом. Надо примириться с тем, что это однодневки, бабочки, которые умирают к утру. Однако кто-то что-то успевает посмотреть и что-то хорошее оседает в душах.

Перечислю мои наиболее важные для меня авторские передачи, которые вышли в эфир за последние годы. Для начала упомяну три программы, сделанные на Российском телевидении. В сериале «Ко­мики двадцатого столетия» я рассказал о жизни и творчестве велико­го Чарли Чаплина, поведал о замечательном драматурге Николае Эрдмане и напомнил о грандиозном комическом актере немого кино Бастере Китоне. Моими талантливыми соавторами были редактор Елена Красникова и режиссер Юрий Афиногенов. Потом я перема­нил их под крылышко И. С. Лесневской, где мы вместе создали не­мало телепередач.

Под маркой REN TV с моим участием вышли разные новеллы. «Загадка Л.Ю.Б.» – история жизни одной из грандиознейших жен­щин нашего века – Лили Брик. Мой близкий друг Василий Ката­нян – пасынок Лили Брик – был вдохновителем и участником этой программы. Он представил интереснейшие документы и поведал о никому не известных фактах. Трехсерийная программа «Человек-праздник» была посвящена семидесятилетию великого режиссера и художника Сергея Параджанова. Передача строилась как празднова­ние дня рождения Сережи. В комнате, напоминавшей параджановскую, ибо она была увешана его коллажами и картинами, уставлена его личными вещами и предметами, собрались за столом соратники и друзья Параджанова. Одно место было свободно, там стояла пол­ная рюмка, накрытая ломтем хлеба. И хотя героя вечера уже не было на свете – это была веселая встреча. Ибо параджановский дух витал над нами. Алла Демидова, Василий Катанян, Белла Ахмадулина, Владимир Наумов, Александр Атанесян рассказывали забавные байки, смешные приключения, дурацкие случаи, приключившиеся с Мастером.

«Шесть вечеров с Юрием Никулиным» – рассказ о потрясающем клоуне, чудесном киноартисте, цельном и чистом человеке и о глав­ном анекдотчике нашей страны.

«Частная жизнь Александра Анатольевича» – рассказ о моем близком друге. Его фамилия – Ширвиндт. А поводом для встречи перед телекамерой послужило шестидесятилетие Шурика. Популярность известного артиста Ширвиндта, пожалуй, уступает лишь оглу­шительной славе Ширвиндта, как главного остроумца страны, как глобального поздравляльщика всех и вся, как непременного участника всех празднеств и юбилеев нашего огромного географического пространства, как потрясающего балагура, шутника, автора острых словечек. Его непроницаемое красивое лицо с трубкой в зубах знако­мо всем и каждому. Да, он еще играет в кино, да, он премьер театра Сатиры, да, он преподает в Щукинском театральном училище, да, он автор и режиссер многих эстрадных номеров и масок, да, он режис­сер, ставящий спектакли, да, он президент академии «Золотой Остап» и прочая, прочая, прочая. Вот все это вместе и создает явле­ние культуры – уникальное, невероятное, любимое. Конечно, грех не упомянуть здесь и Михаила Державина, друга, соавтора, соратни­ка, который великодушно пропускает Ширвиндта вперед. Не буду рассказывать сюжет этой занятной, местами разнузданной програм­мы об Александре Анатольевиче, ибо воистину лучше один раз уви­деть, чем сто раз услышать или прочитать. Было сделано несколько передач и про «меня любимого». «Необъятный Рязанов» – это Ирен Лесневская сняла передачу к моему шестидесятипятилетию. Через два года Елена Красникова выпустила в эфир, как говорят, talk-show под кровожадным названием «Попался, голубчик», своеобразную игру, где я был «жертвой». Телекамерой были заранее сняты вопро­сы, обращенные ко мне. Задавали эти вопросы мои друзья. Нюанс заключался в том, что я не знал, кто спрашивает и о чем. Я пригото­вился к каверзным вопросам и пришел, вооружившись на всякий случай своей пластинкой со стихами и песнями на мои стихи, а также книгами. Я чувствовал себя неуверенно, вспоминал Петра Первого, который запретил боярам выступать по бумажке, «дабы дурь каждого видна была». Наконец истязание началось. Я уселся перед телевизионной камерой, мне запустили монитор. Я смотрел, слушал очередной вопрос и немедленно отвечал. Как это прошло, не мне судить...

Особняком среди моих телепередач стоят две: «День в семье Пре­зидента» и «Мужской разговор». Поскольку об этих передачах меня всегда спрашивают на творческих вечерах, расскажу вкратце, как случился мой политический зигзаг на телевидении.

В феврале 1993 года мы задумались, о ком сделать передачу к Восьмому марта? И решили посвятить ее Наине Ельциной, первой леди России. Наину Иосифовну до этой поры никто никогда не видел на телеэкране. Она, в отличие от своей предшественницы Раисы Максимовны Горбачевой, которая буквально не «слезала» с экранов, не давала налево и направо интервью и была никому неве­дома. Я тоже не был знаком с женой Президента. Поэтому я как бы представлял в будущей передаче интересы зрителя. REN TV связа­лось с пресс-службой Ельцина и поставило в известность о наших намерениях. Но в семье Ельцина было тяжелое время, умирала мать Президента, и нам ответили отказом. Минуло Восьмое марта, я забыл о несостоявшемся интервью с женой Президента и вовсю за­нимался циклом «Белоснежка и семь гномов», героями которого были популярные телевизионные ведущие. Как вдруг в середине апреля мне позвонил председатель телекомпании «Останкино» Брагин. Он сказал, что в «Останкино» были бы рады, если я сейчас срочно займусь передачей о Наине Ельциной. Я сразу же понял, что этот звонок – не простой звонок. 25 апреля в России намечался референ­дум, в результате которого у власти в, случае победы оставался бы Ельцин. В случае его поражения у руля государства могли бы встать реакционные силы. Так что предложение Брагина несло в себе опре­деленный социальный заказ – программа обязана быть «позитив­ной», героиня передачи должна понравиться зрителям. Я находился тогда по одну сторону баррикад с Ельциным и не хотел возврата прежнего «красного рая». Но тем не менее для меня было важно лич­ное отношение к героине передачи. А вдруг она мне не понравится? Тогда я под благовидным предлогом буду вынужден отказаться. Я ответил Брагину уклончиво, сказав, что прежде хотел бы познако­миться с Наиной Иосифовной. На следующий вечер я приехал в семью Президента. Кроме самого Ельцина собралась вся семья – обе дочери Таня и Лена, их мужья и дети и, естественно, Наина Ио­сифовна. Семья Президента мне понравилась – они интеллигентны, образованны, симпатичны. Наина Иосифовна произвела на меня прекрасное впечатление – искренняя, добрая, заботливая, лишенная каких бы то ни было признаков того, что она – жена главы государ­ства. Я обратил внимание, что это очень счастливая семья, ибо они любят, поддерживают и помогают друг другу. И в то же самое время – это глубоко несчастная семья. Ибо они живут интересами Президента, а судьба Ельцина все последние годы висела на волоске. То его изгнал Горбачев из руководства страны. Причем изгнал без объяснения причин опалы. То он баллотировался в депутаты и неиз­вестно было, пройдет ли, так как очень сильно организовано комму­нистическое противодействие. В Испании произошло падение само­лета с Ельциным на борту, и неизвестно, случайность ли это или тер­рористический акт. А потом выборы Президента России. Жуткое на­пряжение. Вечная борьба с парламентом и его лидером Хасбулатовым, борьба, которая в любую минуту могла кончиться импичмен­том. А публичный, демонстративный выход из компартии? Затем путч в августе девяносто первого года, когда Ельцин поднялся на бронетранспортер, подставив свою грудь для любого выстрела. Перечислять можно долго. Все эти годы семья жила как на раскален­ной сковороде. Провинциалы, приехавшие из Свердловска, они так и не вросли в столичную жизнь. Все их корни, друзья, родные – да­леко от них. Одиночество усиливалось и оттого, что все они – люди скромные и нормальные – семья первого человека в стране.

Короче, я решил делать передачу. В этой ситуации был один ще­котливый нюанс: убедить кого-либо, что я в данном случае бескорыстен, что ни в чем не заинтересован, будет непросто. Но мне на самом деле ничего не требовалось от первого лица в стране. Я не со­бирался открывать совместное предприятие или какой-нибудь фонд, так что мне не требовался особняк. Квартира, дача и – аж! – два автомобиля у меня были. У меня имелось звание народного артиста СССР, я был лауреатом Государственной премии СССР, а эти награ­ды Ельцину вообще не по плечу, так как не существует Советского Союза. Орденов я получил в свое время немало. То, что мне реши­тельно ничего не надо было от Президента России, сыграло немало­важную роль в моем решении. Я был независим, и это давало мне возможность раскованной, свободной беседы. Не стану пересказы­вать программу «День в семье Президента», ибо это бессмысленно. Кто видел – имеет свое мнение, а кто не видел...

Передача вышла в эфир дня за четыре до референдума и, говорят, добавила немало голосов в пользу Ельцина. Если это действительно так, то здесь моей заслуги практически нет. Наина Иосифовна вела себя перед телекамерой естественно, органично, откровенно и произ­вела своей натуральностью и обыденностью самое хорошее впечат­ление. Люди признали в ней свою, понятную, близкую женщину. Так что Наина Иосифовна Ельцина выиграла на телеэкране нелегкую схватку, ибо, думаю, немало было среди зрителей людей, априорно настроенных против.

В конце съемки программы Ирена Лесневская шепнула мне: «По­просите его (имелся в виду Президент) еще об одном интервью через некоторое время». Я обратился к Ельцину: «Борис Николаевич, у меня к Вам просьба». Он конфиденциально приблизился ко мне и на­клонил голову, понимая, что сейчас и будет то самое главное, ради чего, собственно, и происходила вся эта съемка, что я сейчас начну чего-нибудь клянчить.

Но я громко, а не на ухо, попросил его дать мне еще одно интер­вью некоторое время спустя. Он ответил согласием, мы ударили по рукам и попрощались.

А теперь несколько страниц из дневника. Там я расскажу и о вто­рой моей встрече с Президентом.

ИЗ ДНЕВНИКА (1992-1995)

Год

ЯНВАРЬ – ФЕВРАЛЬ. Вышли № 1 и № 2 журнала «Юность». «Предсказание» опубликовано.

МАРТ. Эфир передачи «Восемь девок – один я». Ретроспектива моих фильмов в Париже с 4 по 11 марта в кинотеатре «Энтрепо». К этому времени молодой режиссер, которому я отдал для постанов­ки повесть «Предсказание», все еще не нашел продюсера. И я решил, что, пожалуй, надо попробовать осуществить экранизацию самому. Но полной уверенности, что это надо делать, у меня еще не было. Уверенность появилась после знакомства с Ирен Жакоб. По приезде в Париж я поинтересовался, где сейчас Ирен Жакоб. И нельзя ли ее пригласить на открытие ретроспективы, которая на­чиналась фильмом «Небеса обетованные». Оказалось, Ирен в Пари­же и с удовольствием вечером придет. Перед началом сеанса я по­знакомился с очаровательной артисткой. Я сказал ей немало ис­кренних добрых слов по поводу ее роли в «Двойной жизни Верони­ки», сказал, что у меня есть проект и что я был бы счастлив рабо­тать вместе с ней.

После сеанса Ирен высказала мне свое мнение о фильме. Картина ей очень понравилась. Далее она добавила, что хотя очень разборчи­ва иредко дает согласие на съемки, но в данном случае она обещает сниматься у меня.

Признаюсь, я не придал серьезного значения ее словам. Я за свою жизнь наслушался немало комплиментов. Однако на следующий день я снова увидел ее среди зрителей. Она приходила каждый день и посмотрела все восемь фильмов моей ретроспективы. Тут я понял, что Ирен – девушка серьезная и слов на ветер не бросает.

После окончания ретроспективы Ирен подтвердила желание ра­ботать вместе. И просила как можно скорее прислать сценарий. А сценария-то не было, существовала только повесть. И тут я поста­новил для самого себя окончательно, что буду снимать картину. Со­гласие Ирен подтолкнуло меня к решению.

Позже, уже во время съемок, Ирен пооткровенничала со мной. Она сказала, что в марте у нее был тяжелый личный кризис, и мои фильмы, которые она посмотрела в парижском кинотеатре, помогли ей выйти из трудного душевного недомогания. Рецензия, пожалуй, для меня самая дорогая.

По возвращении в Москву сразу же уселся за работу над сцена­рием.

АПРЕЛЬ. Работа над сценарием «Предсказание». На одну не­делю уезжал в Мадрид на кинофестиваль. «Небеса обетованные» получили главный приз «За лучший фантастический фильм». Принимая приз, я не мог удержаться от смеха. Картина, с болью и го­речью рассказывающая о наших бедах, о тяжелой жизни, о нищих, об обиженных системой людях, была воспринята на Западе как элегантная фантазия русского режиссера. Но все равно было при­ятно.

МАЙ. Окончание сценария, перевод его на французский язык, за­пуск фильма в производство, отправка сценария Ирен Жакоб в Париж.

ИЮНЬ. Ответ Ирен Жакоб с окончательным согласием снимать­ся. Мало того, она начала учить русский, чтобы играть роль на рус­ском языке. Начались поиски французской фирмы для коопродукции, ибо нет денег, нужна импортная пленка «Кодак», гонорар Ирен надо платить в валюте, требуются средства для обеспечения трех-четырех дней съемок в Париже и т.д. Так как главная мужская роль складывалась из усилий двух исполнителей (один и тот же герой в двух возрастах: около тридцати лет и около шестидесяти), то пробы на похожесть, на «совместимость» оказались необходимы. На роль старшего Горюнова сразу же утвердили Олега Басилашвили. После совместной пробы Олега Валериановича с Андреем Соколовым был найден и молодой двойник.

ИЮЛЬ, АВГУСТ, СЕНТЯБРЬ. О том, как сложно, неудачно, порой унизительно искали мы французского партнера, рассказывать не стану – вспоминать противно. Перейду сразу к тому, что нако­нец сценарием заинтересовался патриарх французского кино, чело­век русского происхождения знаменитый продюсер Александр Алек­сандрович Мнушкин. Нашим партнером стала французская кино­фирма «Фильм Пар фильм», которую возглавлял Жан-Луи Ливи, вторым французским продюсером был Мнушкин.

В июле эфир передачи о Василии Аксенове, в августе о Борисе Васильеве.

ОКТЯБРЬ. Показ фильма «Небеса обетованные» по телевиде­нию. По сути, состоялось рождение ленты, ибо ее увидело несколько десятков миллионов зрителей. Спасибо телевидению!

Начались съемки картины «Предсказание» – трудные, бестолко­вые, мучительные. Разваливался на куски Советский Союз, разруша­лось и кинопроизводство. То, что делалось раньше само собой, сей­час требовало от киногруппы героических усилий.

НОЯБРЬ – ДЕКАБРЬ. Приехала Ирен Жакоб. Она попросилась приехать на две недели раньше до начала ее съемок. Ей хотелось по­жить в обычной русской семье, включиться в быт, поизучать нашу жизнь, познакомиться с тем, как существуют в своей стране русские люди. Она хотела понять свою героиню так, чтобы сыграть ее без иностранного акцента. Желание для западной актрисы довольно необычное. Ирен Жакоб вообще не укладывалась в стереотипы, бы­тующие о кинозвездах. Она живет напряженной духовной жизнью, любит серьезную музыку, много читает, участвует в благотворитель­ных спектаклях для бедняков, помогает клошарам, дружит с пожи­лыми священниками. В ней нет ни грана дешевки, никакого современного налета. Она как бы женщина вне времени. Работать с ней было легко. Мы понимали друг друга абсолютно. Она упрямилась только тогда, когда считала, что сыграла недостаточно точно. Тут она требовала дополнительных дублей и была в этом крайне настой­чива.. Играла она, естественно, на русском языке. Причем это не было попугайским заучиванием роли, она вполне недурно разгова­ривала по-русски. Об Ирен Жакоб я могу говорить только востор­женные слова – она удивительная, совершенная, трогательная жен­щина и актриса. Я надеюсь, что мы еще встретимся с ней на съемоч­ной площадке.

Прекрасно работали Олег Басилашвили и Андрей Соколов. Не под­качали и Алексей Жарков, Роман Карцев, Александр Пащутин. Акте­ры, как всегда, оставались моими самыми близкими соратниками.

В декабре съездили на четыре дня в Париж, где снимали воспоми­нания Горюнова, Его умершую жену играла жена продюсера актри­са Каролин Сиоль, причем тоже на русском языке.

В ноябре эфир передачи об Юрии Левитанском.

В декабре показ программы о Наталии Гундаревой.

19 декабря. Церемония вручения приза «Ника», – профессио­нального приза Союза кинематографистов. «Небеса обетованные» выдвинуты по семи номинациям. В результате голосования наши взяли шесть «Ник». Александр Борисов и Сергей Иванов получили приз как лучшие художники года. Юрий Рабинович и Семен Литви­нов – лучшие звукооператоры года. Андрей Петров – лучший ком­позитор года. Лия Ахеджакова – лучшая актриса второго плана. (Почему? Ахеджакова играла в фильме главную роль. Кто отнес ее работу в разряд эпизодических ролей? Как всегда, нет ответа.) Эльдар Рязанов – лучший режиссер года.

Лучший фильм года – «Небеса обетованные».

Очень горжусь этими призами. Получить одобрение коллег труд­нее всего.

Год

ЯНВАРЬ—АПРЕЛЬ. Работы по завершению «Предсказания». Монтаж, озвучание, запись музыки, перезапись. Замечательно рабо­тала Анна Каменкова, дублируя Ирен Жакоб. Ирен играла по-рус­ски, но акцент все-таки оставался. Анна Каменкова – крупнейшая наша актриса – вложила весь свой талант и всю свою душу в эту, по сути, «негритянскую», анонимную работу. Я ей признателен от всего сердца.

За десять дней до того, как была готова картина на одной пленке, умер в Париже Александр Мнушкин, так и не посмотревший свою последнюю ленту. Он ее очень ждал, верил в картину. После его смерти сразу же оборвались дружеские нити, связывающие нас с французской фирмой. От Жана-Луи Ливи, который устно оценил наш труд высоко, горячо похвалил картину, я не получил ни одной писульки. Никогда, ни по какому-либо поводу. Или его плохо воспи­тывали, или он держал нас за людей третьего сорта. Может, там было и первое, и второе.

МАЙ—СЕНТЯБРЬ. В мае состоялась в Доме кино премьера, в июне – поездка в Израиль с творческими встречами, в июле – мы с Ниной ездили в отпуск на Валдай.

ОКТЯБРЬ. 20 числа после изучения анализов врачи поставили Нине страшный диагноз. А еще несколько дней спустя она уже нахо­дилась в онкологическом центре в ожидании операции. Беда пришла неожиданно, внезапно.

На седьмое ноября назначено новое интервью с Президентом.

НОЯБРЬ. 3 ноября прекрасный хирург Михаил Иванович Давы­дов сделал Нине операцию. Операция была трудная, длилась долго. Больную перевезли в реанимацию.

4 ноября умер Карлен Агаджанов – директор картины, мой друг. Вместе с Карленом Семеновичем мы делали фильмы «Невероятные приключения итальянцев в России», «Служебный роман», «Небеса обетованные» и «Предсказание». Карлен был фанатиком кинемато­графа, человеком, на которого я всегда мог положиться, преданным другом. С его смертью оборвалась последняя нить, связывавшая меня с «Мосфильмом».

5 ноября меня пригласил к себе Борис Николаевич Ельцин. Я в первый раз был в Кремле, там, где работает Президент. Борис Нико­лаевич сказал:

– Я знаю, у вас тяжело больна жена, а на седьмое назначено ин­тервью. Вам, вероятно, сейчас трудно. Если хотите, отложим нашу встречу.

Нина по-прежнему находилась в реанимации, куда не пускают родных. Правда, для меня делали исключение, на две-три минуты впускали. Но я ничем не мог помочь ей. Я маялся, не находил себе места, не знал, чем себя занять.

– Давайте не будем откладывать, – сказал я Президенту. – Ра­бота отвлечет меня от печальных мыслей.

– О чем будет интервью? – спросил Ельцин.

– О том, как коммунист стал демократом, – объяснил я. Должен сказать, меня очень тронула деликатность Бориса Нико­лаевича.

6 ноября – панихида по Карлену в Армянской церкви Вагань­ковского кладбища.

7 ноября – съемка интервью на президентской даче. На этот раз была совсем другая ситуация, нежели в апреле, перед референдумом. Позади были страшные дни 3 и 4 октября. В момент нашего интер­вью Ельцин обладал безграничной властью, поэтому и спрос с него был иной. Кроме того, за мной, за плечами, стояло невыразимое горе – смертельная болезнь любимой жены, и я решил, что особен­но церемониться не стану. Практически у всех к Президенту набра­лось немало острых, нелицеприятных вопросов, и я решил, что буду как бы выразителем скопившихся недоумений, озадаченностей, буду спрашивать обо всех странностях, о загадках, о дурдоме, которого так много в политике и стране. Ельцин не ожидал от меня (в особен­ности после апрельской программы) такого резкого напора и пона­чалу даже немножко растерялся. Но он опытный боец, а в этой бесе­де показал себя человеком честным и искренним. Он не кривил душой, не врал, не старался казаться лучше. Он мог ведь и прервать эту съемку, отменить ее, но он пошел до конца. Когда ему нечего было сказать, он выдохнул: «У меня нет ответа...»

Я спросил у Президента о сносе Ипатьевского дома (а ведь это случилось, когда он был главным человеком в Свердловске). Он честно признался: «У меня уже было достаточно сил и авторитета, чтобы воспрепятствовать решению Политбюро, но я не сделал этого. Никогда себе не прощу».

Не у всякого политического деятеля хватило бы мужества на такую откровенность.

9 ноября. Продолжение интервью с Ельциным. Оно проходило в Кремле, в комнате для приемов, недалеко от кабинета Президента. На этот раз Ельцин уже знал, чего от меня можно ждать. Никакого благодушия и расслабленности не было. И тем не менее его удалось «расколоть» и в этом разговоре. 9 ноября в нашей беседе прозвучало немало откровенностей... В том числе и об октябрьском путче.

Нина по-прежнему в реанимации. Обычно после операции выпи­сывают через два-три дня, а ее продолжают держать в этом полуза­гробном мире. Жизнь ее все еще находится на волоске. Каждый вечер я прокрадываюсь туда на несколько минут.

13 ноября. Наконец, после одиннадцати дней пребывания в реа­нимации, Нину вернули в палату. Это было как возвращение с того света.

16 ноября. Эфир передачи с Ельциным «Мужской разговор». Должен отметить, что после съемок никто из президентского окру­жения не звонил, никто не просил показать программу, никто не предлагал что-нибудь вырезать или смягчить. И мне, выросшему на коммунистической цензуре, это очень понравилось. Я наводил справки, видел ли Борис Николаевич нашу передачу. В этот день он был с визитом в Туле и попросил составить расписание так, чтобы вечером у него было бы время для просмотра. Так что он видел «Мужской разговор» одновременно со всем народом, А в больнич­ной палате по крошечному черно-белому телевизору смотрела про­грамму моя жена.

30 ноября. После осложнения – флебит – перевез Нину домой. Чонкин был в восторге от того, что хозяйка вернулась.

Год

МАРТ. У Нины ухудшение. Уезжаем в Германию. Под Мюнхе­ном Нину положили в клинику реабилитации. После нескольких дней обследования был поставлен диагноз: рецидив болезни. Требу­ется повторная операция. Нина говорит, что она этого не вынесет.

В ответ звучит: «Тогда смерть».

АПРЕЛЬ. Хирургическая клиника в Мюнхене. Страшные, звер­ские, болезненные обследования. В результате заключение: делать операцию поздно. Нину выписывают из клиники. Она понимает, что ее ждет.

МАЙ. 3-го возвращаемся домой из Германии.

28 мая. Суббота. 21 час. Нина умерла.

СЕНТЯБРЬ. 1 сентября 1944 года я вошел в аудитории ВГИКа, началось мое обучение киноискусству. Так что в сентябре 1994 года исполнилось полвека моей жизни в кино. К этому «юбилею» в REN TV было сделано пять программ, которые назывались так же, как и эта книга, «Неподведенные итоги». В этих тридцати минутных фильмах, любовно смонтированных редактором всех моих телевизи­онных работ Аленой Красниковой и режиссером Юрием Афиногено­вым, я рассказывал о студенческих годах; об учителях – Козинцеве, Эйзенштейне, Пырьеве; о злоключениях некоторых моих лент; о своем режиссерском становлении; о рождении новых импровизаци­онных эпизодов; о прекрасных артистах; были там и очень личные страницы, снятые на даче с дочерью, невесткой и внуками. В общем, эти программы были своеобразной исповедью человека, отдавшего всю свою жизнь кинематографу. Показывались они по НТВ, пожа­луй, самому интеллигентному каналу, который, к сожалению, при­нимает далеко не вся Россия. Так что во многих краях и областях «Неподведенные итоги» так и не увидели...

28 сентября мне сделали глазную операцию. Делал ее волшебник, потрясающий хирург-офтальмолог Святослав Николаевич Федоров. Операция прошла безупречно, виртуозно. Если бы все в стране работали так, как в клинике у Федорова, какая это была бы замечатель­ная страна!

ОКТЯБРЬ. В середине октября небольшая съемочная группа REN TV улетела во Францию – снимать цикл телевизионных про­грамм под условным названием «Русские музы». Мы намеревались снять несколько телефильмов, посвященных русским женщинам, ко­торые стали женами, подругами, моделями великих французских ху­дожников и писателей.

Одна передача посвящалась Эльзе Триоле – жене великого Луи Арагона, которая сама стала крупной французской писательницей. В другой программе мы рассказали о белорусской девочке Наде Хо­дасевич, которая в Смоленске училась у Казимира Малевича. Одер­жимая любовью к живописи, она добралась до Парижа, стала учени­цей Фернана Леже, а много лет спустя и его женой. Открытие музея в Бьоте, посвященного творчеству художника, – дело рук Нади Леже. Одна из программ поведала о судьбе балерины Дягилевского балета Ольги Хохловой, которая в 1918 году стала женой Пабло Пи­кассо. Художник ради невесты согласился на венчание в русской православной церкви в Париже.

Дина Верни, модель, натурщица и друг великого скульптора Аристида Майоля, дала нам два обширных интервью. Мы снимали и открытие музея Майоля в Париже, на создание которого Дина потратила не один год своей жизни. Мы ездили на родину художника, мы снимали его скульптуры в саду Тюильри, вручение Дине Верни ордена Почетного легиона президентом Франции Франсуа Миттера­ном и многое другое.

Самое большое повествование получилось о Гале (Елене) Дьяко­новой, девушке из России, которая сначала была женой великого поэта Франции Поля Элюара, а потом стала другом и женой худож­ника Сальвадора Дали. Дали, может, самый крупный художник сто­летия, грандиозный мистификатор, личность загадочная и непред­сказуемая. О Гала (так ее называл Дали) и ее муже рассказывают в фильме друг и издатель художника Пьер Аржилле и возлюбленная Дали (как она сама утверждает) певица и актриса Аманда Лир.

В этих фильмах, естественно, мы вспомнили дружбу Анны Анд­реевны Ахматовой и Амедео Модильяни в 1910 и 1911 годах в Пари­же. Мы коснулись также и судьбы Марьи Павловны Кудашевой – последней жены Ромена Роллана. К сожалению, не удалось встре­титься и взять интервью у Лидии Делекторской, которая прожила последние двадцать два года с Анри Матиссом, будучи сначала его натурщицей, потом сиделкой его больной жены, а далее другом и по­мощником великого художника. Она издала о Матиссе великолеп­ную книгу.

И, конечно, мы рассказываем о родоначальнице «русской жен­ской агрессии» во Францию – о княжне Анне, дочке Ярослава Муд­рого, о ее удивительной судьбе в далекой чужеземной стране...

ДЕКАБРЬ. Съемки двух телевизионных программ – рождест­венской и новогодней. А потом поездка по Сибири и Уралу – встречи со зрителями. Новосибирск, Томск, Кемерово, Омск, Свер­дловск, Нижний Тагил, Челябинск, Курган, Тюмень. В Нижнем Та­гиле я попросил отвезти меня на окраину города в поселок Крас­ный Камень, где я будучи пятнадцатилетним пареньком прожил с семьей целый год в эвакуации. Барак, в котором мы размещались, находился между концлагерем и железнодорожной сортировочной станцией «Смычка». Пейзаж, конечно, изменился. И я не смог точ­но определить, в котором именно из четырех сохранившихся бара­ков я жил. Процветает и концлагерь – там теперь содержатся жен­щины. И, конечно, шла работа на сортировочной станции. Доно­сились голоса диспетчеров через динамики. Я испытал удивитель­ное чувство – снова побывать там, где ты жил пятьдесят два года назад. Посещение этого места оказалось мощным толчком для па­мяти. Вдруг всплыло множество подробностей трудной эвакуаци­онной жизни, тяжелого барачного быта. И казалось, что все это слу­чилось в другой жизни, да и не в моей, а какого-то другого чело­века.

Принимали сибиряки и уральцы замечательно. От поездки оста­лась только одна огромная положительная эмоция.

Год

ЯНВАРЬ. Эфир передачи «Княжеские посиделки», снятой в Па­риже в октябре.

Состоялась поездка в Соединенные Штаты с выступлениями по так называемой «русской улице», то есть встречи с нашими бывши­ми соотечественниками. Программа называлась «Телевизионный Ря­занов». Я рассказывал о своей работе на телевидении, отвечал на во­просы, показывал фрагменты из телевизионных передач. Приятно, что во всех городах были аншлаги. Признаюсь, я не ощущал разни­цы между зрителями в Сибири и в Америке. Принимали очень сер­дечно. К сожалению, поездку омрачила тяжелая болезнь с высокой температурой, диким кашлем и слабостью – привязался какой-то заграничный вирус. Некоторые выступления были отменены, иные перенесены на другие дни. Приходилось порой выходить на сцену с температурой 39°. Но благодаря болезни я познакомился в Сан-Франциско с чудесным доктором Эдвардом Рохлиным. Он приезжал в гостиницу, привозя с собой каждый раз по пол-аптеки. Его помощ­ница Леночка готовила куриные бульоны, вообще трогательно заботилась обо мне, как о родном человеке. Замечательные, прекрасные люди!!!

ФЕВРАЛЬ. В Риге состоялась встреча со зрителями. Тоже очень теплая. Но я бы не упомянул о ней, если бы не записка, которую я хочу процитировать дословно:

«Я хочу рассказать Вам уникально анекдотический случай. Моя приятельница, разуверившись во всем и вся, решила распрощаться с этой жизнью. Она купила бутылку коньяка и несколько пачек люминала. Будучи медиком, она хорошо знала безотказное действие этой смеси. Она сделала прическу, маникюр и облачилась в свое самое нарядное платье: потом она хотела быть такой же красивой, как до того. Делала она все это не в состоянии аффекта, а совершен­но спокойно и сознательно. Она села в кресло около телевизора и включила его. На экране Ширвиндт покупал в палатке бутылку шампанского. Шло начало „Иронии судьбы“. Это было в 1978 году. Моя приятельница жива до сих пор. Она недавно купила кассету с этим фильмом и смотрит его, как она выражается, „по мере надоб­ности“...