Глава 1. Первую главу трактата Данте посвящает формулировке своей идеи и доказательствам того, что всемирная монархия не просто имеет место быть как одна из форм

Первую главу трактата Данте посвящает формулировке своей идеи и доказательствам того, что всемирная монархия не просто имеет место быть как одна из форм государственного устройства, но она попросту необходима человечеству для его же блага. «Светская монархия, называемая обычно империей, есть единственная власть, стоящая над всеми властями во времени и превыше того, что измеряется временем. По поводу нее возникают – в виде вопросов – три главных сомнения. Во-первых, выдвигается сомнение, необходима ли она для благосостояния мира. Во-вторых, по праву ли стяжал себе исполнение должности монархии народ римский. И, в-третьих, зависит ли авторитет Монархии непосредственно от Бога или же он зависит от служителя Бога или его наместника» (I; II).

«Считать же, что существует цель того или иного государства, но не существует единой цели для них, – глупо» (I; II). Чем же является эта цель, которая стоит над государственными интересами? «…И этого действия не может совершить ни отдельный человек, ни семья, ни селение, ни город, ни то или иное королевство. А что это за действие, станет очевидно, если будет выяснена отличительная черта, специфическая потенциальная сила, свойственная всему человечеству в целом…»

Учение о мире и государстве Данте обосновывает также чисто философскими аргументами. В начале «Монархии» (кн. I, III-IV), используя терминологию Аверроэса[6], он говорит, что человечеству присущ некий «возможный интеллект», который составляет его специфическое отличие как от животных, так и от ангелов.[7] «Итак, специфическим свойством человек является не само бытие как таковое, ведь этому последнему причастны и элементы; и не тот или иной состав, потому что он обнаруживается и в минералах; и не одушевленность, потому что она есть и в растениях; и не способность представления, потому что ею наделены и животные; таковой является лишь способность представления через посредство “возможного интеллекта”; последняя черта не присуща ничему, отличному от человека, – ни стоящему выше, ни стоящему ниже его. Ведь хотя и существуют иные сущности, причастные интеллекту, однако их интеллект не есть такой же “возможный интеллект”, какой имеется у человека, коль скоро такие сущности суть некие интеллектуальные виды и ничего больше, и их бытие есть не что иное, как деятельность интеллекта, без всякого посредства; иначе они не были бы вечными». Данте вероятно имеет в виду под возможным интеллектом некоторую способность мыслить и рассуждать, которая позволяет делать человеку то, ради чего он и существует на Земле – делать выбор. И «возможный интеллект» - это непременно выбор в пользу блага человечества, мира и добра; «…дело, свойственное всему человеческому роду, взятому в целом, заключается в том, чтобы переводить всегда в акт всю потенцию “возможного интеллекта”, прежде всего ради познания, и, во-вторых, расширяя область познания, применять его на практике. И поскольку в целом происходит то же, что и в части, и поскольку случается, что в отдельном человеке, когда он сидит и пребывает в покое, благоразумие и мудрость его совершенствуются, очевидно, что и род человеческий, будучи в состоянии покоя и ничем не возмутимого мира” обладает наибольшей свободой и легкостью совершать свойственное ему дело, почти божественное (в соответствии со словами: “Мало чем умален по сравнению с ангелами”). Отсюда ясно, что всеобщий мир есть наилучшее из того, что создано для нашего блаженства». В этих строках Данте имеет смелось предполагать, что мир на Земле позволит людям совершенствоваться, становиться мудрее, приближаясь к Божественному идеалу. В этом – одна из причин утопичности «Монархии». Даже не сама мысль Данте о вечном мире, а о том, что он даст раскрыться всем положительным качествам человечества.

В отличие от Аверроэса Данте считает, что человечество – это не единая вечная душа с единым интеллектом, а множество индивидуальных бессмертных душ, то есть придерживается вполне ортодоксальных христианских взглядов. Но у Аверроэса он заимствует идею потенциального интеллекта для того, чтобы дать картину становления (в истории) и дифференциации (в уровнях) человеческого духа.[8]

В чем же тут можно усмотреть утопию? Данте – уроженец раздробленной, разобщенной Италии, и, бесспорно, на примере маленьких независимых итальянских городов, пребывающих в извечном соперничестве и борющихся между собой, он особо ясно узрел недостаток отсутствия сильной руки, единой власти, которая поставила бы на место мелких интересов городов интересы общегосударственной важности. Можно заметить, что среди мыслителей, урожденных в более централизованных, национальных государствах, мы не находим таких явно выраженных идей, безотчётных мечтаний об империи, которая установила бы справедливый мир. И наоборот – сколько итальянских мыслителей, соотечественников Данте грезят о том же. Идеи, которые сеял Данте, дали вскоре новые замечательные всходы в трактате Марсилия Падуанского, само название которого («Защитник мира»), по справедливому замечанию итальянского историка А. Сольми, сразу же указывает, что сохранена главная мысль Данте. Для Марсилия его Генрихом VII был Людвиг Баварский (использовавший, кстати, «Монархию» Данте). Мы находим у Марсилия знакомые уже соображения о необходимости империи для мира и счастья народов и о вреде светского могущества церкви. Уже Данте заявлял, что император «слуга всех» и что «не народ ради царя, а царь — ради народа». Марсилий Падуанский сделал новый шаг вперед, обосновав императорскую власть не божественной волей, как это было у Данте, а волей «народа», понимаемого, разумеется, в очень широком и неопределенном смысле. Затем мы слышим те же призывы к императорам из уст Петрарки. А 1 августа 1347 г. в эдикте вождя восставших римлян Кола ди Риенцо мы находим выражения, которые выглядели бы очень естественно в «Пире» или в «Божественной комедии»: «…святой город Рим является главой всего мира и опорой христианской веры… Все граждане итальянских городов — отныне граждане Рима… Право избрания римского императора, право издания новых законов и управления всей священной римской империей принадлежит одному лишь только Риму и его народу вместе со всей святой Италией… Мы желаем вернуть родину к прежней ее античной славе». Конечно, все это очень разные исторические фигуры: Арнольд Брешианский, Данте, Компаньи, Муссато, Чино да Пистойя, Марсилий Падуанский, Петрарка, Кола ди Риенцо. Но они все — лучшие люди Италии, представители ее прогрессивных общественных слоев, отразившие интересы коммун. И всех их связывает одна мечта: Рим во главе человечества. Италия мирная, объединенная и счастливая. И все они видят лишь один путь к национальной монархии — через всемирную империю.[9]

Однако трактат не подразумевает конкретного объединения Италии и создания национальной, итальянской монархии. Да, идея появилась на почве отсутствия в Италии единой власти, но «Монархия» подразумевает империю, которая объединит народы под властью, которой не будет равных по силе права и полномочий.

Какие границы начертил для этой империи Данте? В трактате явно об этом не написано. Объединит ли его империя абсолютно весь мир, от Британии до Китая и от Скандинавии до Южных берегов Африки, или соберет все народы христианские? Или непременно католические? Очевидно, что трудно даже представить итальянцев в одном государстве с кочевниками аравийских пустынь.

Можно предположить, что для Данте являлось идеалом, если бы все народы рано или поздно приняли бы христианство. Но пока философ даже не мыслит затронуть даже Великий раскол, не то что остальные религии. Ведь Данте ни словом не упоминает Византию. Хотя уж кто как не она находится ближе всего к «всемирной» монархии? Разве Восточная Римская империя – не прямая ли наследница античной Империи? Преображенная, крещеная, централизованная. Император, над которым нету папы – только сам Иисус Христос. И церковь, которая подчиняется императору. Поэтому вероятно, что Империя Данте объединила бы государства, находящиеся в лоне католической Церкви.

Но в таком случае как быть с императором, который не подвластен «волчице» алчности только потому, что ему не о чем мечтать, ведь он – владыка мира? «Между любыми двумя правителями, из которых один вовсе не подчинен другому, может вспыхнуть раздор, и они или их подчиненные могут быть виновными, что само собой очевидно. Следовательно, их должен рассудить суд. И так как один не ведает другого, так как один другому не подчиняется (ведь равный не подвластен равному), должен быть кто-то третий, с более широкими полномочиями, главенствующий над обоими в пределах своего права. И он или будет монархом, или нет. Если да, мы имеем то, что требовалось доказать; если же нет, у него, в свою очередь, будет равный ему вне пределов его правоспособности, а тогда вновь будет необходим кто-то третий». Разве для того, чтобы это работало, не нужна ли монархия, которая объединит все народы?

Это можно понять из текста трактата: «…дело, свойственное всему человеческому роду, взятому в целом, заключается в том…» (кн. I; IV).

Данте не мог мечтать только об объединении Италии, или об объединении некоторых народов. Иначе при таком раскладе его сугубо схоластические доказательства и силлогизмы, которые приводит флорентийский мыслитель, то на чем стоит его трактат, окажутся бесполезными.

Например, Данте в V главе первой книги говорит о необходимости наличия главного в семье, селении, королевстве, но после заключает: «…бесспорно, что весь человеческий род упорядочивается во что-то единое, как уже было показано выше; следовательно, должно быть что-то одно упорядочивающее или правящее, и это одно должно называться монархом или императором. Так становится очевидным, что для благоденствия мира по необходимости должна существовать монархия или империя».

И дальше Данте утверждает: «…человеческий род наиболее уподобляется Богу, когда он наиболее един, ибо в одном Боге подлинное основание единства. От того и сказано “Слушай, Израиль, Господь Бог твой един есть”. Но род человеческий тогда наиболее един, когда весь он объединяется в одном, а это может быть не иначе, как тогда, когда он всецело подчинен единому правителю, что очевидно само собою. Следовательно, род человеческий, подчиненный единому правителю, в наибольшей степени уподобляется Богу, а потому в наибольшей степени отвечает божественному намерению – чтобы все было хорошо и превосходно, как было это доказано в начале настоящей главы». (кн. I; VIII).

Так повсюду у Данте из-под покрова размышлений о «всемирной монархии» выглядывает требование национального единства. Но именно потому, что национальная идея наталкивалась в Италии дантовских времен в Италии дантовских времен на неодолимые преграды, и обрядилась она в одежду всемирной монархии, а не высказалась прямо[10], отсюда и это противоречие «Монархии», здесь кроется корень ее утопичности.

«Следовательно, человеческий род оказывается в наилучшем состоянии, когда подражает чертам неба в той мере в какой позволяет ему его природа» (кн. I; IX). Утопичность – человек должен быть морально и духовно совершенен, иначе как человечество объединится, если цели одного не будут совпадать с целями другого. С другой стороны, будь каждый человек подражателем «чертам неба в той мере в какой позволяет ему его природа», то ему не нужна монархия для того, чтобы на земле настало вечное благоденствие.

Какова же сама монархия, точнее монарх или император, который, по сути, должен стать гарантией мира, обеспечить безоблачное существование рода человеческого? Данте ни слова не говорит о том, должен ли император избираться, если да, то кем? Если же власть его будет передаваться по наследству, то как личные качества человека соотнесутся с ролью всемирного отца народа? Обратимся к трактату.

Для Данте алчность – особый порок. Она – причина всех людских бед и слез. Она затевает войны, грабит города, отнимает у нищих последний кусок хлеба. Она – волчица, которая не пускает смятенного Данте-поэта наверх, дальше от адских рощ своего страшного сна.

«Волчица, от которой ты в слезах,

Всех восходящих гонит, утесняя,

И убивает на своих путях;

Она такая лютая и злая,

Что ненасытно будет голодна,

Вслед за едой еще сильней алкая.

Со всяческою тварью случена …»

(" Ад", I, 94-100)

И подобно тому, как волчица не дает Поэту взойти на гору, алчность не дает людям желать справедливости, творить ее.

«…следует заметить, что справедливости более всего противоположна алчность, как это дает понять Аристотель в пятой книге «Никомаховой этики». Когда алчность совершенно упразднена, ничто уже не противиться справедливости; отсюда положение Философа: то, что может быть определено законом, никоим образом не следует предоставлять усмотрению судьи, и это нужно делать из опасения алчности, легко совращающей умы человеческие. Так, стало быть, где нет предмета желаний, там невозможна алчность; ведь когда разрушены предметы страсти, там не может быть и самих страстей. Но монарх не имеет ничего, что он мог бы желать, ведь его юрисдикция ограничена лишь Океаном, и этого не бывает с другими правителями, чья власть ограничена властью других, например, власть короля Кастилии – властью короля Арагона» (кн. I; IX). Данте – идеалист. Он верит, что власть, ограниченная «лишь Океаном», сделает монарха бесстрастным ко всем богатствам. «Отсюда следует, что монарх может быть чистейшим носителем справедливости среди смертных» (кн. I; IX).

Из этого мы снова делаем вывод, что монарх должен быть один, а его империя – объединять все государства и народы. «А в том, что монарх в наибольшей степени способен соблюдать справедливость, кто будет сомневаться? Разве лишь тот, кто не понимает, что у монарха не может быть врагов». (кн. I; XI). Вот чем Данте гарантирует справедливость монарха – ему нечего желать (ведь у него весь мир), у него нет врагов, с которыми он может воевать. Значит все, что ему остается – это с любовью и разумностью управлять своей империей, стать «слугой народа».

В двенадцатой главе свой первой книги Данте переходит к свободе. Что для него есть свобода? «Для этого следует знать, что первое начало нашей свободы есть свобода решения, которая у многих на устах, но у немногих в голове. Ведь доходят до того, что называют свободой воли свободное суждение о воле. Говорят они правильно, но до смысла слов им далеко; это похоже на то, как наши логики всякий день поступают с некоторыми предложениями, включаемыми в качестве примеров в логические занятия, вроде, скажем: треугольник имеет три угла, равные двум прямым. Я утверждаю, со своей стороны, что суждение служит посредником между представлением и вожделением; ведь сначала вещь представляют себе, а затем, когда она представлена, ее оценивают с помощью суждения как хорошую или дурную, и, наконец, судящий либо добивается, либо избегает ее. Таким образом, если суждение всецело направляет желание и отнюдь не предваряется им, оно свободно; но, если суждение движимо желанием, каким-то образом предваряющим его, оно уже не может быть свободным, ибо приводится в движение не самим собою, а повинуясь пленившему». Какой же вывод делает дальше Данте?

«Если это так, кто не признает, что человечество находится в наилучшем состоянии, имея возможность пользоваться этим началом в наивысшей степени? Но живущий под властью монарха наиболее свободен». «Пользоваться этим началом в наивысшей степени» – то есть людям нужна свобода для того, чтобы свободно сделать выбор? Однако дальне философ поясняет, что человек под властью монарха наиболее свободен, человечество «существует ради себя, а не ради другого», а значит выбор его будет свободен.

Монарх всемирного государства должен ограничить свободу провинций и городов от тиранов, защитить законность и справедливость, обеспечить вечный мир на земле.

«В самом деле, если мы припомним состояние людей и времена от падения прародителей, ставшего началом нашего уклонения от правого пути, мы не найдем мгновения, когда мир был бы повсюду совершенно спокойным, кроме как при божественном монархе Августе, когда существовала совершенная монархия. И что тогда человеческий род был счастлив, вкушая спокойствие всеобщего мира, об этом свидетельствуют все историки, знаменитые поэты69, и о том же благоволил свидетельствовать летописец жизни Христовой, и наконец, Павел назвал это блаженнейшее состояние “полнотою времен”. Поистине, время и во времени сущее было тогда полным, ибо ни одно средство нашего счастья не лишено было своего попечителя». (I, XVI

Удивительно, что для Данте время, более всего соответствующее идеалу всемирной монархии – это время правления божественного Августа. Но с другой стороны Август – первый император в том собственном значении слова, которое мы используем в наши дни. В Средние века интерес к Октавиану поддерживался не только его политической деятельностью, но и рождением в его правление Иисуса Христа. В частности, была широко известна легенда о пророчестве Тибуртинской Сивиллы, якобы показавшей Октавиану на небесах Деву Марию с младенцем, после чего изумлённый император поклонился ей. То есть для Дате это время появления Империи, культа Рима как мировой столицы, как города, «к которому ведут все дороги», как символа централизации власти.

Подобная трансформация Священной империи казалась тогда единственным, в какой-то степени возможным конкретным путем к объединению Италии. Не случайно же обращение Данте к «чужеземцу-императору» являлось выражением традиционной линии развития передовой политической мысли Италии. Данте имеет здесь такого предшественника как Арнольд Брешианский. Этот революционный представитель итальянского бюргерства предлагал Конраду III принять императорскую корону не из рук папы, а из рук римского сената; после отказа Конрада Арнольд в 1152 г. стал добиваться, чтобы римляне сами избрали императора. Поход Генриха VII приветствовали вместе с Данте такие люди, как Дино Компаньи, Чино да Пистойя, Феррето деи Феррети, Джованни да Черменато и Альбертино Муссато — типичные пополанские и притом передовые идеологи. Данте — один из них, хотя и самый глубокий и страстный.[11]

Однако, о том, какое место занимает Римская империя в трактате великого философа, мы рассмотрим с следующей главе.