В. С. Немчинов

Часть из них не выдержала, и к концу сессии они сломались, отступились от генетики после заявления Лысенко о полной поддержке и одобрении Сталиным его доклада о разгроме генетики. Все они потеряли работу.

Сразу после сессии ВАСХНИЛ были составлены списки, по которым множество ученых–генетиков были уволены из вузов и академических институтов. Из журналов вырывали страницы, где были статьи генетиков, в статьях вымарывали слова «ген», «генетика», «хромосомы». Многие ученые были отправлены в ссылку.

Некоторым удалось выстоять, не отказываясь от своих убеждений, благодаря смене специальности: Дубинин несколько лет работал орнитологом, Лобашев – физиологом, Рапопорт – палеонтологом, а З.Никоро – пианисткой в кинотеатре.

История воцарения и господства Лысенко в 1948 году посвящены многие книги. Отметим здесь главное. Боевая операция по разгрому генетики на сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года, которую проводил Лысенко, была лично одобрена Сталиным. Пламя погрома перекинулось на цитологию, эмбриологию, физиологию и достигло даже таких отдаленных областей, как квантовая химия.

Где корни случившегося в 1948 году погрома генетики и воцарения Лысенко? В чем причины лысенковщины?

Первое после революции десятилетие – период бурного роста и успехов русской генетики, возникшей на крепком биологическом фундаменте. Отношение власти к науке было амбивалентное. С одной стороны, естественные науки, и в их числе генетика, получали солидную государственную поддержку. Открывались новые вузы, кафедры, музеи, под которые нередко отдавались старинные особняки и дворцы. Сотрудники и студенты были полны оптимизма и энтузиазма. Политика государственного попечительства совпадала с интересами и устремлениями таких научных гигантов, как Н.И. Вавилов. Эта невиданная ранее для стран Европы государственная поддержка пропагандировалась, поражала и гипнотизировала большинство западных ученых.

Режим фетишизировал науку, но одновременно низводил ее на роль служанки («наука на службе у социализма») в социалистической «перестройке» общества. Классическая теория наследования вступала в очевидное противоречие с марксистскими догмами. В самом деле, необходимо построить коммунистический рай на Земле, а как в него войдут «родимые пятна капитализма»: воры, бродяги, проститутки и сутенеры? Либо их нужно перевоспитать и тем самым «улучшить» их наследственность, либо не удастся построить рай. Генетики не обещали улучшить наследственность, а для Лысенко пообещать это ничего не стоило.

Все, что не соответствовало этим целям – подавлялось. Поэтому, одновременно с ростом естественных наук, уже в первые годы революции были просто разгромлены социальные науки: история, философия и те течения общественной мысли, которые хоть в малейшей мере оппонировали или выходили за рамки марксизма. Наука попала в золотую клетку. С 1929 года с началом Великого Перелома возрастает роль репрессивных органов. Одной из первых жертв стал профессор С.С. Четвериков и его лаборатория. По нелепому доносу его арестовали и без суда и следствия сослали в Свердловск. Он уже никогда не возвращался в Москву. Лаборатория распадается, ряд ее членов также подвергаются ссылке. Другие, спасаясь от репрессий, уезжают из Москвы.

Отечественная эволюционная и популяционная генетика в 1920-30-е годы развивалась исключительно интенсивно. Она оказала огромное влияние как на формирование других разделов отечественной генетики, эволюционизма и общей биологии, так и на развитие синтеза генетики с дарвинизмом, на становление синтетической теории эволюции в мировом масштабе. Все это сопровождалось бурным развитием генетики, быстрым формированием научных школ, направлений, созданием новых институтов, кафедр, станций, притоком международного обмена, предоставленного в те годы советским ученым.

В 1929 году администрирование и левацкие реформы стали доходить до высшей школы и научных учреждений. В Ленинградском государственном университете был подвергнут резкой критике Ю.А. Филипченко. В 1930 году Н.К. Кольцов покинул МГУ, оставшись директором Института экспериментальной биологии (ИЭБ). Несмотря на развернутое Т.Д. Лысенко и И.И. Презентом с 1933-1934 годов наступление на дискуссии 1936 и 1939 годов, потенциал, накопленный отечественной генетикой в первые полтора десятилетия ее развития, был огромен. Развитие эволюционных и популяционных направлений не только продолжалось, но и в конце 1930-х – начале 1940-х годов все еще оказывало стимулирующее влияние на мировую науку.

Резко ухудшилась ситуация в 1940 году, когда Н.И. Вавилов был заменен на посту директора Института генетики АН СССР Т.Д. Лысенко, ведущие ученые института были уволены. Н.К. Кольцов был освобожден от обязанностей директора ИЭБ, реконструированного в Институт цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР. Арест Н.И. Вавилова, Г.А. Левитского, Г.Д. Карпеченко, Л.И. Говорова в 1940 году и их последующая гибель, репрессии в отношении многих других генетиков – трагические вехи на пути развития эволюционной и популяционной генетики в нашей стране. С 1939-1940 годов во многих вузах было резко сокращено преподавание генетики. Тем не менее, оставались еще кафедры генетики в МГУ, ЛГУ, в Киевском и Харьковском университетах, в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. На кафедре дарвинизма МГУ, в Институте эволюционной морфологии АН СССР под руководством И.И. Шмальгаузена продолжали вести исследования, посвященные изучению синтетической теории эволюции, т. е. синтезу генетики с дарвинизмом. В Киеве работал С.М. Гершензон, в Горьком – С.С. Четвериков, З.С. Никоро, И.И. Пузанов, А.Д. Некрасов, С.С. Станков, в Саратове – С.С. Хохлов, в Харькове – В.П. Эфроимсон.

За период с 1917 по 1941 годы отечественная эволюционная и популяционная генетика прошла огромный путь. Сформировались научные школы Н.К. Кольцова, С.С. Четверикова, С.Г. Навашина, В.И. Вавилова, Ю.А. Филипченко. К генетической проблематике стали подходить школы В.А. Догеля, В.Н. Сукачева, И.И. Шмальгаузена. Выросло новое поколение советских генетиков, сумевшее воспринять лучшие традиции от своих учителей, то поколение, на плечи которого выпадет война, события 1948 года и борьба за восстановление генетики и эволюционизма. Вклад советской популяционной и эволюционной генетики в становление синтетической теории эволюции весьма весом.

Следует отметить, что в 40-х годах ХХ века в генетике уже произошли новые качественные перемены, которые ознаменовали ее вступление в современную стадию, наиболее характерной чертой которой является исследование процессов наследственности и изменчивости на молекулярном уровне, широкое и комплексное применение в ходе этого исследования методов физики, химии и математики, тесное единение генетики с теорией эволюции. Правда, в первой половине 40-х годов новые идеи и методы еще не получили широкого распространения и признания. Еще сказывались зачастую старые традиции и подходы, в том числе и у советских генетиков, превращавшиеся в некоторых случаях в «абсолютную истину».

Это, по-прежнему, в какой-то мере питало критику, все более последовательно сводившую существо позиций генетики к отдельным, пережившим себя концепциям, сформулированным на ранних этапах ее развития. По сути дела, критика уже совершенно перестала замечать какие-либо сдвиги в генетике, и если обращала на них внимание, то лишь в чисто негативном плане. Нечто, ранее хоть в какой-то степени признававшееся спорным, стало для нее бесспорным. Она потеряла к этому всякий интерес и занялась своими «внутренними» проблемами, эволюционируя уже независимо от процессов, развивающихся по другую сторону «научных баррикад».

Такая эволюция выразилась, в частности, в том, что, если ранее Т.Д. Лысенко и его сторонники «отвоевывали» Дарвина у генетики, ссылаясь на него как на непререкаемый авторитет, объявляя «антидарвинизмом» любую попытку выйти за рамки традиционных методов дарвинизма. Теперь, когда была «обоснована» особая «мичуринская генетика», понадобилось сделать так, чтобы и Дарвин не слишком заслонял ее своей мощной фигурой. К тому же на Дарвина, по мере развития эволюционной генетики, все больше стали ссылаться «менделисты-морганисты». И тогда он стал объектом критики, ему был противопоставлен «советский творческий дарвинизм». Нелепость этого термина адекватна его содержанию, так как за ним все откровеннее стало вырисовываться отброшенное генетикой пугало механоламаркизма.

В самом деле, центральным в дарвинизме – в противовес механоламаркизму – является учение о естественном отборе, основывающееся в значительной мере на представлении о внутривидовой борьбе. Именно по этому звену дарвинизма и попытался нанести удар Т.Д. Лысенко в своей лекции «Естественный отбор и внутривидовая конкуренция», прочитанной в ноябре 1945 года. В ней содержалось, однако, не только отрицание внутривидовой борьбы, но и обвинения Дарвина в мальтузианстве. Это вызвало резкие возражения со стороны многих ученых – прежде всего В.Н. Сукачева и П.М. Жуковского. Но дискуссия по данному вопросу не получила в то время необходимого научного развития. Что касается Т.Д. Лысенко, то он смотрел на нее по-своему. Он считал, что тезис о внутривидовой конкуренции не является научным, а служит «оправданием классовой борьбы» в буржуазном обществе: внутривидовой конкуренции в природе нет, и нечего ее в науке выдумывать.

Эта категоричность оценок и выводов, широко соединяемая с наклеиванием философских и иных ярлыков, окрасила в специфические тона и все содержание доклада, с которым Т.Д. Лысенко выступил на августовской сессии ВАСХНИЛ в 1948 году. В нем он не сказал чего-либо принципиально нового по сравнению с тем, что уже выдвигалось им на протяжении ряда лет. Уже не было в живых Н.И. Вавилова и А.С. Серебровского, поэтому основной огонь критики в докладе был сосредоточен на И.И. Шмальгаузене, М.М. Завадовском, Н.П. Дубинине, П.М. Жуковском, А.Р. Жебраке, И.А. Раппопорте, С.И. Алиханяне и других ученых, взгляды которых отвергались без каких-либо фактических доказательств, а просто путем «сличения» с точкой зрения, получившей претензию считаться «официальной».

У Лысенко была и косвенная международная поддержка. Многие прогрессивные ученые, считая, что в России строится передовое общество, опасались, что открытая критика лысенковщины помешает строительству социализма. Выдающиеся ученые Г.Меллер, Ж.Моно, Дж.Холдейн, Ж.Браше и другие делали все возможное, чтобы не допустить публичного развенчания «мичуринской науки».