Отрывок 12.1. Балансирующий на грани

Как-то раз я спросил у Али, хотела бы она, чтобы я был обычным человеком, а не шизофреником. Она ответила, что вполне достаточно того, что я буду оставаться каким, какой есть.

Потратив несколько дней на обдумывание ее ответа, я прихожу к выводу, что она меня оставит, если мне станет хуже. А как иначе можно истолковать ее слова?

Жить становится легче, когда всё хоть каплю значимое для тебя уже потеряно.

Терять вообще очень больно, поэтому, когда в моей жизни не осталось ничего, чем я дорожил, я принял решение самостоятельно взяться за собственное лечение. Несмотря на то, что мой диплом давно сожжен, некоторые знания в голове до сих пор живы. Когда, после перевода в новую клинику мне значительно снизили дозу лекарств, и я начал потихоньку соображать, очень медленно и мучительно пришел к мысли, что собирался когда-то лечить людей, страдающих недугом, от которого сейчас мучаюсь сам. Моя непоколебимая уверенность, что я смогу помочь пациентам с психическими расстройствами оказалась столь сильной, что умудрилась выжить, несмотря на всю дрянь, которой меня пичкали.

Еще учась в университете, читая профлитературу, общаясь с моим ментором, пусть земля будет ему пухом, профессором Кирилловым, я пришел к четкому пониманию: шизофрения – это не заболевание, или, точнее, шизофрении не существует. Большинство лжеврачей, едва взглянув на пациента, ставят крест на его жизни, накачивая психотропами, постепенно разрушающими центральную нервную систему, превращая в безвольное растение, лишая возможности жить нормальной жизнью. Хотя, кто из людей мечтает жить «нормально»? За годы своей жизни я понял следующее: абсолютно все, и больные, и здоровые мечтают стать счастливыми. Не нормальными, а счастливыми!

Когда я вышел из больницы, единственной моей целью было снова научиться искренне улыбаться.

***

Сегодня мы впервые пришли в гости к ее друзьям. Признаюсь, с первой секундой почувствовал себя не в своей тарелке. У меня не получилось с первого раза запомнить имена чужих людей, поэтому я ни к кому никак не обращаюсь. Хожу за Алей по пятам, изредка выходя покурить, слушаю ее разговоры с незнакомым мне людьми, совершенно не понимая, над чем они смеются.

В психбольнице я стал крайне мнительным, если кто-то где-то шутил, мне казалось, что надо мной. Не так. Я был на сто процентов уверен, что надо мной. Единственное, чего удалось достичь в борьбе с этим недугом, – я перестал обижаться, принимая насмешки как неизбежное.

Теперь же, каждый раз, когда все начинали смеяться, я внимательно смотрю на лицо Али, пытаясь понять, о чем она думает. Аля не станет смеяться надо мной. А раз ей весело, значит, все в порядке. Как и везде, куда мы приходили с Алей и где знали про мою проблему, мужчины с недоверием поглядывают на то, как я обнимаю эту девушку, как она прижимается ко мне. Они не понимают, почему такая красотка, как Алечка, тратит на меня время.

До меня у нее были только успешные, состоятельные мужчины. Избранные.

– Олег, а ты не мог бы подробнее рассказать о своей болезни? – обращается ко мне одна из девушек. Она невысокого роста, что компенсируется огромными каблуками, на которых ее ноги кажутся еще более кривыми, чем есть на самом деле. Блондинка с голубыми глазами и неправильным прикусом, портящим все впечатление о девушке, как только та открывает рот. Я хочу посоветовать ей обратиться к Катькиному мужу, ортодонту, но вовремя закрываю рот. Судя по тону, кажется, она со мной кокетничает.

– Шизофрения – это не болезнь, – отвечаю. – В большинстве случаев, это другой взгляд на мир, который чужд сначала родителям, потом психиатру, после чего последний начинает превращать пациента в больного человека.

– То есть ты считаешь, что психиатрия – это зло?

– Далеко не всегда, но часто. Психиатрия – это искусство, абсолютно не логическая профессия. Чтобы помочь пациенту, врачу в первую очередь необходимо его понять, а для этого нужно прочувствовать проблему, поставить себя на место этого человека, пустить внутрь переживания пациента, и лишь потом оценить насколько неадекватным является его поведение. Такое вполне возможно, но это, разумеется, большой духовный труд. Намного проще выписать психотропы, чтобы тот не выкаблучивался и не отвлекал на себя внимание, да и дело закрыто.

– А как же голоса? Галлюцинации?

– Все относительно. Например, что есть депрессия? Допустим, у человека кто-то умер, бросила девушка, выгнали с работы – каждый реагирует по-своему. Кто-то плюнет и пойдет дальше, у кого-то пропадет сон, аппетит, могут появиться приступы агрессии и раздражительности. Замечая, что с человеком не все в порядке, близкие тащат несчастного к врачу, тот, не вникая в его жизнь, подмахивает назначение и диагноз – получаем больного.

– Ну, это депрессия. А что насчет шизофрении? – настойчиво возвращает к интересующей его теме один из мужчин. Как оказалось, вокруг нас собралась целая куча народа, все с интересом слушают, что я вещаю.

– Я тебя уверяю, – говорю, – менее двадцати процентов пациентов психбольниц действительно нуждаются в лечении. Остальным поломали жизни наши чудо-доктора. Допустим, меня сейчас лечит мой бывший сокурсник. Я прекрасно знаю, на что способен этот «врач», каждый раз прихожу в ужас от лекарств, которые он мне прописывает.

Чувствую, как кто-то меня обнимает. Моя Аля. Пришла меня защищать, как обычно делает, когда я нахожусь в большой компании.

– А ты слышишь голоса? – кто-то спрашивает.

– Слышал, – отвечаю, – сейчас нет.

– Это началось после смерти твоей жены?

– Это началось после того, как меня посадили на транквилизаторы и некоторые другие психотропные препараты, – улыбаюсь, чувствуя округлости моей девочки.

– А что шептали голоса?

– Это была моя покойная жена, – говорю, – звала меня на помощь. Я даже видел ее, видел, как она тянет ко мне руки.

Чувствую, что Аля прижимается очень сильно. Жалеет меня. Глажу ее по распущенным восхитительным волосам.

– Я бы утопился, – шепчет кто-то из друзей Али.

– Я решил отравиться, – зачем-то добавляю, хотя ко мне не обращались с вопросом. Кажется, я делаю успехи в общении, начинаю самостоятельно поддерживать разговор с незнакомыми людьми.

Щекотливую тему никто продолжать не хочет, мужчины и женщины пораженно смотрят на Алю, не понимая, почему она проводит время со мной. Я тоже не понимаю.

Домой едем молча.

– Я все испортил? – спрашиваю, когда она, надев спортивные штаны, разминается перед йогой.

– Нет, с чего ты взял? Ты отвечал на вопросы, – не смотрит на меня. Спрашиваю, почему.

– Олег, у меня сердце сжимается. Мне до безумия жаль тебя. Что может быть страшнее, чем пережить смерть любимой женщины? А потом еще слышать ее голос.

– Я солгал. Я не слышал ее голос. Просто после такого ответа обычно любопытные прекращают спрашивать.

– Ты солгал? – пораженно смотрит на меня.

– Конечно. Мои галлюцинации были результатом приема слишком большой дозы нейролептиков в сочетании с успокоительными. Обычный бред, воплощение переваренной мозгом полученной за прошедшее время информации. Примерно то, что может присниться.

– Все равно это ужасно. Представляю, как ты любил ее, раз решил отравиться.

– Это тоже не совсем правда. Конечно, я любил свою бывшую жену, по крайней мере, хочется сейчас так думать. Я не помню, что чувствовал. Родители уговорили показаться врачам после смерти Алины. В то время гремело расследование, шли непрерывные допросы, обвинения. В общем, они практически насильно притащили меня к психиатру. Отец не верил в мою профессию, да и сейчас не верит, но ему было намного легче думать, что у меня поехала крыша, чем, что я допустил столь ужасную ошибку при расчете дозировки лекарства. Я был расстроен, сильно переживал… кажется. «Доктор» с первого взгляда нашел у меня психоз, положили в палату. Не успел я прийти в себя, как начали колоть лошадиные дозы психотропов. Я пытался отказываться, так как понимал, что они делают и какой будет результат, но меня никто не слушал, а сопротивляться сил не было. Иногда меня привязывали к кровати. Через два месяца выпустили. Тут я допустил ошибку, сразу бросил принимать лекарства. Мне хотелось, чтобы эта дрянь скорее из меня вышла и... началась ломка. Сильнейшие отходняки. Депрессия. Я неделями не выходил из дома, не желал никого видеть. Кричал, разбивал мебель. Плохо соображал. В то время я совсем не помнил об Алине, меня волновало другое. Казалось, что кто-то следит за мной, близкие сговорились с целью сплавить меня в психбольницу. Что меня все ненавидят. Я сражался с невидимыми, несуществующими врагами, пока не проиграл. Сдался.

Понимаю, что поступаю эгоистично, но продолжаю говорить:

– Сожрал львиную дозу лекарств, запил все водкой и отключился. Когда меня откачали и вернули в психбольницу, опять начали колоть дрянь. Опасаясь, что я вновь попытаюсь навредить себе, дозу увеличили. Я находился словно в коматозе, ничего не видел, не слышал, не замечал. Помню только, было очень страшно. Непонятно от чего. Я шугался любой тени, не говоря уже о людях. Был уверен, что против меня ведется заговор вселенского масштаба. Безумно хотелось убежать, спастись от этого ужаса и боли, которую, как тогда казалось, все хотели причинить мне. Как только отпускали домой, я искал способ сбежать на тот свет, пока меня окончательно не заперли в психбольнице, – говорю очень спокойно, без каких-либо эмоций. Я анализирую свое прошлое, собираю в кучу факты, которые и вываливаю на девушку. Наверное, мне давно хотелось поделиться, раз я произнес столько слов.

Аля смотрит на меня, хлопая ресницами, поджимает губы.

– Кажется, я стал говорить слишком много, – смущаюсь. – Прости меня.

– Олег, дорогой, что ты несешь! – Садится ко мне на колени, обнимает. – Сейчас все позади, ты на свободе. Ты же больше не хочешь сбежать на тот свет? Не боишься?

Отрицательно качаю головой.

– Практически нет. Мне крупно повезло, что больницу, в которой меня держали, закрыли, и меня пришлось перевести в другую. Там я попал к настоящему врачу, который быстро распознал во мне зомби, напичканного всякой гадостью, чтобы не доставлял санитарам проблем. Он урезал дозу нейролептиков, и я постепенно в течение пары месяцев пришел в себя. Начал думать, разговаривать. Еще через три меня посчитали готовым к выписке.

– Но ты сказал, что сейчас наблюдаешься у плохого доктора.

– Да. К тому ездить далеко, к сожалению. Но ничего, я теперь в состоянии следить за тем, что мне прописывают, контролировать дозировку.

– Голоса больше не слышишь?

Опять качаю головой.

– Мой теперешний «доктор» ставит диагноз «вялотекущая шизофрения», другими словами, это шизофрения без симптомов. То есть болезнь, которой нет, – пожимаю плечами. – Ты бы доверяла такому врачу?

– Я совсем ничего в этом не понимаю. Но очень хочу, чтобы ты выздоровел.

– Не знаю, что значит выздороветь. Все, что со мной случилось, наложило отпечаток на характер, поменяло отношение к жизни. Сейчас я смотрю на мир как будто со стороны, наблюдаю за собой, тобой. Делаю выводы, которые ты каждый вечер читаешь в блокнотах, надеюсь, они тебя не пугают. Не думаю, что смогу когда-нибудь стать тем, кем был до психбольницы. Да я уже и не помню, каким был.

– Чего тогда ты хочешь от жизни?

– Покоя. И возможности испытывать эмоции. Понимаешь, нейролептики глушат абсолютно все всплески: горе, радость, любовь. А мне нравится испытывать что-либо.

– Олег, можно я буду всегда с тобой?

– Ты можешь быть со мной столько, сколько тебе хочется, помнишь? Мы живем по твоим правилам, – легко целую кончик ее носа, потом губы. Что-то во мне очень возбуждает Алю, и я склонен думать, что это не моя ущербность. По крайней мере, она всегда относится ко мне как к здоровому мужчине, особенно во время секса.