Этнопсихологическое и архетипическое происхождение социальных релизеров.

Социальные релизеры по своему происхождению могут быть как этнопсихологического, так и архетипического характера. В. Гумбольдту принадлежат слова: «У каждой нации свое собственное понятие природы»², иными словами, восприятие мира природы имеет определенную этнопсихологическую обусловленность. Например, отношение к слонам в Индии, где они веками живут вместе с людьми, и в Африке, где слон — источник опасности или объект охоты, будет, безусловно, диаметрально противоположным. Если у семитоисламских народов свинья — это грязное, «трефное» животное, у среднеевропейских — презрительное («ты — свинья» является оскорблением и для француза, и для немца, и для россиянина), то, например, у эстонцев свинья — вполне положительное существо. Если в русской культурной традиции «уж» — это нечто отрицательное (хрестоматийный пример — «Уж и Сокол» М. Горь­кого), то, например, в латышской — уж, наоборот, положительное животное.

Этнические традиции, культурные установки, особенности самого языка данного народа проявляются и в специфике тех эмоционально маркированных значений, которые заключены в социальных психологических релизерах.

Например, для носителей русского языка долгое время название таких животных, как раки, собирающих различную гниль со дна рек и озер, было мощным отрицательным релизером, поскольку на старославянском языке «рака» означает «могила».

Иногда в социальных психологических релизерах фиксируются даже особенности истории данного народа. Очень показательно в этом плане бытовое название домашнего таракана (явно неприятного для людей насекомого). Русские его называют «пруссаками», в чем отражается существовавшее, наверное, еще с эпохи Петра I, неприязненное отношение к Пруссии.

В некоторых случаях значения социальных релизеров связаны с сохранением в человеческом бессознательном следов архаического мышления, т. е. являются архетипическими по своему происхождению. «Формами придания смысла нам служат исторически возникшие категории, восходящие к туманной древности, в чем обычно не отдают себе отчета. Придавая смысл, мы пользуемся языковыми матрицами, происходящими, в свою очередь, от первоначальных образов (архетипов)³. С какой бы стороны мы ни брались за этот вопрос, в любом случае необходимо обратиться к истории языка и мотивов»⁴.

В эпоху зарождения языка из множества перцептивных признаков, присущих тому или иному природному объекту, вычленялись те, которые значимы для принятия определенного поведенческого решения и последующего действия с ним. Какие именно признаки при этом выделялись, зависело от мотивации доминирующей деятельности с данным природным объектом, поэтому в одних случаях растение могло рассматриваться как лечебное средство, а в других — как украшение. Сформировавшееся поведенческое решение по отношению к природному объекту в дальнейшем оформлялось в виде соответствующей поведенческой установки. Такая установка часто фиксировалась в самом названии этого природного объекта или в устойчивых словосочетаниях, неразрывно связанных с ним (например, чистотел — чистить тело, подберезовик — искать под березой, одуванчик — одувать и т. п.).

Особенно ярко этот механизм возникновения названий животных и растений иллюстрируют языки индейских племен, в которых еще не утратилась связь с архаическими истоками. Например, индейские племена, занимающиеся садоводством, называют ворона «потребителем садовых плодов», а племена рыболовов и охотников считают эту же птицу «поедателем падали и экскрементов». (Интересно, что у индейских племен решения относительно названий тех или иных новых природных объектов принимаются советом старейшин.) Такие названия, в сущности, являются социальными психологическими релизерами, определяющими направление и характер развития субъективного отношения к природным объектам.

В русском языке в названиях некоторых растений и животных до сих пор также достаточно явно прослеживается этот механизм их возникновения: например, «подосиновик», «бессмертник», «мухомор», «чертополох» («черт + полох» (огонь) — «чертов огонь»), «гадюка». В других случаях архетипическое значение оказывается полностью стертым, и название природного объекта может приобрести противо­положную семантическую нагрузку. Например, «василек» восходит к названию мифологического существа Василиска, приносящего людям горе, как и сам сорняк василек приносит горе хлеборобу, хотя в настоящее время за счет приятного фонетического оформления это название воспринимается как «положительное».

Эти же закономерности иногда прослеживаются и в образовании учеными названий животных и растений. Например, когда европейцы обнаружили в Африке птицу, у которой на голове торчат два пера, как за ухом у заправского секретаря, они так и назвали ее — птица-секретарь. В общем-то, современные ученые выполняют роль совета старейшин у индейских племен.

___________________________

¹ В Южной Америке обитают летучие мыши, которые могут питаться кровью, но, в любом случае, они ее не «сосут», а слизыва­ют с ранок животных или спящего человека.

² Цит. по: ЛукачД. Своеобразие эстетического. Т.4. М., 1987. С. 287.

³ Термин архетип происходит от греч. — древний + тип.

⁴ Юнг К.Г. Архетип и символ. М., 1991. С. 121.