Поэтика романов Э. Хемингуэя.

Хемингуэю было чуждо отчаяние, определявшее тональность творчества писателей «потерянного поколения».

Стерильности окружающего мира он противопоставляет неразрушимые, вечные начала человеческого существования. Мысль о «простых и насущных вещах» — о любви, слиянии с природой, возвращении к земле, которая «пребудет вовеки» (эпиграф из Экклезиаста, предпосланный «Фиесте»), — всегда присутствует в сознании его героя. Этим определяется и характер художественных решений Х.: установка на зримое и вещественное, лаконизм и обязательный подтекст (проза схожа с айсбергом, у которого незримыми остаются семь восьмых общей массы), сочетание репортажности и лиризма, использование приемов внутреннего монолога, позволяющего воссоздать травмированное сознание персонажа и его мучительные поиски выхода из одиночества.

В 1930-е годы эти поиски все более откровенно соотносятся с идеей ответственности за судьбы мира, оказавшегося перед угрозой фашизма, особенно после гражданской войны в Испании 1936-39. Наряду с Парижем, Испания была его пожизненной любовью. Она навеяла самые поэтичные страницы «Фиесты», в которой коррида описана как акт высшего испытания мужества, когда гибелью может закончиться каждое вторжение на «территорию быка». После гражданской войны в Испании, которую Хемингуэй освещал как репортер, находясь в центре событий и безоговорочно квалифицируя франкизм как «ложь, изрекаемую бандитами», та же идея испытания соотносится им не только с героикой одинокого противостояния заведомо несправедливой судьбе, но и с требованием выбора ответственной гражданской позиции, когда история находится на одном из трагических переломов. Эта идея главенствует в романе об испанских событиях «По ком звонит колокол» (1940), где сочетаются фактографическая яркость картин крушения Республики, осмысление жестоких уроков истории, приведшей к такому финалу, и непоколебленная вера в то, что личность выстоит даже в трагические времена. Обретенное персонажами понимание, что «человек один не может», придало новое звучание прозе Х.: слабеет антагонизм в отношениях личности и истории, лейтмотив одиночества сменяется идеей единения во имя гуманизма.

" Колокол" стал непревзойденным творческим образцом той двойной перспективы, которая явилась сущностью повествовательного искусства Х. и фундаментом всех его новаторских исканий.

Подведя итог размышлениям и поискам двух десятилетий между войнами, " Колокол" заставил по-новому воспринять понятия мужества, " момента истины", стоицизма. Испанский роман осветил мир Х. отблеском пронесшейся над человечеством грозы и указал путь среди новых гроз, своими близящимися разрядами заполнивших атмосферу конца 30-х годов".

У Хемингуэя как у писателя свой особенный стиль. Уже с появлением в печати первых рассказов и романов Эрнеста Хемингуэя критика обратила внимание на исключительно большое место, которое занял в его произведениях диалог. Он вытеснил описания, авторские характеристики героев, " драматизировал" прозу Хемингуэя.

Наряду с этим поражала односложность этого диалога, его нарочитая лексическая упрощенность. Герои Хемингуэя говорят обыденным языком. В их речи нет поэтической метафоричности. Однако за этой кажущейся упрощенностью угадывается живая, трепещущая мысль, которая как бы не ложится в слова, оставаясь в " подтексте" произведения. Расшифровать подтекст можно, лишь хорошо осмыслив нравственное состояние героя, который как бы таится от собеседника, а подчас бежит и от себя самого.

У Хемингуэя диалог осложняется тем, что его персонажи говорят о самых различных вещах, " перескакивая" с одной темы на другую. Они делают это невольно, вспоминая что либо по ассоциации. Но для Хемингуэя эта подмена одной темы другой очень важна. Она заставляет нас отбрасывать все случайное, наносное в разговоре, чтобы различить за " шелухой" повседневных слов истинное движение человеческого чувства.