Ордынское иго

Нашествие Батыя (1237-1241) и длительное ордынское иго стало для Руси первым по-настоящему тяжким ударом. Многие города, чьи названия известны из летописей, исчезли, и об их былом местонахождении спорят археологи. О масштабах регресса говорит хотя бы то, что надолго исчезают сложные ремесла, на многие десятилетия прекращается каменное строительство. Русь платила завоевателям дань («выход»).

Они не держали здесь гарнизонов, но предпринимали карательные походы против строптивых князей. Вместе с тем Орда на полвека прекратила княжеские междоусобицы, да и, возобновившись, они уже не достигали прежнего размаха. По мнению Льва Гумилева, Русь хоть и была данницей, но не утрачивала независимости, вступая в сношения с соседями по своему усмотрению, а дань в Орду была платой за защиту. Под этой защитой начался процесс консолидации русских земель. Этому способствовала и церковь, освобожденная от дани.

С усилением Московского княжества ордынский гнет слабеет. Князь (1325-1340) Иван Калита добился права собирать «выход» со всех русских княжеств, чем сильно обогатил Москву. Распоряжения ханов Золотой Орды, не подкрепленные военной силой, русские князья уже не выполняли. Московский князь (1359-1389) Дмитрий Донской не признал ханские ярлыки, выданные его соперникам, и силой присоединил Великое княжество Владимирское. В 1378 году он разгромил карательное ордынское войско на реке Воже, а два года спустя одержал победу на Куликовом поле над ханом Мамаем, которого поддерживали Генуя, Литва и Рязанское княжество.

В 1382 году Русь вновь ненадолго была вынуждена признать власть Орды, но сын Дмитрия Донского Василий вступил в 1389 году в великое княжение без ханского ярлыка. При нем зависимость от Орды стала носить номинальный характер, хотя символическая дань выплачивалась.

Впрочем, эта дань, как показал российский историк Сергей Нефедов, с самого начала была весьма невелика, знаменитая «десятина» раскладывалась на семь-восемь лет. Попытка хана Едигея восстановить прежние порядки (1408) обошлась Руси дорого, но Москву он не взял. В ходе десятка последующих походов ордынцы разоряли окраины Руси, но главной цели не достигли. А там и сама Орда распалась на несколько ханств.

С «ордынским периодом» нашей истории многое неясно. Родословные книги пестрят записями вроде: «Челищевы – от Вильгельма (правнука курфюрста Люнебургского), прибывшего на Русь в 1237 году»; «Огаревы – русский дворянский род, от мурзы Кутлу-Мамета, выехавшего в 1241 году из Орды к Александру Невскому»; «Хвостовы – от маркграфа Бассавола из Пруссии, выехавшего в 1267 году к великому князю московскому Даниилу»; «Елагины – от Вицентия, “из цесарского шляхетства”, прибывшего в 1340 году из Рима в Москву, к князю Симеону Гордому»; «Мячковы – от Олбуга, “сродника Тевризского царя”, выехавшего к Дмитрию Донскому в 1369 году».

И так далее. То есть во времена «ига» (Гумилев часто брал это слово в кавычки) иностранцы идут на службу к князьям побежденной, казалось бы, Руси! И каждый шестой – из Орды.

Исследователи по-разному относятся к периоду XIV-XV веков в отечественной истории. Для одних это время «собирания русских земель», для других – эпоха заката вечевой демократии и «старинных вольностей», пора возвышения авторитарной Москвы и удушения городов-республик Новгорода, Вятки и Пскова. Повелось даже считать, что послеордынская Русь – свирепое гарнизонное государство. Но вот что пишет знаток этой эпохи историк Александр Янов: «Москва вышла из-под ига страной во многих смыслах более продвинутой, чем ее западные соседи. Эта “наследница Золотой Орды” первой в Европе поставила на повестку дня главный вопрос позднего Cредневековья, церковную реформацию… Московский великий князь, как и монархи Дании, Швеции и Англии, опекал еретиков-реформаторов: всем им нужно было отнять земли у монастырей. Но в отличие от монархов Запада Иван III не преследовал противящихся этому! В его царстве цвела терпимость».

Будь в Москве «гарнизонное государство», стремились ли бы в нее люди извне? Это было бы подобно массовому бегству из стран Запада в СССР. Литва конца XV века пребывала в расцвете сил, но из нее бежали, рискуя жизнью, в Москву. Кто требовал выдачи «отъездчиков», кто – совсем как брежневские власти – называл их изменниками («зрадцами»)? Литовцы. А кто защищал право человека выбирать страну проживания? Москвичи. «Москва твердо стояла за гражданские права! – пишет Янов. – Раз беглец не учинил “шкоды”, не сбежал от уголовного суда или от долгов, он для нее политический эмигрант. Принципиально и даже с либеральным пафосом настаивала она на праве личного выбора».

«Святая Русь»

Известный эмигрантский богослов Антон Карташев утверждал, что русский народ не случайно назвал свою страну Святой Русью. «По всем признакам это многозначительное самоопределение… – низового, массового, стихийного происхождения, – писал он. – Ни одна из христианских наций не вняла самому существенному призыву церкви именно к святости, свойству Божественному». Лишь Россия «дерзнула на сверхгордый эпитет и отдала этому неземному идеалу свое сердце».

Поразительно, если вдуматься. Не «добрая старая» (как Англия), не «прекрасная» (как Франция), не «сладостная» (как Италия), не «превыше всего» (как Германия), а «святая».

Многие авторы, в том числе известный философ, математик и православный мыслитель Виктор Тростников, убедительно доказывают, что между XIV и XVII веками этот идеал был достигнут, что «Святая Русь», признававшая веру и служение Правде Божьей своим главным делом и главным отличием от других народов, была духовно-социальной реальностью.

Это была историческая вершина русской религиозности. Ее носители не считали слишком важными успехи в хозяйственной сфере или в соперничестве с другими государствами (если только речь не шла о спасении единоверцев). «Служба Правде Божьей», пусть и не вполне воплотимая в реальности, жила в народном сознании как идеал, помогая обращать в православие народы русской периферии.

Если Европа приняла эстафету христианства из рук падающей Западной Римской империи и за десять-одиннадцать веков саморазвития пришла к идее гуманизма, то Русь почти пять веков оставалось под духовным патронатом живой и все еще могущественной Восточной Римской империи. Гуманизм породил европейское Возрождение, исихазм на русской почве — этический и общественный идеал святости. Не видя реальной Византии с ее недостатками и пороками, русские представляли себе Царьград почти как Царство небесное. Греческие пастыри на Руси поддерживали это убеждение.

Русь отнесла к себе Первое послание апостола Павла, обращенное к христианам, живущим среди язычников: «Вы – род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет; некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда не помилованные, а ныне помилованы».

Наши предки воспринимали себя как богоизбранный народ: русские правители на столбах Архангельского собора соотнесены с библейскими царями, в росписях 1564-1565 годов образы русских князей продолжают генеалогию Христа и праотцев.

Вышесказанное имеет прямое отношение к нашей теме. Если реконструкция верна, «Святая Русь» была страной преобладания счастливых людей, неважно, богатых или бедных, главное – глубоко верующих и счастливых своей верой.

Ее хронологические рамки и даже географические очертания, конечно, расплывчаты. Напоминая, что в истории долго хорошо не бывает, Тростников тем не менее отводит ей три с половиной века: от времен Ивана Калиты до начала петровских реформ. «Святую Русь» не могли поколебать ни правление Ивана Грозного, ни Смута, ни даже Раскол, потому что культурная надстройка оставалась идеально соответствующей своему православному базису. Соответствие было достигнуто, видимо, как раз к XIV веку.

«Элементы языческой культуры были переосмыслены, — поясняет Тростников. – Перун превратился в Илью-пророка, Радоница в день поминовения усопших и так далее». Новые же элементы, заимствованные из Византии, были усвоены столь органично, что это дает право говорить об «исключительной пластической одаренности русского народа».

Хотя эта мысль не понравится тем, для кого понятие «Святой Руси» – сугубо духовный феномен, очевидно, что между Калитой и Петром на большей части территории исторической России еще не была достигнута предельная (для тогдашнего уровня развития и использования природных ресурсов) плотность населения. По расчетам демографа и статистика Василия Покровского, в конце XV века во всей тогдашней России (тогда же появилось и слово «Россия») жило чуть больше двух миллионов человек, вшестеро меньше, чем во Франции. На протяжении веков летописи почти не отмечают земельных конфликтов во Владимиро-Суздальской и Московской Руси. Углубленно изучавший этот вопрос Анатолий Горский пишет о сохранявшемся там «земельном просторе».