Старший группы капитан Алехин Павел Васильевич

Первый день ничего, по существу, не дал.

Кроме Шиловичей, я побывал еще в Каменке и в Новоселках - деревнях,

прилегающих к Шиловичскому лесу с противоположной стороны, - и на двух

десятках окрестных хуторов.

Те, кого мы искали, навряд ли находились в лесу. Представлялось

вероятным, что вчера или позавчера они проникли туда, а после передачи, не

теряя времени, тотчас скрылись; естественно было полагать, что на подступах

к лесу их кто-нибудь видел.

Двое неизвестных, замеченные Васюковым, несомненно, заслуживали нашего

внимания, однако принимать их за рабочую версию следовало с существенными

оговорками. Во-первых, Васюков не видел, взялись ли эти двое из леса или

двигались до того вдоль опушки, - может, в лесу они и не были? Во-вторых,

передача велась с участка, расположенного ближе к Новоселкам, чем к

Шиловичам, и, чтобы оставить массив и побыстрее удалиться от места выхода

рации в эфир, разумнее было не идти через весь лес, а по-скорому выбраться

там на оживленное шоссе и сесть на попутную машину. И в-третьих - самое для

нас огорчительное, - Васюков видел неизвестных на значительном расстоянии,

не разглядел и не смог хотя бы приблизительно обрисовать их внешность.

Я без труда нахожу общий язык с крестьянами, а интересовал меня простой

и, казалось бы, безобидный вопрос:

кого из незнакомых людей встречали или видели в последние дни близ леса

и неподалеку? Понятно, я не спрашивал об этом прямо - как и обычно,

приходилось конспирировать.

Я побеседовал, наверное, не менее чем с полусотней человек - в основном

с женщинами, стариками и подростками, - полагаю, из них лишь двое, бывшие

партизаны, были со мной по-настоящему откровенны; остальные смотрели

настороженно и говорили, что ничего не знают.

- Темный народ, забитый, - жаловался мне в Лиде начальник милиции. -

Западники, известное дело. Слова из них не вытянешь...

Такие суждения я слышал не раз, и доля истины в том имелась, впрочем, я

хорошо понимал и этих " темных" людей.

За пять последних лет здесь четырежды круто менялась жизнь: сначала

санационная Польша, затем - присоединение к Советской Белоруссии, потом

война - она пришла сюда на вторые сутки - и кровавая немецкая оккупация и,

наконец, снова - уже второй месяц - советская власть.

Причем, помимо официальных сил, были весьма действенные и нелегальные.

Во время оккупации в лесах хозяйничали партизаны, теперь же рыскали

различные банды, остаточные группы немцев, встречались и мелкие шайки

обыкновенных дезертиров.

В действиях враждебных нелегальных сил было и общее - внезапность

появления, жестокость, пренебрежение человеческими жизнями, имелись и свои

особенности. Аковцы, устраивая засады, обстреливали на дорогах автомашины,

убивали в первую очередь военнослужащих, ввязывались в бои даже с небольшими

подразделениями Красной Армии. " Зеленые" - банды литовских националистов, -

наведываясь с севера, расправлялись с коммунистами и сельсоветчиками,

вырезая подчас без разбору целые семьи, грабили нещадно крестьян; немцы и

власовцы были осторожны, в деревни обычно не заходили, нападали только в

лесах, на глухих дорогах и на хуторах, не оставляя, однако, в живых ни

одного свидетеля: они старались себя не обнаруживать, чтобы избежать

возможного преследования и уничтожения.

Со всеми этими страшными силами местные жители оказывались, как

правило, один на один; они пребывали в постоянном страхе перед любым

пришельцем, ожидая от каждого только насилия, ограбления или смерти и не без

основания полагая, что короткий язык - хоть какой-то залог покоя и личной

безопасности. Моя же форма их едва ли в чем убеждала, поскольку наше

армейское обмундирование пользовали и аковцы, и " зеленые", и власовцы, и

даже немцы.

, Отмолчаться подчас стремились и местные должностные лица. Весьма

характерный разговор произошел у меня в Каменке.

Обязанности председателя сельсовета там исполнял старый носатый

крестьянин - белорус с реденькими выцветшими усами и самокруткой в зубах.

Сидя за столом посреди пустой грязной хаты, он увлеченно играл в шашки с

длинноногим подростком - посыльным - и даже не скрыл своего огорчения, что

им помешали.

Трое стариков, вооруженных немецкими винтовками, охраняли сельсовет

снаружи. Они ввалились следом за мной и молча наблюдали, как " старшина"

проверял мои

документы, затем, потоптавшись, вышли вместе с мальчишкой.

Как и в Шиловичах, я отрекомендовался представителем по

расквартированию и предъявил вместе с командировочным предписанием не

красную книжечку с пугающей надписью " Контрразведка...", а офицерское

удостоверение личности.

Старик показался мне простоватым и словоохотливым, но это только с

первого взгляда.

Он действительно охотно говорил на разные общие темы, например про

хлеба и дороговизну, про нехватку мужчин иди тягла, на что пожаловался

трижды, видимо опасаясь, что я попрошу подводу. Однако за время нашей беседы

он умудрился не назвать почти ни одной фамилии, ни словом не обмолвился о

бандах, будто их и не было;

меж тем я проникся мыслью, что именно их он более всего боялся.

Он ловко уклонился от разговора о тех, кто сотрудничал и ушел с

немцами, на вопрос же о Шиловичском лесе коротко заметил: " Мы туда не

ходим". И начал о другом.

На счету у меня была каждая минута, а он пространно рассказывал, и я

был вынужден слушать, как дети его соседки, играя, чуть не спалили хату или

как баба по имени Феофина родила весной двойню, причем у девочки белые

волосики, а у мальчика черные, к чему бы так?

При этом он все время простецки, добродушно улыбался и дымил свирепым

самосадом, лицо же его, казалось, говорило: " Пойми, ты приехал и уехал, а

мне здесь жить! "

После Каменки я заглянул на хутора, окаймлявшие Шиловичский массив с

северо-запада.

Одинокие хаты с надворными постройками тянулись вдоль леса на

значительном расстоянии друг от друга, каждая посреди своих огородиков,

рощиц и крохотных полей. Я заходил во все, где были хозяева, но не услышал и

не увидел ничего для нас интересного.

Хижняк должен был к двум часам подъехать и в условленном месте ожидать

меня. В начале третьего я направился к шоссе, чтобы, оставив в машине

погоны, пилотку и документы, идти в лес осматривать свой участок.

Я спешил орешником, когда различил позади приближающиеся шаги.

Оглянулся - никого. Прислушался - меня определенно кто-то догонял. Сдвинув

на ходу предохранитель " ТТ", я сунул пистолет в брючный карман и, выбрав

подходящее место, мгновенно спрятался за кустом.

Вскоре я увидел того, кто торопился мне вслед. По орешнику быстро шел,

почти бежал черноволосый горбатый мужчина, приземистый, тщедушный, лет

сорока, в истрепанном пиджаке и таких же стареньких, с большими заплатами на

коленях и сзади брюках, заправленных в грязные сапоги.

С этим крестьянином я беседовал не далее чем час назад в его хате, где,

кроме него, в тот момент находились еще две женщины, как я понял, жена и

теща. Я заметил, что перед моим приходом у них что-то произошло, ссора или

серьезная размолвка. В лицах у всех троих проглядывала какая-то

встревоженность или расстройство. У женщин, особенно у старшей, были

красноватые, с припухшими веками, явно заплаканные глаза. Сам горбун смотрел

с плохо скрываемой боязнью; он говорил по-польски, отвечал односложно, тихо,

то и дело повторяя: " Не розумем... Не вем" *.

Сейчас, миновав меня, он сделал еще с десяток шагов, остановился и

прислушался, наверно, пытаясь определить, куда я делся. Затем обернулся,

увидев меня, испуганно вздрогнул и в замешательстве проговорил:

- Дзень добры, пане...

- День добрый, - невозмутимо ответил я, хотя мы с ним уже здоровались и

по логике следовало бы спросить:

" Что вам от меня нужно? "

Несомненно, он бежал за мной. Я смотрел выжидательно. Капли пота

блестели на его небритом разгоряченном лице; выпуклая уродливая грудь дышала

часто и возбужденно. Его грубые сапоги до верха голенищ были запачканы

засохшим навозом.

- Пан товарищ... - испуганно оглянувшись, начал он, тут же умолк и

снова прислушался. - Пан официэр...

X x x

Он говорил по-польски, взволнованно, сбивчивым полушепотом; очень

многого я не понимал, все время переспрашивал и минут за тридцать нашей

беседы с немалым трудом уяснил суть.

Рассказывая, он то и дело оглядывался или, сделав мне знак, умолкал и

напряженно прислушивался. Я дважды поинтересовался причиной его

беспокойства, но оба раза он, вероятно не понимая, лишь недоуменно пожимал

плечами.

Расставшись с ним и держа путь к машине, я обдумывал его рассказ.

То, что я сумел понять, выглядело так.

Вчера на рассвете он, Станислав Свирид, разыскивая корову, не

вернувшуюся вечером к дому, увидел неподалеку от опушки Шиловичского леса

трех человек в советской военной форме. Они прошли гуськом поблизости, но он

притаился в ельнике, и его не заметили. В переднем он узнал Павловского

Казимира, двух других видел впервые.

----------------------------------------

* Не розумем... Не вем. - Не понимаю... Не знаю (польск.).

---------------------------------------------------------------

По словам Свирида, во время оккупации этот Павловский служил немцам

где-то под Варшавой, якобы в полиции, на какой-то ответственной должности;

во всяком случае, получал большие деньги. (О больших деньгах, как мне

показалось, с оттенком зависти, Свирид упомянул трижды.) Неоднократно

Павловский приезжал на побывку к своему отцу, жившему на соседнем хуторе;

был он всегда в цивильном и в шляпе, но, как уверял Свирид, якобы имел

офицерский чин и награды от немцев.

По словам Свирида, отец Павловского, по национальности немец, в

настоящее время арестованный, находился в Лиде, а родная тетка проживала в

Каменке.

Собственно, по лесам в разных шайках бродили и бывшие полицаи, и всякие

пособники, не успевшие уйти с немцами. Занимались ими местные органы и

маневренные группы войск НКВД, нас же они интересовали лишь в той мере, в

какой представляли опасность для армии и тылов фронта.

Настораживало в этой истории другое.

Публика в шайках собиралась неоднородная, одетая и вооруженная весьма

по-разному. Свирид же уверял, что эти трое были чуть ли не в одинаковом

нашем офицерском обмундировании, причем у двоих наверняка были советские

автоматы.

И второе. При отступлении немцев полицаи обычно уходили с ними на

Запад. Павловский же, служивший где-то под Варшавой, наоборот, оказался

почему-то километров на двести восточнее, по эту сторону фронта - каким

образом? В то же время я понимал, что его пребывание близ Шиловичского

массива за тринадцать часов до выхода разыскиваемого передатчика в эфир

могло быть и чистой случайностью.

Меня занимало, чем был так обеспокоен Свирид и почему у себя в хате он

отмалчивался, а затем, очевидно, следил за мной, догнал и все рассказал.

Многое относительно Павловского еще требовалось узнать, проверить и

уточнить как в Лиде, так и здесь, на месте - безотлагательно. Но сейчас я не

мог терять даже минуты: меня ждал лес.