Элиты и общественные изменения

Деятельность элиты по общественным изменениям может носить довольно радикальный характер. Но, как отмечает Дуглас Норт, «революционные изменения, однако, никогда не бывают такими революционными, как убеждает нас их риторика, и дело не только в том, что мощь идеологической риторики ослабевает при происходящем в мысленных моделях избирателей столкновении утопических идеалов с грубой послереволюционной реальностью. Формальные правила можно заменить за день, неформальные ограничения ‑ нет. Несовместимость формальных правил и неформальных ограничений (что может быть результатом глубины культурного наследия, в рамках которого были выработаны традиционные способы разрешения основных проблем обмена) порождает трения, которые могут быть ослаблены путем перестройки всех ограничений в обоих направлениях, и тогда будет достигнуто новое равновесие, значительно менее революционное, чем риторика перемен»[98]. Л. Гордон и Э. Клопов указывают на общую закономерность ‑ приливно-отливный характер институционализации в эпоху всеобщих перемен[99].

Стремление элит к изменениям связано с тем, что система ценностных ориентаций этого социального слоя, как отмечают исследователи, несколько отличается от той, что существует у основной части населения. Это зафиксированная в исследованиях большая поддержка гражданских свобод[100], ее большая толерантность[101]. Американские социальные психологи обнаружили существенные различия в атрибутивных предпочтениях индивидов в зависимости от принадлежности их к разным статусным группам[102]. Исследования в постсоциалистических странах обнаруживают разрыв между элитами и массами в поддержке демократических ценностей: массы менее демократичны[103]. Как замечает А.С. Ахиезер, «элиты постоянно стремятся поднять массовое сознание до уровня своих ценностей»[104], так как для них важен контекст их функционирования, связанный с социально-структурными институциональными характеристиками общества.

В рассматриваемом контексте важно отметить культурно-идеологический сегмент элит, который можно было бы назвать «безвластной элитой», но обладающей важным ресурсом, обеспечивающим легитимность изменений.

Алекс де Токвиль в книге “Старый порядок и революция” описывает принципиально важные изменения накануне французской революции, свидетельствующие о фактическом изменении в структурах власти. Моновласть распадается, делегитимизируется и возникает несанкционированная ни законом, ни традициями и неконтролируемая борьба за власть в обществе. Токвиль пишет: «...литераторы, не обладавшие ни чинами, ни почетными привилегиями, ни богатством, ни ответственностью, ни властью, сделались фактически главными государственными людьми своего времени, и не только главными, но даже единственными, ибо если другие осуществляли правительственные функции, то авторитетом обладали они одни»[105]. Но это одновременно и изменение самого общества, пока еще не могущего непосредственно проявлять себя практически, но заявляющее себя посредством «книжной политики», словесно: «все политические страсти облеклись в философский наряд, политическая жизнь стала предметом ожесточенных прений в литературе, и писатели, приняв на себя руководство общественным мнением, заняли было такое место, которое в свободных странах занимают обыкновенно вожди партий»[106]. Место аристократии в формировании общественного мнения занимает другая сила, дворянство теряет часть своего господства. Примечательно, что, как пишет Эдмунд Бёрк, эти «литературные политики (или политические литераторы)» заключают тесный союз с обладателями капитала[107].

Интеллигенция в эпоху революций дает и обосновывает перспективы, а также переконструирует коллективную память[108]. Но слишком большое расхождение задаваемых новых норм и норм повседневности приводит к институциональным конфликтам («институциональная дихотомия»), а в дальнейшем может привести к делегитимации властных групп, стремящихся стать элитой. Это происходит, с одной стороны, снизу, когда публика не принимает и не понимает призывов интеллигенции. С другой стороны, утвердившиеся фракции властных групп начинают борьбу с забежавшими слишком далеко вперед бывшими соратниками[109]. Если рассматривать ситуацию со становящейся элитой российского постсоветского общества, то когнитивные ограничения, связанные со спецификой смыслового универсума отечественных властных групп (и населения в целом), существенно влияют на проводимые реформы и саму деятельность доминирующих слоев, так, например, ценностной ориентацией и населения, и элиты на определенный тип взаимоотношений государства и экономики. Массовые опросы и опросы элиты свидетельствуют, что большинство населения и представителей властных групп ориентировано на экономику, где командные высоты в тяжелой промышленности и в меньшей степени в финансовой и кредитной деятельности занимает государство[110]. Такого рода ориентации, скорее, схожи с «НЭПовским» вариантом развития. Аналогичная ситуация наблюдается и в других сферах. Мы зависим от прошлого и представлений о нем.

Что касается групп, контролирующих властные позиции, то рассогласование формальных правил и неформальных норм повседневности вынуждает власти компенсировать его, увеличивая контроль и идеологический аппарат. Относительно положения в Советском Союзе на это указывал В. Шляпентох. В организационном плане увеличивающийся контроль ведет к возрастанию количества чиновников[111]. С описываемым явлением связано и так называемое «институциональное неравновесие», когда часть социальных акторов постоянно стремится изменить правила игры или использовать нормы, не согласованные со всеми основными игроками. В основном это проявляется в деятельности диссидентов и контр-элиты.

Есть еще одна проблема реформистской деятельности элит общего плана. Как отметил Поль Рикёр: «Идеализм права способен утвердиться в истории лишь при поддержке реализма самовластия государя»[112]. Существует явное внутреннее противоречие политической власти – расхождение между правом и произволом[113]. В отношении элит это связано с тем, что как институт, они определяют, закрепляют и охраняют определенные нормы. Как институционализирующий институт они ориентированы на смену норм и правил, тем самым разрушая собственные ограничения. Но, как заметили древние, «что дозволено Юпитеру, не дозволено быку».

Можно вполне уверенно утверждать, что элита, являясь продуктом, объектом и субъектом общественных изменений, значимо в своей качественной определенности и своей деятельности зависит от пройденного конкретной страной исторического пути, ее культуры и констелляции социальных структур, институтов и институций.