Глава XXV

Мария Сильва была бедна и хорошо знала, что такое бедность. Для Руфи слово " бедность" означало просто дурные условия существования. Этим исчерпывалось представление ее о бедности. Она знала, что Мартин Иден беден, и мысленно сравнивала его жизнь с жизнью юного Авраама Линкольна или мистера Бэтлера - вообще всех тех, кто, начав с нищенского существования, достиг под конец успеха и благополучия. Признавая, что бедность неприятна со многих точек зрения, Руфь в то же время, как и большинство людей ее круга, видела в бедности превосходный стимул для карьеры и для работы, при условии, конечно, что человек, живущий в бедности, имеет хоть какие-нибудь способности. Поэтому Руфь не слишком огорчилась, узнав, что Мартину пришлось заложить часы и пальто. Наоборот, она даже была довольна, надеясь, что тем скорее он образумится и бросит свои литературные начинания.

Лицо Мартина, худое и осунувшееся, не наводило Руфь на мысль о том, что он голодает. Она замечала перемену в нем и радовалась, так как облик Мартина стал одухотвореннее, тоньше, утратив ту мощь здорового животного, которая одновременно и влекла и отталкивала ее. Иногда Руфь восхищалась каким-то особенным блеском его глаз, делавшим его похожим на поэта или ученого, то есть на того, кем он хотел бы быть и кем она хотела его видеть. Но Марии Сильве его ввалившиеся щеки и горящие глаза говорили совсем другое, и по этим признакам она изо дня в день отмечала перемены в его благосостоянии. Она видела, как Мартин вышел из дому в пальто, а вернулся без пальто, хотя день был холодный и дождливый. Потом на некоторое время щеки его слегка округлились и голодный огонь в глазах погас. Мария заметила также исчезновение часов и велосипеда, повлекшее за собой снова некоторый расцвет жизненных сил.

Кроме того, Мария знала, как он трудится, так как ей было точно известно, сколько керосина он сжигает за ночь.

Работа! Мария отлично понимала, что Мартин работает, хотя его работа не совсем обычного свойства. Ее очень удивляло, что чем меньше он ест, тем усерднее трудится. Иногда, когда ей казалось, что Мартин голодает особенно сильно, она посылала ему с одним из ребятишек свежий хлебец, под нехитрым предлогом, что ему самому не испечь такого хорошего. Иногда она посылала ему миску горячего супа, мучаясь в то же время сомнением, имеет ли она право отнимать этот суп у своих детей, у своей, так сказать, плоти и крови. Mapтин был полон самой горячей благодарности, ибо знал по опыту, что если есть в мире истинное милосердие, то оно обитает только здесь, среди бедняков.

Однажды, накормив детишек остатками провизии, Мария истратила последние пятнадцать центов на галлон дешевого вина и угостила им Мартина, зашедшего в кухню за водой. Он выпил за ее здоровье, а она выпила за его. Потом она выпила за успех его начинаний, а Мартин выпил за то, чтобы Джемс Грант поскорее явился и заплатил за стирку. Джемс Грант был плотничий подмастерье, который неаккуратно платил и задолжал Марии целых три доллара.

И Мартин и Мария пили на пустой желудок, и кислое молодое вино быстро бросилось в голову обоим. При всем своем несходстве, они оба были бедны и одиноки, и эта нищета, о которой всегда умалчивалось, связывала их прочными узами. Мария обрадовалась, узнав, что Мартин бывал на Азорских островах, где она прожила до одиннадцати лет, Еще больше она обрадовалась, услыхав, что он бывал и на Гавайских островах, куда она потом перебралась. Но ее восторг перешел всякие Гранины, когда Мартин сообщил ей, что бывал на острове Мауйи, где она вышла замуж. На Кагулуи, где она впервые познакомилась с мужем, Мартин был два раза. Еще бы ей не помнить груженных сахаром судов! Так он плавал на них? Ну скажите пожалуйста, до чего же тесен мир! А Вайлуку? Мартин и там побывал. Знавал ли он главного надсмотрщика плантации? Ну как же, он даже пропустил за его здоровье стаканчик.

Так, предаваясь воспоминаниям, они топили свой голод в кислом вине. Впрочем, Мартину будущее не представлялось слишком мрачным. Рано или поздно он добьется успеха и славы. Он уже чувствует их дыхание рядом. Еще немножко - и он сможет схватить их рукой. Тут он стал пытливо вглядываться в изможденное лицо женщины, сидящей перед ним, вспомнил хлеб и суп, которые она ему присылала, и ощутил порыв великой благодарности, желание облагодетельствовать ее.

- Мария, - вскричал он вдруг, - что бы вы хотели иметь?

Та с недоумением посмотрела на него.

- Ну, что бы вы хотели иметь в данную минуту?

- Семь пара башмака - для рэбята.

- Вы их получите, - объявил он, и она торжественно кивнула головой. - Ну, а еще что-нибудь, поважнее?

В глазах Марии мелькнула добродушная радость. Мартин шутил с ней - с ней, с которой уже давно никто не шутил.

- Подумайте, не спешите, - сказал он предостерегающе, когда она открыла было рот, чтобы заговорить.

- Корошо, - сказала она, - я подумала. Менэ надо дом, своя дом, - бесплатна жить. Нэ платить семь доллара на месяц.

- Вы его получите, - произнес он, - и очень скоро. Ну, а самое ваше большое желание? Вообразите, что я - бог и что я все могу исполнить, Ну, говорите, я слушаю.

Мария помолчала минуту.

- Вы будэтэ пугацца.

- Нет, нет, - засмеялся он, - я не испугаюсь. Ну, говорите?

- Большой вещь, ах, большой, - предупредила она.

- Ладно, ладно. Говорите.

- Корошо. - Она глубоко вздохнула, как ребенок, который хочет и боится попросить. - Менэ хочется фэр-ма - короша фэрма. Много корова, много луг, много трава. Около Сан-Лиана В Сан-Лиана живет моя брат. Буду продавать молока в Окленд. Много монэта. Джо и Ник нэ будэт пасти коров. Оны пойдет в короша школа. Будет важный инженер, строить дорога. Да, хочется короша фэрма.

Мария умолкла и блестящими глазами поглядела на Мартина.

- Вы ее получите, - быстро отвечал он.

Она кивнула и выпила за великодушного дарителя, хотя и прекрасно знала, что никогда не получит обещанных даров. Но она была благодарна Мартину за его доброе намерение и умела ценить обещание, как ценила бы самый дар.

- Да, да, Мария, - сказал Мартин. - Ник и Джо не должны пасти коров. Все ребята будут ходить в школу круглый год в хороших, крепких башмаках. Это будет первоклассная ферма у вас будет дом, конюшня, хлев, стойло для коров. У вас будут свиньи, куры, огород, фруктовый сад - одним словом, все, что нужно; у вас хватит средств, чтобы нанять работника, даже двух работников. И вам нечего будет делать. Вы будете воспитывать детей. А если подвернется хороший человек, вы выйдете за него замуж, и он станет хозяйничать на ферме, а вы будете отдыхать.

И, щедрой рукой отмерив ей долю из своих будущих благ, Мартин встал и пошел закладывать свой единственный выходной костюм. Ему было не легко решиться на это, потому что таким образом он лишал себя возможности видеться с Руфью. Другого приличного костюма у Мартина не было, а в матросской заплатанной куртке он мог заходить к булочнику и мяснику, мог наведываться к сестре, но о том, чтобы являться в таком виде к Морзам, разумеется, нечего было и думать.

Мартин продолжал трудиться, испытывая тоску, близкую к полному отчаянию. Все чаще ему приходило на ум, что и второе сражение проиграно и что в самом деле нужно снова итти работать. Все были бы довольны этим: лавочники, сестра, Руфь и даже Мария, которой он задолжал за целый месяц. Он уже два месяца не платил за прокат пишущей машинки, и магазин требовал или уплатить, или возвратить машинку. Готовый уже покориться и отложить борьбу до более подходящего времени, Мартин отправился держать экзамен на железнодорожного почтальона. К своему изумлению, он выдержал первым Правда, неизвестно было, когда откроется вакансия.

И вот в это время наибольшего отчаяния издательская машина вдруг нарушила свой обычный ход. Или в ней соскользнуло какое-нибудь колесико, или она была просто плохо смазана, но в одно прекрасное утро почтальон принес маленький запечатанный конверт. В углу конверта Мартин увидел штамп " Трансконтинентального ежемесячника". Сердце у него рванулось и замерло, он почувствовал слабость во всем теле, колени как-то странно задрожали. Пройдя к себе в комнату, он, все еще не распечатывая конверта, уселся на кровать и в этот миг ясно понял, что слишком радостное известие может убить человека

Конечно, это было радостное известие. В таком маленьком конверте не могла бы поместиться рукопись Мартин помнил, что в " Трансконтинентальный ежемесячник" он послал " Колокольный звон", страшный рассказ, в котором было пять тысяч слов. А так как лучшие журналы всегда платят по приеме рукописи, то в конверте, очевидно, таился чек. Два цента за слово - следовательно, за тысячу слов - двадцать долларов; чек, стало быть, должен быть на сто долларов! Сто долларов! Разрывая конверт, он уже подсчитал мысленно все свои долги. 3 доллара 85 центов в бакалейную лавку; 4 - мяснику; 2 -булочнику; за овощи - 5; всего 14.85. Далее, за комнату - 2.50, за месяц вперед - 2.50; за двухмесячный прокат машинки - 8, за месяц вперед - 4; всего 31.85. Кроме того, надо выкупить вещи из ломбарда: часы - 5.50; пальто - 5 50, велосипед - 7.75; костюм - 5.50 (из 60 % - но не все ли равно!).Общий итог - 56.10. Эта сумма словно была выписана перед ним в воздухе светящимися цифрами. Остаток в 43 доллара 90 центов представлял необычайное богатство, принимая во внимание, что будет уплачено вперед и за комнату и за машинку.

Тем временем Мартин вскрыл, наконец, конверт и вынул отпечатанное на машинке письмо. Чека не было.

Он потряс конверт, поглядел его на свет, не доверяя глазам, разорвал. Чека не было. Тогда Мартин начал читать письмо, стараясь сквозь похвалы редактора добраться до сути дела, найти объяснение, почему не прислан чек. Этого объяснения он не нашел, но зато прочел нечто такое, что внезапно поразило его, как удар грома. Письмо выпало у него из рук. В глазах помутилось, и, упав на постель, он с головой закутался в одеяло.

Пять долларов за " Колокольный звон". Пять долларов за пять тысяч слов! Вместо двух центов за слово -один цент за десять слов! И еще издатель расточает ему похвалы, сообщая, что чек будет выслан немедленно по напечатании рассказа! Значит, все это было вранье - и то, что минимальная ставка два цента за слово, и то, что платят по приеме рукописи. Все это было вранье, и он просто-напросто попался на удочку. Знай он это раньше, он не стал бы писать. Он пошел бы работать, работать ради Руфи. Мартин вспомнил, сколько времени он потерял с тех пор, как начал писать. И все это, чтобы в конце концов получить один цент за десять слов! Те гонорары, которые, по словам газет, получали великие писатели, вероятно тоже существовали лишь в воображении журналистов. Все его полученные из вторых рук представления о писательской карьере были неверны: доказательство налицо. " Трансконтинентальный ежемесячник" стоит двадцать пять центов номер, и художественно выполненная обложка указывает на его принадлежность к первоклассным журналам. Это старый, почтенный журнал, начавший издаваться задолго до того, как Мартин Иден появился на свет. На его обложке неизменно печатается изречение одного всемирно известного писателя, указывающее на почетную миссию " Трансконтинентального ежемесячника", на страницах которого начало свою карьеру упомянутое литературное светило. И вот этот-то высокохудожественный и высоконравственный журнал платит пять долларов за пять тысяч слов! Тут Мартин вспомнил, что один великий писатель недавно умер на чужбине в страшной нищете, - и решил, что ничего удивительного в этом не было.

Да. Он попался на удочку. Газеты наврали ему всякого вздора про писательские гонорары, а он из-за этого потерял целых два года! Но теперь довольно. Больше он не напишет ни одной строчки! Он сделает то, чего хочет Руфь, чего хотят все кругом, - он поступит на службу. Эта последняя мысль вдруг напомнила Мартину Джо -Джо, который где-то там колесит по дорогам страны безделья. Мартин вздохнул с завистью. Девятнадцатичасовая ежедневная работа внезапно дала себя почувствовать. Но Джо не был влюблен, не знал ответственности, которую налагает любовь, и, следовательно, имел право шататься по миру и бездельничать. У Мартина была определенная цель, ради достижения которой стоило работать. Завтра же с раннего утра он начнет искать службу и завтра уже известит Руфь о том, что намерен переменить образ жизни и готов поступить в контору к ее отцу,

Пять долларов за дять тысяч слов, десять слов за один цент - рыночная цена искусства! Несправедливость, ложь, подлость, таившиеся в этой цифре, не давали ему покоя. А сквозь закрытые веки горела другая цифра -3.85 - сумма его долга бакалейщику. Мартина знобило, и все кости у него ныли. В особенности ломило поясницу. Голова болела - темя болело, затылок болел, самый мозг, казалось, болел под черепною коробкой; особенно невыносима была боль над бровями. А перед глазами по-прежнему сверкала беспощадная, терзающая цифра -3.85. Чтобы избавиться от этого назойливого видения, Мартин открыл глаза, но яркий дневной свет причинил ему нестерпимую боль; пришлось снова закрыть глаза, и цифра 3.85 вспыхнула с прежней силой.

Пять долларов за пять тысяч слов, десять слов за один цент! - эта мысль сверлила его мозг, и он не мог от нее избавиться, так же как не мог избавиться от цифры 3.85. Наконец в цифре начались какие-то изменения, за которыми Мартин наблюдал с любопытством, и постепенно она превратилась в 2. А, догадался он, это долг булочнику! Следующая цифра была 2.50. Эта цифра так заинтриговала его, словно ею решался вопрос его жизни и смерти. Кому-то он в самом деле должен два с половиной доллара, но кому? Ему необходимо было решить эту задачу, решить во что бы то ни стало, и он бродил по длинным темным коридорам памяти, тщетно стараясь найти ответ. Казалось, прошли целые столетия, пока он вдруг сразу не вспомнил, что должен их Марии. С чувством огромного облегчения Мартин подумал, что теперь может отдохнуть, решив эту сложную задачу. Но не тут-то было. Исчезла цифра 2.50, а вместо нее зажглась другая - 8.

Кому он должен восемь долларов? Нужно опять было пускаться в утомительные скитания по закоулкам мозга.

Сколько длились эти скитания, Мартин не знал (ему казалось, что бесконечно долго), но вдруг он пришел в себя от стука в дверь и услыхал голос Марин, спрашивавшей его, не болен ли он. Глухим, незнакомым голосом Мартин ответил, что просто вздремнул. Его удивила темнота, сгустившаяся в комнате. Письмо пришло в два часа дня, а теперь был уже вечер. Очевидно, он заболел.

Тут опять перед ним появилась цифра 8, и он снова начал напряженно думать. Впрочем, теперь он стал хитрее. Вовсе незачем блуждать среди хаоса воспоминаний. Как он был глуп! Нужно просто повернуть наудачу огромное колесо памяти; оно повернулось - и вдруг, завертевшись с необычайной скоростью, втянуло его в свою орбиту и понесло в черную пустоту,

Мартин нисколько не удивился, увидав себя в прачечной, подкладывающим крахмальные манжеты под каток. Но на манжетах было что-то напечатано. Очевидно, это новый способ метить белье, подумал Мартин и вгляделся в метку: на манжете стояла цифра 3.85. Он вспомнил, что это счет бакалейщика и что счета необходимо пропускать через каток. Коварная мысль пришла ему в голову. Он побросает все счета на пол и не станет платить по ним. Сказано - сделано. И вот он швыряет бесцеремонно смятые манжеты на необыкновенно грязный пол. Куча стала неимоверно расти, каждый счет удвоился, удесятерился, разбился на тысячи таких же счетов, и только счет Марии в два с половиною доллара не множился. Это значило, что Мария не станет притеснять его, и Мартин великодушно решил, что уплатит только по ее счету. Решив так, он начал разыскивать этот счет в груде, валявшейся на полу; он искал его много веков, пока, наконец, дверь не отворилась и в комнату не вошел хозяин гостиницы - толстый голландец. Лицо его пылало гневом, и громовым голосом он заорал на весь мир: " Я вычту стоимость манжет из вашего жалованья" Груда сразу превратилась в целую гору, и Мартин понял, что ему придется работать тысячу лет, чтобы заплатить за эти манжеты.

Ничего не оставалось, как только убить хозяина гостиницы и поджечь прачечную. Но толстый голландец схватил его за шиворот и начал подбрасывать вверх. Он перебросил его через стол с утюгами, через плиту, каток, стиральную машину, выжималку. Мартин плясал и летал так, что у него стучали зубы и звенела голова; и все удивлялся силе голландца.

Затем он опять очутился перёд катком, на этот раз принимая выстиранные и выкатанные манжеты, которые подкладывал с другой стороны издатель ежемесячного журнала. Каждая манжета превращалась в чек, и Мартин с тревожным любопытством рассматривал их, но чеки были пустые. Он стоял у катка миллионы лет и все вынимал чеки, боясь пропустить хоть один, который был бы заполнен на его имя. Наконец такой чек появился. Дрожащею рукою Мартин взял его и поднес к свету. Чек был на пять долларов. " Ха-ха-ха", - хохотал издатель, прячась за каток. " Ладно, я тебя сейчас убью", - сказал Мартин. Он пошел в соседнюю комнатку за топором и увидал там Джо, который крахмалил рукописи. Мартин, желая спасти рукописи, швырнул в Джо топором, но топор повис в воздухе. Мартин побежал назад к катку и увидел, что там свирепствует снежная буря. Нет, это был не снег, а бесконечное количество чеков; каждый не меньше, чем на тысячу долларов. Он начал собирать их и раскладывать пачками по сто штук, и каждую сотню заботливо перевязывал ленточкой.

Вдруг перед Мартином появился Джо. Джо стоял и жонглировал утюгами, рубашками, рукописями. Иногда он хватал и пачки чеков, подбрасывая их вверх, так что они, пробив крышу, исчезали в пространстве. Мартин кинулся на Джо, но тот вырвал у него топор и тоже подбросил вверх, За топором он подбросил и самого Мартина. Мартин пролетел сквозь крышу и успел поймать много рукописей, так что упал на землю с целой охапкой в руках. Но его снова понесло вверх, и он помчался по воздуху, описывая бесконечные круги. А детский голосок напевал в отдалении: " Протанцуй со мною, Вилли, протанцуй еще разок! "

Топор торчал среди Млечного пути чеков, крахмальных рубах и рукописей, и Мартин, взяв его, решил убить Джо немедленно по возвращении на землю. Но Мартин так и не возвратился на землю. В два часа ночи Мария, услыхав из-за перегородки его стопы, вошла к нему в комнату, обложила его тело горячими утюгами, а воспаленные глаза накрыла мокрым полотенцем.