Гениальность как феномен.

Есть одна фраза, в которой математически четко дана формулировка понятия " гений", правда, в отрицательной связи с другим смысло­вым понятием окружающего нас мира. Есть одна книга, где вынесенное в заглавие понятие " гениальность", данное уже в положительной связи с иным понятием, доказуемо исследовано (в основном статистически).

Первое — фраза:

...Гений и злодейство

Две вещи несовместные...

Второе — книга:

Ц. Ломброзо " Гениальность и помешательство".

Эти отправные моменты взяты для обсуждения природы и, если можно так выра­зиться, этиологии гениальности.

Первая отправная точка задает аксиоматику всей проблемы: гениальность не совместима со злом, а так как третьего не дано, она порождена и совместима только с добром. Но добро — божественная прерогатива, т.е. имеет смысл счи­тать гениальность делом рук Божьих. Здесь, ко­нечно, можно было бы провести полное, исчер­пывающее доказательство по всем правилам аристотелевской силлогистики, столь любимой средневековыми схоластами и старыми теологами, и, наверное, это будет сделано, но для постановки проблемы достаточно концептуальной пунктирности. Итак, принимаем, что гениальность—дело рук Божьих и вслед за К.Г. Юнгом даем этому феномену название " Искра Божья".

Необходимо разъяснение. Слово " гений" (лат. Genius) у римлян первоначально означало сверхъестественное существо, олицетворяющее мужскую силу, жизненную силу, затем покровителя мужчины, семьи, дома, общины, города, даже государства (Genius populi Romani). 'Большую роль играл в императорском Риме Гений императора. День рождения римля­нина считался праздником его Гения (аналог в христианстве: ангел-хранитель, " день ангела i его связь с календарным днем рождения). Оче­видно, что современные дефиниции понятия " ге­ний" и " гениальность" как " знак качества" чело­века восходят к старой латинской символике. Но мы в дальнейшем будем употреблять именно современные понятия, а из античного определе­ния запомним только выделенные курсивом сло­ва: олицетворяющее жизненную силу, подразуме­вая ее существование априори, т.е. постулируя ее.

2. Естественно и постановку проблемы и ис­следование феномена гениальности нельзя вести в чисто метафизическом духе, скорее наоборот, необходимо как можно более тесно привязать это к реальному проявлению этого феномена - к искусству и науке. В работе «Феномен духа в искусстве и науке» К.Г. Юнга сделана попытка подойти к проблеме " изнутри", т.е. с позиции психологии. Юнг отвергает фрейдовский подход к проблеме автор-произведение ис­кусства, согласно которому можно анализиро­вать художественное произведение, исходя из сферы личных переживаний автора, он считает, что чисто личное — это для искусства ограничен­ность, даже порок. Творец произведения — по Юнгу — в высшей степени объективен, существе­нен, сверхличен, пожалуй, даже сверхчеловечен, ибо в своем качестве художника он есть свой труд, а не человек. Сущность художественного произведения состоит в том, что оно говорит от имени духа человечества, сердца человечества и обращается к ним.

Юнг поразительно точно объясняет проблему генезиса гениальности как проблему " автор и его творение", т.е. рассматривает ее как бы " изнут­ри". Для него каждый творчески одаренный чело­век — это некоторая двойственность или синтез парадоксальных свойств. Как человек он может быть здоровым или болезненным, даже ненор­мальным (и в этом Ломброзо прав, насыщая книгу именами гениев), но в качестве творца он может быть понят только из своих творческих наклонностей. В качестве индивида он может иметь прихоти, желания, личные цели, но в качестве художника, ученого, творца он есть коллективный человек, носитель и ваятель бессознательно действующей души человечества.. В этом — его обязанность, бремя которой нередко до такой степени перевешивает остальное, что его человеческое счастье и все, что придает цену обычной человеческой жизни, зако­номерно должно быть принесено в жертву. Далее Юнг приводит мнение К. Г. Каруса (со ссылкой на его исследование " О Душе"): "...то, что мы назвали гением, это в высшей степени одаренный дух, который выделяется тем, что при всей свободе и ясности саморазвертывания своей жизни он повсюду отступает, теснимый бессознательным, этим таинственным богом в нем, и оказывается, что ему даются какие-то восприятия — а он не знает откуда; что его несет к действию и творче­ству - а он не знает куда; и что им владеет порыв становления и развития — а он еще не знает, для какой цели". Это, конечно, полностью опровер­гает способ доказательства Ломброзо, который любое проявление бессознательного относит к таким особенностям гениальных людей, которые позволяют ему причислять их к помешанным (он ввел для них даже термин: " поврежденные ге­нии"). Так, в главе XI своей книги «Гениальность и помешательство» Ломброзо пишет о Сократе: " Разве Сократ, гениальный мыслитель, предугадавший христианскую мораль и еврейский монотеизм, не был сумасшедшим, когда руководствовался в своих поступках голо­сом и указаниями своего воображаемого Гения или даже просто чиханием? " Еще более сурово оценивает он психическое состояние Кардано: " А что сказать о Кардано, который объяснял участием какого-то Духа не только свои научные открытия, но даже треск доски у письменного стола и дрожание пера в своих руках! Далее, чему, кроме помешательства, можно приписать его собственное признание, что он несколько раз бывал одержим бесом, и написанную им книгу " О сновидениях", несомненно свидетельствую­щую о ненормальном состоянии умственных спо­собностей ее автора? " Нужно, правда, отдать должное: Ломброзо понимал, что не всегда гени­альность связана с сумасшествием. Он признал, что " если бы гениальность всегда сопровожда­лась сумасшествием, то как объяснить себе, что Галилей, Кеплер, Колумб, Вольтер, Наполеон, Микеланджело, Кавур — люди несомненно гени­альные и притом подвергавшиеся в течение своей жизни самым тяжелым испытаниям, ни разу не обнаруживали признаков сумасшествия? " Все вышесказанное приводит к выводу, что при боль­шой статистической ценности исследования Лом­брозо методология его работы требует пересмот­ра. Проблема " гениальность и помешательство" решается совсем не с тех позиций, на которых стоял Ломброзо.

Вернемся к рассуждениям К. Юнга. Жизнь творческого человека, по логике его рассужде­ний, " по необходимости переполнена конфликтами, ибо в нем борются две силы: обычный человек с его законными потребностями в счас­тье, удовлетворенности и жизненной обеспечен­ности, с одной стороны, и беспощадная творчес­кая страсть, поневоле втаптывающая в грязь все его личные пожелания, — с другой. Отсюда про­истекает то обстоятельство, что личная житейская судьба столь многих художников до такой степе­ни неудовлетворительна, даже трагична, и притом не от мрачного стечения обстоятельств, но по причине неполноценности или недостаточной приспособляемости человечески личного в них. Очень редко встречается творчески одаренный индивид, которому не пришлось бы дорого опла­тить искру Божью — свои необычные возможности. Как будто каждый рождается с неким капиталом жизненной энергии, заранее ограниченным. Самое сильное в нем, его собственное творческое нача­ло, пожирает большую часть его энергии, если он действительно художник, а для прочего остается слишком мало, чтобы из этого остатка могла развиться в придачу еще какая-нибудь ценность. Напротив, человек оказывается обычно настоль­ко обескровленным ради своего творческого на­чала, что может как-то жить лишь на примитив­ном или вообще сниженном уровне. Это обычно проявляется как ребячество и бездумность или как бесцеремонный, наивный эгоизм (так назы­ваемый " автоэротизм"), как тщеславие и прочие пороки. Подобные несовершенства оправданы только постольку, поскольку лишь таким образом Я может сэкономить достаточную жизненную силу. Оно нуждается в подобных низших формах существования, ибо в противном случае погибло бы от полного истощения. Присущий личному облику художников автоэротизм можно сопоста­вить с автоэротизмом незаконных или вообще заброшенных детей, которые с малолетства долж­ны развивать свои скверные наклонности, чтобы выстоять против разрушительного воздействия своего безлюбого окружения. Именно такие дети легко становятся безоглядно эгоистическими на­турами, либо пассивно, оставаясь всю свою жиз­нь инфантильными и беспомощными, либо ак­тивно, прегрешая против морали и закона. Пожалуй, достаточно очевидно, что художник должен быть объяснен из своего творчества, а не из несовершенств своей натуры и не из личных конфликтов, которые представляют собой лишь прискорбные последствия того факта, что он — художник, т.е. такой человек, который несет более тяжелое бремя, чем простой смертный. Повы­шенные способности требуют также и повышен­ной растраты энергии, так что плюс на одной стороне должен неизбежно сопровождаться ми­нусом на другой" (К.Г. Юнг Феномен духа в искусстве и науке. // Собр. соч. Т. 15. М., 1992, с. 147-148).

В этом рассуждении Юнга даны ответы на многие вопросы в проблеме " творец и человек", а еще больше вопросов поставлено. И в этой связи обратим внимание на юнговский подход к " бе­зоглядно эгоистической" натуре творческого че­ловека, что делает его либо беспомощным и инфантильным, либо активно прегрешающим против морали и закона. Юнг не оправдывает, он объясняет. Вспомним:

Вчера прочел я в " Капитале",

Что для поэтов —

Свой закон.

Любой " обычный человек" справедливо вос­кликнет: — Да что же это такое! Если у него есть эта пресловутая искра Божья, то ему " все дозво­лено", любое беззаконие, а мне, обыкновенно­му, лишенному искры этой, обделенному — ниче­го нельзя?! (Обратите внимание на знакомые интонации беса-Коровьева, булгаковского Фа­гота: " А нашему-то, нашему! "). Где же справедли­вость?!

И обычный человек будет прав, прав, если признать, что он действительно обделен, обнесен на пиру жизни искрой Божьей. Однако что из себя представляет искра Божья, и как ею наделяются люди. Первый мы отложим, что называется, " до лучших времен", так как он связан с самыми глубинными основами мировоз­зрения, как бы их не называть: Бог, Мировая Душа, Природа, пантеизм, ноосфера.

Общая формулировка подобных вопросов такова: появляется ли чело­век на свет с прирожденными духовными качест­вами и свойствами, или он приходит в мир как " чистая доска" (точнее, " чистая душа"), на кото­рой жизнь, воспитание, учение, опыт и другие внешние силы и обстоятельства пишут свои " пись­мена", создавая неповторимую индивидуальность той или иной личности? С этой точки зрения решение рассматриваемого вопроса о " функции распределения искры Божьей" выглядит как ос­нованный на вере (научно он неразрешим, пока!) выбор одной из двух функций распределения: " равномерное распределение" и " распределение типа функции Дирихле".

Идея равномерного распределения, альтруис­тичная по своей сути, подразумевает наличие таланта у любого человека, появляющегося на свет. При этом искра Божья приобретает доволь­но широкий спектр воплощений: от общего свой­ства " гореть" до конкретных способностей в какой-либо области знаний или умений. Согласо­вание этой идеи с реальной жизнью, где какие бы то ни было таланты все-таки довольно редки, требует введения понятий " реализованные" и " нереализованные" способности, а это — про­блема.

Идея распределения типа функции Дирихле требует, прежде всего, определения этой функ­ции. Известно, что функция Дирихле f(x) описы­вается следующим образом:

F(x) = (1, если х — рациональное число, 0, если х — иррациональное число).

Брать для описания распределения искры Бо­жьей функцию Дирихле нельзя: если наличие таланта естественно принять как f(x)=l, а отсутствие как f(x)=0, то у нас получится парадокс, так как множество рациональных чисел есть бесконечное, а людей, даже с учетом всей истер человечества, конечное число. Поэтому можно ввести другую функцию того же типа, определя­емую так:

F (x)1, если х — натуральное число, 0, если х — иррациональное число.

Теперь аналогия полная и можем в дальнейшем пользоваться термином " распределение тик функции Дирихле". Идея распределения типа функции Дирихле в сущности своей теологична и предполагает наличие механизма (Бог, Судьба Провидение — нечто надчеловеческое), позволя­ющее относить каждого индивида еще до или при его рождении к " натуральным" или " иррациональным" точкам (индивидам). Из первых получаются тогда наделенные искрой Божьей, их мень­шинство, из вторых — простые смертные, их подавляющее большинство. Кстати, вера требуя наличия такого же механизма, чтобы осуществля­лось равномерное распределение искры Божьей но тогда его вмешательство одноразовое и на век дальнейшую историю человечества.

К. Юнг не вдавался в вопрос (да еще с точки зрения веры) распределения искры Божьей. Буду­чи человеком реалистичным, он принял мир та­ким, каков он есть: отдельные одаренные личнос­ти, таланты, гении среди океана простых смертных. Отметим, что он при этом прошел мимо точки, в которой можно было бы остановиться и заду­маться о возможном существовании альтернатив­ного варианта — равномерное распределение, о вытекающих из него понятиях " реализованные' и " нереализованные" способности, о механиз­мах, приводящих к реализации или нереализации тех или иных способностей и т.д.; Юнг прошел мимо этой точки, потому что чувствовал, что такие рассуждения заведут его в сторону соци­альную, а это привело бы к воплю: " А нашему-то! ", т.е. к идее справедливости. Но правильно сказал когда-то давно, еще до революции 1901 года, М. А. Волошин: " Идея справедливости - самая цепкая и самая жестокая из всех идей, овладевавших когда-либо человеческим мозгом. Когда она вселяется в сердца и мутит взгляд человека, то люди начинают убивать друг друга. Самые мягкие сердца она обращает в стальной клинок и самых чувствительных людей заставляет совершать зверства" (Волошин М. Лики творчества. Л., 1988, с. 193). Действительно, в социальной практике человечества одержание идеей обездоленности искрой Божьей, преднаме­ренно неправильно сформулированной идеей неравенства и вытекающей из них столь же пред­намеренно искаженной идеей справедливости — часто приводило людей на кровавые пиры массо­вых убийств, вершиной которых стал гитлеризм, это " движение обездоленных мещан".

Чем же все-таки связаны две стороны личности — автор-творец и автор-человек? " Художник и человек наивно, чаще всего механически, соединены в одной личности; в творчестве человек уходит на время из " житей­ского волнения" как бы в другой мир, в мир " вдохновенья, звуков сладких и молитв". Что же в результате? Искусство слишком дерзко - само­уверенно, слишком патетично, ведь ему же нечего отвечать за жизнь, которая, конечно, за таким 1 искусством не угонится. " Да и где нам, — говорит жизнь, - то — искусство, а у нас житейская проза".

Когда человек в искусстве, его нет в жизни, и наоборот. Нет между ними единства и взаимопро­никновения внутреннего в единстве личности.

Что же гарантирует внутреннюю связь элементов личности? Только единство ответственности. Зато, что я пережил и понял в искусстве, я должен отвечать своей жизнью, чтобы все пережитое и понятое не осталось бездейственным в ней. Но с ответственностью связана ивина. Не только понести взаимную ответственность должны жизнь и искусство, но и вину друг за друга. Поэт должен помнить, что в пошлой прозе жизни виновата его поэзия, а человек жизни пусть знает, что в бес­плодности искусства виновата его нетребователь­ность и несерьезность его жизненных вопросов и запросов. Личность должна стать сплошь ответственной: все ее моменты должны не только укладываться рядом во временном ряду ее жизни, но и проникать друг в друга в единстве вины и ответственности".

Это рассуждение взято из первой опуб­ликованной работы М. М. Бахтина (см.: Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979, с. 5-6). Для него в принципе не существовало этого прес­ловутого метания философии искусства между двумя противоположными тенденциями — объек­тивной и субъективной. Он не только решил проблему единства автора-личности и автора-творца, но и вскрыл энергетику этого единства (равно как и его нарушения). Судите сами: " И нечего для оправдания безответственности ссы­латься на " вдохновение". Вдохновение, которое игнорирует жизнь и само игнорируется жизнью, не вдохновение, а одержание.

Правильный, не самозванный смысл всех старых вопросов о взаимоотношении искусства и жизни, чистом искусстве и проч., истинный па­фос их только в том, что и искусство и жизнь взаимно хотят облегчить свою задачу, снять свою ответственность, ибо легче творить, не отвечая за жизнь, и легче жить, не считаясь с искусством. Искусство и жизнь не одно, но должно стать во мне единым, в единстве моей ответственности". Вдохновение возносит человека на уровень ге­ния, творца, одержание вполне может принизить человека до уровня обделенного якобы искрой Божьей борца за справедливость. Теперь самое время вернуться к вопросу: что из себя представ­ляет искра Божья?

Жизненная сила, жизненная энергия. Эти понятия за предшествующую историю человече­ства без преувеличения можно считать чрезвы­чайно значимыми. И философия, и религия, и эзотерические учения, по-своему, со своей акси­оматикой, своими методами анализа, своей тер­минологией скрупулезно разрабатывали концеп­цию, описываемую этими понятиями. В настоя­щее время и фундаментальная наука начала подходить к осмыслению этого феномена. Он, безусловно, должен быть описан, проанализиро­ван и исследован отдельно, вне настоящей темы, но здесь мы можем ограничиться констатацией наличия некоторой субстанции, явно энергети­ческой, которая есть начало сознания и самосоз­нания в человеке (микрокосм) и во Вселенной (макрокосм), которая осуществляет, феноменизирует принцип интуитивного знания — от нуса древних греков до ноосферы Вернадского.

Оккультное представление о человеке как мире в миниатюре, о человеке-микрокосме осно­вано на учении о Божественном Макрокосмическом Сознании и Божественной Душе. Согласно этому учению, степень совершенства осознания человеком своей индивидуальности есть истин­ное и абсолютное мерило его собственного со­вершенства. " Гениальным следует назвать того человека, который живет в сознательной связи с миром, как целым. Гениальное есть вместе с тем и истинно Божественное в человеке. Человек, который чувствует свою индивидуальность, чув­ствует себя в других. Для него " Ты — это Я" (известная индусская формула абсолютного един­ства) не гипотеза, а действительность. Высший индивидуализм есть высочайший универсализм".

Отношение к гениальности у оккультистов основано на объединении древнего и обиходного понимания слова " гений". Отсюда и своеобра­зие таких сентенций: " Ив среднем человеке живет мировое Целое, но оно никогда не доходит у него до творческого осозна­ния. Один живет в активно-сознательной связи с Мировым Бытием, другой — в бессознательной пассивной. Гениальный человек — актуальный микрокосм, не гениальный — потенциальный. Только гениальный человек совершенен". Над подобными текстами стоит поразмышлять и с точки зрения аристотелевской силлогистики, и с точки зрения гегелевской диалектики. А вот выс­казывание, которое следует запомнить как акси­оматическое: " По мере эволюции человека идет одновременное развитие как осознания своей индивидуальности, так и осознания своей общно­сти с Мирозданием.... Это чувство целостности и единства сего носит в традиции имя КОСМИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ".

Из-за размытости исходного определения по­нятия " гений" у оккультистов можно встретить и такое определение гениальности: " Гениальность — это предвосхищение величия человека, это прообраз его космического господства и твор­ческой мощи. Если талант есть порождение наро­да, ближайшей среды, окружающей человека, и представляет собой высшую степень развития некоторых ее свойств, то явление гения, наобо­рот, есть следствие высших причин, и его образ на фоне истории всегда был подобен внезапно воз­жегшемуся солнцу". Отсюда следуют и такие парадоксы, как известный афоризм О. Вейнингера: " Универсальность является характерным при­знаком гения. Гений — это тот человек, который знает все, не изучив ничего", взятый на вооруже­ние оккультистами, отсюда понимание гениаль­ности как аристократизма духа, избранности, высшим проявлением которой является посвяще­ние в тайны " истинного знания", т.е. всей систе­мы эзотерических знаний. Можно исписывать сотни страниц оккультными текстами, они инте­ресны, есть среди них высокохудожественные, яркие по форме, но они не доказательны в научном смысле и даже с точки зрения здравого смысла. Возьмем для примера одну из оккультных сентенций и комментарий к ней Ф. Якоби.

" Каждое истинное знание сказывается прел де всего в ясном и отчетливом самосознании своей ценности. Вот почему всякий боль человек ясно сознавал ценность даваемого учения не только с относительной точки зрения, но и в значительной степени абсолютной. Вот почему одним из главных признаков гения является непреклонная убежденность в истинности в правоте своего учения. Имея критерий в ceбе самом и притом более строгий и возвышенный, чем предлагаемые людьми, такой гений вовсе в считался с встречавшей его критикой и излагал свое учение как истинный посол Нерушимой Правды, который исполняет свое дело, не забо­тясь о результатах и последствиях, ибо они всеце­ло в руках Всемирного Разума. Таким гением, например, являлся Спиноза, вся жизнь которого была страдной и тернистой стезей между люта ненавистью и безумием человеческих стад".

А теперь комментарий Ф. Якоби: " Они всегда так будут говорить о нем. Чтобы понять Спинозу, для этого необходимо слишком долгое и упорное умственное напряжение. И его не понять ни тому, кому в его " Этике" осталась неясной хотя бы одна строка, ни тому, кто не постиг, каким образом этот человек мог быть так глубоко внутренне убежден в своей философии, как это он часто и решительно высказывал. В конце жизни он писал: " Я не предполагаю, что нашел лучшую философию, но я знаю, что я познал истинную философию. И если ты меня спросишь, как я могу быть в этом уверен, то я отвечаю: в силу той убежденности, уверенности, с которой ты познаешь, что три угла треугольника равны двум прямым, ибо истина уясняет одновре­менно и себя самое, и заблуждение".

Все здесь зыбко, особенно пример Спинозы Историческая правда гласит, что великий мысли­тель Бенедикт Спиноза (1632-1677) был гоним, даже проклят еврейской общиной за отход от иудаизма, была попытка его убить, был донос от раввинов с обвинением его в атеизме (в ту пору это было больше, чем обвинение в безбожьи, на человека ставилось клеймо разбойника, разврат­ника, асоциального человека). Но, наряду с этим, он всю жизнь был окружен друзьями, среди которых были такие люди, как Христиан Гюй­генс, физик, математик и астроном, Ян де Витт, великий пансионарий, двадцать лет возглавлявший Нидерландские штаты; переписывался с немецкими учеными и философами Лейбницем и Чирнхаузом; и хотя давление и со стороны теологов, и со стороны правительства было велико, он никогда не отказывался от основной своей идеи: " Каждому дозволяется думать то, что он хочет, и говорить то, что он думает". Использованная в комментарии Якоби аналогия уверенности с теоремой о сумме углов в треугольнике, кстати, часто используемая Спинозой, к сожалению, ис­тинна только относительно, что сегодня известно каждому школьнику: сумма углов треугольника равна 180 градусам (два прямых) только в эвклидовой геометрии, а она не универсальна в нашей Вселенной. Вот эта зыбкость рассуждений ок­культистов и не позволяет принять их сентенции за Абсолютную Истину. А вот высказывание, которые не поддаются пониманию:

«Два вида гениальности — это все тот же вечный вопрос о Великом Бинере души челове­ческой. Сын Солнца и Земли есть чистейший вид первого вида гения, сын Воды и Воздуха — второ­го. Объединяясь в синтезе, общем и абсолютном для них, эти два типа человека объединяются в цели и влекут к единению на пути все многочисленные аспекты дуализма человеческой души".

Для тех, кто захочет понять, приведем определение понятия Бинер: эта основная форма разума носит в традиции название " бинер". По Канту - антиномия. В " Критике чистого разума" Кант показывает трансцендентальность природы антиномии.

Для того чтобы закончить рассмотрение проблемы автор-творец - автор-личность, нам надо прояснить генезис творчества в авторе-творце. Юнг отмечает, что " искусство прирождено ху­дожнику (автору-творцу) как инстинкт, который им овладевает и делает его своим рабом". Но ясно, что это должен быть один из самых мощных, если не самый могучий инстинкт — инстинкт самосохранения. И теперь, разобравшись немно­го в энергетике творческого процесса, в энерге­тике понятия гениальности, мы можем с благо­дарностью вспомнить М.А. Волошина, который написал давным-давно: " Те гении, в организме которых заложена чересчур сложная и буйная судьба, неизбежным инстинктом самосохране­ния торопятся воплотить ее в произведения ис­кусства. Самоотверженные иногда успевают пе­релить всю свою судьбу, все свое будущее в свое творение. Поэтому истинная жизнь художника всегда полнее и вернее воплощена в его творении, чем в его биографии" (Волошин М.А. Магия творчества. О реализме русской литературы // Весы, № 11, с. 1-5). Психологически все равно, осознает ли автор-творец это или нет, на этот счет есть компетентное суждение Юнга: " Зна­ет ли сам художник-автор, что его творение в нем зачато и затем растет и зреет, или он предпочитает воображать, будто по собственному намерению оформляет собственное измышление, это ничего не меняет в том факте, что на деле его творение вырастает из него, как ребенок из матери. Психо­логия творческого индивида — это, собственно, женская психология, ибо творчество вырастает из бессознательных бездн, в настоящем смысле это­го слова из Царства Матерей. Если творческое начало перевешивает, то это означает, что бессоз­нательное получает над жизнью и судьбой боль­шую власть, чем сознательная воля, и что созна­ние захватывается мощным подземным потоком и нередко оказывается бессильным зрителем про­исходящего".

Воспользуемся случаем и вставим слово: не всегда, не всегда, нередко оказывается автор-творец и восхищенным зрителем, вспомните реакцию творца " Бориса Годунова": Ай да Пушкин, молодец!..

И, наконец, финал, где соприкасаются все идеи, рассмотренные нами: " Так получает удов­летворение душевная потребность того или иного народа в творении поэта, и потому творение означает для поэта поистине больше, чем личная судьба, — безразлично, знает ли он сам или нет. Автор представляет собой в глубочайшем смысле инструмент и в силу этого подчинен своему творе­нию, по каковой причине мы не должны также, в частности, ждать от него истолкования последне­го. Он уже исполнил свою высшую задачу, сотво­рив образ. Истолкование образа он должен пору­чить другим и будущему". Это очень существенный момент в наших рассуждениях. Право, есть что-то недостойное поэта пли худож­ника-творца в самообъяснении, в самоистолковании. Гениальные творцы всегда это понимали. Вот как это выражено в известном стихотворении Б. Л. Пастернака:

Другие по живому следу

Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать.

В приведенном выше рассуждении не раскрывается как именно происходит удовлетворение душевной потребности того или иного народа в творении поэта, но теперь нам это ясно: если творение органически вырастает из автора, то удовлетворить душевную потребность народа автор может только оставаясь неотъемлемой частицей народа. Вот она, разгадка парадоксального лозунга: " Искусство принадлежит народу! "

Нельзя сказать, что мы полностью осветили проблему гениальности, но кое-какие выводы можно сде­лать. Главное — аксиоматический момент: гени­альность, как Дар, идет от Бога и несовместима со злом. Далее становится ясно, что огромный мате­риал, собранный и рассмотренный под углом психиатрии Ц. Ломброзо, должен быть пересмот­рен под иным углом: психологическим.

Новая методология должна дать и иные результаты: те гении и таланты, которых Ломброзо объявил помешанными, таковыми не были, а находились в особых взаимоотношениях с так называемым " информационным полем" или " ноосферой", и их поведение и жизнь следует истолковывать с совсем иных позиций. Проблема эта еще ждет своих исследователей.

Далее. Следует признать, что автор-творец и автор-человек могут гармо­нично сосуществовать только в осознании меры ответственности и своей вины друг перед другом. Поэт и художник ответственен за " прозу" жизни, а человек жизни ответственен за пустоту и бес­плодность искусства. Полная разгадка внутрен­ней жизни гения заключается в признании права Поэта жить по своему закону. А это значит, что надо признать любого человека талантом априо­ри, надо ясно понимать, что вместе с талантом, г искрой Божьей, каждому человеку дается при рождении определенная, к сожалению, не очень большая по величине, доза жизненной силы или энергии, что он ее начинает тратить с момента рождения, что под влиянием окружающих людей (сначала родных, близких, а потом дальних, кото­рые нередко становятся ближе родных), под вли­янием среды, обстоятельств, при отсутствии зна­ний, опыта, высоких идеалов и целей он может полностью растратить ее (и чаще всего тратит!) на пустяки (ну, например, на максимальное удовлет­ворение своих непрерывно растущих потребнос­тей), а не на поддержание своего таланта, своей искры, которую он и окружающие его люди могут так и не осознать — в этом и заключена разгадка столь глубокой трагичности этого зако­на.

Свой закон для Поэта — это и есть подсозна­тельное знание о несовместимости таланта и благ обычной жизни. Это знание дается ему вместе с осознанием себя как творца: источник жизнен­ной силы один и брать из него можно только или для обычной жизни, или для творчества. Ее очень мало, жизненной силы... И поэтому, не переводя это знание в сознание, а повинуясь исключитель­но инстинкту самосохранения, Поэт делает вы­бор, не сознательный выбор, как бы повинуясь власти Творчества, как повинуются древние ге­рои Судьбе, Року: беспощадная, всепожирающая творческая страсть поневоле втаптывает в грязь все его личные пожелания! Да, природный ин­стинкт, особенно такой как инстинкт самосохра­нения, действует безошибочно: не дачи же, не автомобиль или наследственные болезни остав­лять потомству! От творца остается Творение. Оно и есть субъект бессмертия гения. Этого достаточно.

В этом же энергетизме заключена разгадка того, как создается та враждебная творчеству масса, обуянная бесами, кричащая о " справедли­вости", масса, которая в ослеплении вела гения на костер, а через сотни лет плакала при открытии памятника, где в мраморе запечатлен облик гения и надпись, справедливая для любого гения: " От столетия, - которое он провидел, на том месте, где был зажжен костер". (Надпись на памятнике Джордано Бруно, установленном в Риме в 1889 году.)

В этом же энергетизме заключена разгадка того, почему законы движения планет открыл сын хулиганки-трактирщицы и солдата-наемника, са­мой судьбой вроде бы предназначенный умереть в младенчестве или, став помощником трактир­щика, погибнуть в одной из пьяных драк.

Да, для поэтов свой закон, но я не хотел бы, чтобы у читателя возникло ощущение обоснован­ности " элитарности", избранности творческих людей, к чему тяготеют оккультисты: мол, твор­цы, наделенные искрой Божьей, живут по своим законам, а серая масса пусть пребывает в духов ном ничтожестве, да еще и должна быть презираема за то, что гонит гениев при их жизни. Нет, народ по определению талантлив, искра Божья распределяется равномерно, все остальное — воп­росы социологии, выходящие за рамки нашего исследования.

Но общий результат малоутеши­тельный: отдельные гении и таланты где-то н захватывающей дух высоте идут, как по канат балансируя двумя Дарами - искрой Божьей и жизненной силой — и всегда (исключения толы подтверждают правило) безошибочно выбирав оптимальное решение — творчество, закономерно принося в жертву свое обычное человеческое счастье и все, что придает цену обычной челове­ческой жизни. А мы — поклонники — растрачи­ваем свою жизненную силу в погоне за раритета­ми жизни, кто — обычной, кто — шикарной, а некоторые — даже умопомрачающей...

Проблема поставлена, но далеко не исчерпа­на. Как говорил Вольтер, " тут есть о чем погово­рить..."