Культура XIX века

В культуре нового времени XIX в занимает особое место. Это век классики когда буржуазная цивилизация достигла своей зрелости и затем вступила в стадию кризиса. Именно такую оценку дали этому времени выдающиеся мыслители современности О.Шпенглер, Й.Хёйзинга, Х.Ортега-и-Гассет и др.

В своей основе культура XIX столетия базируется на тех же мировоззренческих посылках что и вся культура нового времени. Это – рационализм, антропоцентризм, сциентизм, европоцентризм и др. Она пытается удержаться в пределах нововременной культурной парадигмы в ответе на фундаментальный вопрос: «Как существует мир, в котором мы живем?» Однако новизна исторической ситуации потребовала и новых подходов к решению этого старого. как сам мир. вопроса. Обозначенная обстановка – следствие грех эпохальных явлений, значение которых для судеб европейской культуры трудно переоценить: промышленный переворот в Англии, война за независимость североамериканских колоний. Великая французская буржуазная революция. Именно эти события образуют нижнюю логическую границу XIX столетия смещая ее в век XVIII, именно они обусловливают культурный поворот на рубеже ХVIII–ХIХ вв. И верхняя граница, его выход в век XX также не совпадает с хронологическими рамками. Август 1914 – вот пункт прибытия культуры нового времени с ее рационализмом и оптимизмом верой в безграничный прогресс и добрую природу человека.

Обозначив временную рамку, попытаемся рассмотреть историческое лицо XIX в., вновь обратившись к Х.0ртеге–и–Гассету. «Мы действительно, – писал испанский философ, – стоим перед радикальным изменением человеческой судьбы, произведенным XIX веком. Создан совершенно новый фон, новое поприще для современного человека, – и физически, и социально. Три фактора сделали возможным создание этого нового мира: демократия, экспериментальная наука и индустриализация. Второй и третий можно объединить под именем «техники». Ни один из этих факторов не был созданием века, они появились на два столетия раньше, XIX век провелих в жизнь» (Х.Ортега–и–Гассет. Цит. соч. С. 137–138).

Капиталистическая индустриализация, или промышленный переворот классического буржуазного типа, происходит ранее всего в Англии. К середине XIX в. это свершившийся факт в большинстве стран Европы и Северной Америки. Будучи в конечном счете закономерным результатом господства рационализма и утилитаризма в культуре нового времени, он обеспечивал новый скачок в развитии науки и техники. От механической прялки «Дженни» – к паровой машине Дж.Уатта (1784) и пароходу Фултона (1807), от паровоза Стеффенсона (1814) – к первой подземной железной дороге (1863) и т.д. шло вперед совершенствование инженерной мысли, опережаемое научными открытиями, способствующими дальнейшему развитию промышленности. Эпоха пара и электричества, телефона и телеграфа, время интереснейших открытий в астрономии, геологии, биологии и химии... Как показали подсчеты П.Сорокина, «лишь только один XIX век принес открытий и изобретений больше, чем все предшествующие столетия вместе взятые», а именно – 8527, вследствие чего техническое господство над пространством, временем и материей выросло беспредельно.

Начался небывалый пространственно–временной рост цивилизации: в духовный мир человека входили новые территории и новые «пласты» прошлого. Познание раздвинуло свои границы вглубь и вширь. Но одновременно возникли и новые способы преодоления времени и пространства: новая техника, с ее скоростями, средствами связи способствовала тому, что человек смог вместить больше космического времени в меньший отрезок времени житейского, приблизить к себе любую точку планеты. Вселенная как бы одновременно сузилась и – расширилась, все пришли в соприкосновение со всеми. Мир качественно преобразился.

Сходные процессы происходили в социально-политической жизни. Война за независимость североамериканских колоний (1774–1776) выбила из цепи самой мощной британской колониальной империи одно важное звено. Первая держава Европы терпела поражение. Принятие 4 июля 1776 г. Декларации независимости, образование Североамериканских Штатов продемонстрировали возросшие возможности освободительной борьбы угнетенных народов, кризис политики, основанной на европоцентризме, перспективы ускоренного движения по пути капиталистического развития, минуя феодализм. Капитализм вышел за пределы Европы, обнаруживая тенденцию к превращению в мировую систему. Именно эта направленность и стала определяющей в XIX в., когда начала складываться мировая капиталистическая система хозяйства, мировой рынок, а история становилась подлинно всемирной историей. Формирование мировой культуры как целого, как единства многообразия – национальных культур, художественных школ и т.д., поставило на повестку дня проблему диалога культур.

Третье – по смыслу, но не по значению, событие возвращает нас в Европу. Речь идет о Великой французской буржуазной революции 1789–1793 гг. – классическом политическом перевороте буржуазного типа. Хотя уже лидеры американской революции вдохновлялись идеалами французских просветителей, лишь Французская революция, воплотившая, казалось бы, в жизнь их принципы, обозначила кризис культуры Просвещения как неспособной обеспечить адаптацию человеческой деятельности к новым формам реальности.

Принятая 26 августа 1789 г. Декларация прав человека и гражданина провозглашала, что люди рождаются и остаются свободными и равными в правах, среди которых в качестве неотъемлемых, в частности, фигурировали собственность, безопасность и сопротивление угнетению.

Однако обещанное просветителями «Царство разума» вскоре обернулось торжеством буржуазного рассудка, равенство свелось к формальному равенству перед законом, безопасность личности оказалась растоптанной якобинской диктатурой, свобода вылилась в свободу самой беспощадной (капиталистической) эксплуатации, а революционное братство третьего сословия распалось, и враждующие классы разошлись по разные стороны баррикад. Весь ход событий, казалось, опровергал рационалистический взгляд на мир. Ведь если миром правят законы разума, то как возможно столь разительное несоответствие результатов – целям? Отныне проблема соотношения идеала и действительности стала волновать общественное сознание не меньше, чем поиск исторической закономерности в происходящем. В логическом аспекте именно это противоречие – идеала и действительности – стало движущим мотивом социокультурного развития в XIX в.

Так, в революционные годы и первое десятилетие столетия, когда конфликт идеала и действительности еще не обозначился и не был в достаточной степени осознан, господствовал (во Франции) классицизм, с его антифеодальным духом и пафосом республиканской гражданственности. Острое неприятие наступившей реакции, воцарившейся прозы жизни породило в 20–е гг. XIX в. романтический бунт молодого поколения. Романтизм – это уже не просто стиль, подобный классицизму или барокко, это общекультурное движение, культурно–исторический тип, охватывающий самые разнообразные явления – от философии и политической экономии – до моды на прически и костюмы. Но всех их объединяет одно: конфликт с действительностью, отвергавшейся с позиций высшего идеала.

Связанный корнями с романтизмом реализм приобретает социально–критическую форму и в 40–е гг. XIX в. становится влиятельным течением. Реализм, стремящийся к отображению «типических характеров в типических обстоятельствах», исходит из самой действительности, хотя и подвергает ее критике, и в ней же пытается обнаружить тенденции приближения к идеалу.

Во второй половине XIX столетия критическая направленность обретает иные формы выражения, а именно: условное и незаинтересованное отношение к действительности, переоценка ценностей, идеалов, которые все больше концентрируются в сфере искусства. Это характерно для культуры декаданса.

Наряду с критическим течением, объединяющим все вышеперечисленные формообразования, существовало и другое, буржуазно–апологетическое, воплощавшее идеалы и ценности буржуазного образа жизни, ориентировавшееся на потребительство, на культурные достижения капитализма. В его основе – убежденность в том, что окружающая действительность и есть та, которая максимально соответствует идеалу как воплощению разумности, целесообразности, удобства и красоты. Это направление охватывало так называемое «салонное» искусство, добропорядочный бытовой реализм, официальное искусство, опирающееся на государственную поддержку, формирующуюся «индустрию зрелищ» и т.д.

Присмотримся к действительности XIX в. Все ли в ней было плохо, как утверждали романтики, а позже – представители культуры декаданса? И так ли уж была она хороша, как полагали ее апологеты?

Начнем с, экономики. Капитализм вступил в фазу зрелости, что предполагало соответствующий технический базис в виде машинного производства, кардинальные преобразования характера и содержания труда, соответствующие изменения в непроизводственной сфере, общественном сознании. Машинный переворот, произведя замену мануфактуры – фабрикой, ручного труда – машинным, обеспечил беспрецедентный рост производительной силы общественного труда; привел к образованию класса наемных рабочих–пролетариев. Как писал Й.Хейзинга, «труд и производство становятся идеалом, а вскоре и идолом. Европа надевает рабочее платье!» (Й.Хейзинга. Цит. соч. С. 216). Но он же сводит к минимуму гуманистический фактор в труде, усиливая отчуждение предмета, продукта, процесса труда от работника. Дегуманизированное материальное производство, основанное на принципах полезности и чистогана, оказалось противостоящим миру идеалов и ценностей, которые могли быть реализованы только в противоположной производству сфере – сфере духа. В этом –источник раздвоения действительности на «должное» и «сущее», «идеальное» и «реальное», царство идеальных сущностей, вымысла, – и прозы жизни, попытки преодоления которого наполняют всю культуру XIX в.

Кроме того, капитализм, устранив какую бы то ни было личную или локальную зависимость индивидов, выработал «всеобщую общественную связь», воплощенную в вещах, товарах и т.д., т.е. всестороннюю взаимную зависимость индивидов в процессе обмена деятельностью и ее результатами. Эта связь оказывается как бы самостоятельно властвующей силой, и в общественном сознании может обретать очертания «мировой идеи», разума, творящего мир по своим законам, а может принимать форму рока, «мировой воли», иррациональных мистических сил. В свою очередь, положение лично и локально независимых индивидов порождает иллюзию абсолютной свободы изолированного одиночки в «атомарном обществе», усиливает субъективно–индивидуалистические тенденции в философии, искусстве

Акцент на автономию и свободу индивида, его самоценность, инициативу, самореализацию был органической частью новой идейно–психологической ориентации, в формирование которой существенный вклад внес либерализм – ведущее политическое формообразование XIX в.

Хотя уже с XVIII столетия либерализм играл решающую роль в разработке принципов демократии, а американская и французская революция продемонстрировали принципиальную возможность их осуществления, только XIX в провел их в жизнь, в практику государственного строительства, в деятельность либеральных партий. На смену феодально–абсолютистским режимам пришли различные формы конституционных монархий и парламентских республик. Складывание буржуазной государственности сопровождалось образованием политических партий, формированием многопартийной системы, дальнейшей разработкой либеральных принципов. Некоторые из них постигла интересная участь. Так, выдвинутая либералами в борьбе с феодализмом идея революции была благополучно забыта ими в XIX в., но ее подхватили иные социальные силы, – радикальные демократы, бланкисты, коммунисты и т.д. Опираясь на опыт якобинства, марксизм в качестве центрального звена своей доктрины и непосредственной практической задачи выдвинул идею насильственного изменения мира и установления в результате революции диктатуры пролетариата.

Казалось бы, либеральная идеология выработала действенные механизмы, ограничивающие сферу влияния «естественного права» – права силы. В политике – это принцип разделения властей – законодательной, исполнительной и судебной; признание равенства в правах и свободах, необходимости контроля общественности за ихсоблюдением, свободных выборов всех институтов власти и т.д.

В экономике – защита права частной собственности, свободного предпринимательства, рынка и конкуренции, идеи невмешательства государства в экономику и др.

В социальной сфере – принцип «равенства возможностей», при полном неприятии грубоуравнительной трактовки равенства, отстаивание самоценности индивида и его личной ответственности за принимаемые решения.

Но «право силы» пробивает себе дорогу в иных формах; конкуренцию побивает монополия, демократия вырождается в «диктатуру большинства», в триумф гипердемократии, использующей различные способы доказательства собственной силы – от общественного мнения до «прямого действия» (См.: А. де Токвиль. Демократия в Америке. М., 1992. Х.Ортега–и–Гассет. Цит. соч. С. 145). Да и сами демократические государства, исповедующие либеральный символ веры, ведут завоевательские войны, осуществляют колониальные захваты, подавляют рабочее движение, ограничивают деятельность оппозиции, т.е. выступают с позиций силы.

Таким образом, и конкуренция, вырождающаяся в монополию, и политика, приводящая к войнам, и личность, зажатая в тиски общественного мнения и т.д. и т.п. – вся политическая практика XIX в. показывает тупики естественно–правовой теории с ее опорой на принцип силы и неспособность либерализма найти из них выход в рамках прежней доктрины.

Интересные изменения происходят в этот период в сфере морали. Известно, что Новое время противопоставило средневековой морали и рыцарской этике идеал человека, который всем обязан не наследуемым привилегиям, а самому себе, своему труду, личным заслугам; человека, который стремится к земному благополучию, а не к лучшему месту в «мире ином», и измеряет добродетель не самоотречением, а пользой. Каждый может быть счастливым в этом мире, если будет добродетельным, а добродетель зависит от обогащения, так как последнее дает независимость. Образцом классической буржуазной морали могут служить высказывания Б.Франклина: «Пустому мешку нелегко стоять прямо», «Бережливость и труд – к богатству ведут», «Кто точно отдает долги, является хозяином чужих кошельков», «Время – деньги» и т.д. и т.п. (См.: М.Оссовская. Рыцарь и буржуа. М., 1987).

Известно, что распространению буржуазной морали франклиновского типа сопутствовало развитие определенных протестантских сект – кальвинистов – в ряде стран Западной Европы, пиетистов – в Германии, методистов –в США. Роль религиозного фактора в формировании культуры буржуазного общества прекрасно представлена в работе М.Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». Адресуя читателя к этой работе, подчеркнем, что мораль становится все более утилитарной: так, долг отныне заключается в обогащении, приумножении капитала, порядочность – в кредитоспособности, добродетель – в бережливости, граничащей с аскетизмом, смысл жизни – в неустанном упорном труде.

В XIX в. данные ценности сохраняют свою привлекательность в буржуазной среде. Наряду с этим буржуазная активность обретает иные формы. Появляется новый буржуа, который в отличие от старого – бережливого и умеренного, не благоволившего к техническим новшествам, заботившегося о качестве товара, осуждавшего заманивание клиента рекламой и более низкими ценами, – маниакально поглощен предприятием и приносимыми им прибылями, мало озабочен качеством производимого товара. Бережливость и умеренность перестали цениться, чаще всего буржуа живет в роскоши. В жестокой конкуренции для него все средства хороши – от рекламы до прямого подлога. Означает ли это исчезновение традиционных буржуазных добродетелей? Нет, но они как бы объективируются и с отдельного человека переносятся на предприятие. Теперь фирма должна стать воплощением этих ценностей – быть солидной, кредитоспособной и т.д.

Определенные изменения произошли и в этикете, который стал не только более демократичным, но и более прагматичным, утилитарным. Еще якобинцы пытались пересмотреть этикетные нормы. Так, они предписывали обращаться к каждому гражданину не на «вы», а на «ты» и снимать головной убор лишь при публичных выступлениях. Однако нормы поведения победившего, правящего класса предполагают этикетные формы регуляции дистанции между свободными партнерами купли–продажи. Тот факт, что продавец товара полностью зависит от покупателя, а не наоборот, находит отражение в необходимости однонаправленного соблюдения этих норм на рынке товаров. Коммерческая установка пронизывает этикет и в контактах равных партнеров, когда внимание оказывается лишь тем, что полезен. Налицо, таким образом, инструментальное, утилитарное использование человека через посредство этикета.

Товарно–денежные отношения способствуют " обмирщению» искусства, в котором нагляднее всего обнаруживается характерное для нового времени «расколдовывание мира».

П.Сорокин в своей книге «Социальная и культурная динамика» показал неуклонное снижение доли религиозного и увеличение доли светского искусства в Новое время (ХVII в. – 50, 2 – 49, 2; XIX в. – 24, 1 – 75, 9; XIX в. – 10, 0 – 90, 0). Светское искусство утверждает ведущую роль человека, личностного начала, демонстрирует интерес к окружающему человека миру – во всех его проявлениях – от бытовых до героических. В изобразительном искусстве это находит прямое выражение в развитии портрета и пейзажа, а также бытового и исторического жанров (так, с XVII по XIX в. доля пейзажа возросла с 2, 9 до 15, 4%; портрета – с 17, 8 до 18, 9; жанра – с 14, 9 до 35, 9%).

Характерной чертой искусства XIX столетия является отсутствие какой–либо единой эстетической доминанты – видовой, родовой, жанровой. В XIX в. складывается, а в XX становится определяющим новый, «децентрализованный» тип художественной культуры. Последнее крупное целостное образование – романтизм – принимает героическую, но безуспешную попытку преодоления разорванности культуры через «динамический синтез искусств». Отныне развитие искусства характеризуется асинхронностью, разнообразием стилей, борьбой противоположных направлений.

Происходит своеобразная «передислокация» видовых и жанровых форм художественного освоения действительности. Одни отодвигаются на задний план – как, например, архитектура, не сумевшая решить дилеммы «красота–польза», другие выдвигаются на авансцену: в романтизме – поэзия и музыка, в реализме – социальный роман и т.д. Это касается и принципиально новых способов художественного творчества, порожденных развитием техники – фотографии, кино, рекламы и т.д., способствующих дальнейшему «обмирщению» искусства в силу большей склонности к коммерциализации и утилитаризму, чем традиционные виды.

Искусство претерпевает существенные изменения в институциональном аспекте. Хотя уже в XVIII в. происходит осознание специфики художественной деятельности, только в XIX складывается ее классическая модель в виде системы институтов художественной культуры.

В мир художественной деятельности наряду с профессиональным творчеством входит фольклор, который, начиная с романтизма, функционирует по правилам высокой культуры (фольклорные тексты кладутся в основу литературных, музыкальных и других произведений), а также прикладное искусство и художественная промышленность. Союз художественной культуры и фабричного производства, обозначенный XIX в., не был безопасен. Он привел к стандартизации предметного мира человека, снижению эстетической ценности бытовой вещи, а массовое тиражирование произведений искусства – при всей его значимости для повышения общеобразовательного уровня населения, поставило искусство на поток, лишило его тайны. Не случайно именно в XIX веке зародились «индустрия словесности», «индустрия зрелищ» и т.п. – составляющие массовой культуры XX в.

В таких условиях все более значимой становилась роль высокого искусства, и оно настойчиво претендовало на занятие ключевых позиций в духовной культуре. В обстановке постоянных революционных потрясений, в этом бесконечном историческом хаосе важнейшей духовной проблемой стала не проблема освоения действительности, а выражение отношения к ней человека. И здесь роль искусства трудно переоценить. К тому же зачастую лишь одно оно и могло быть легальным рупором общественных настроений. Искусство начало превращаться в своеобразный язык философии, которая отошла от универсальных рационалистических построений и погрузилась в сферу субъективного опыта. Искусство превратилось в главную сферу выражения нравственных исканий и переживаний. Соответственно возросла самооценка искусства как креативной силы культуры. Оно взяло на себя роль судьи над обществом, впервые противопоставило себя ему, и, отгородившись от него, в конце века утвердило свою самоценность (эстетизм, теории «искусства для искусства»).

Поскольку искусство – душа любой культуры и оно глубже всего чувствует происходящие в культуре изменения, рассмотрим на примере искусства XIX в., как оно " сыграло свою роль «судьи над обществом», как отразило своеобразие духовного климата той или иной эпохи.

В развитии искусства этого периода можно выделить две основные эпохи:

• эпоху романтизма (первая половина века)