Глава 1 Беда в Добром поле

Места эти, некогда присоединенные к Российской империи «просвещенной» императрицей Екатериной II, испокон веков славились своей открытостью бескрайних пространств, распиравшей грудь, безбрежными седыми ковылями, черноземами, волнующими сердце землепашца, и полями, зовущими приложить к себе натруженные руки селянина, тучными пастбищами, множеством речушек и тихих ставков, засыпающих летними теплыми вечерами под колыбельную изумрудных ив, еле уловимую особо чутким воображением. Казалось, все вокруг здесь дышало и пьянящей вольницей, которую когда-то на этих просторах оберегали от диких степняков редкие сторожи казаков-сечевиков, и обилием полей, засеянных хлебом и ячменем, и бахчами со сладкими сочными арбузами и дынями, и высокими травами, напоенными весенним перепевом степных птиц и прочей незаметной дичи.

Земли тут были вольными и свободными от крепостного рабства с самого начала заселения, люди жили вольно, трудились, молились и казалось ни что не могло разрушить их размеренный уклад жизни. Церковь здесь появилась сразу после того как срубили первые дома и все годы что славили тут Господа не зарастала к ней благодарная людская тропа.

В 1917 году после большевистского переворота и бегством помещиков селяне озабоченно чесала затылки - " ох, что-то смутное, не хорошее и злое идет к нам ", молча расходились по домам.

Последующие несколько лет добавили общей неразберихи в жизни и думы людей. Местные жители привыкшие к размеренному укладу жизни, к тому что все происходит в этой жизни по божескому предопределению, изумленно наблюдали как мимо их хуторов то в одну, то в другую сторону перемещались какие-то воинские части и эшелоны. Шла гражданская война 1921 года и на душе было тревожно.

В здешних местах появилась красная коммуна и народу там было не пересказать какого. Основали ее бывшие батраки из соседнего села Гришино, перебравшиеся в хлебосольную добропольскую степь. Шум, разговоры, собрания всякие - время было стремительное - старое очень быстро уходило дымя пожарищами войн, новое не успевало сформироваться, пугая слишком многих людей своей полной не предсказуемостью.

С приходом советской власти двери церквей для верующих оказались надолго закрытым это оказалось новым и куда более сильным потрясением для людей чей весь жизненный уклад строился на вере в православного истинного Бога.

Семья Яшки была столь же религиозная, сколь и работящая. Многие в селе с уважением говорили о ней. Яшкины дед и бабка Бог весть в каком колене тихо крестьянствовали, никому зла не делали и никого на зло себе не возбуждали. Уже после революции 1917 года, при НЭПе они занялись огородничеством. Семья, в которой подрастали шестеро детей, в то время владела водокачкой и парой гектаров земли.

Продать заезжему болгарину свои 15 гектаров семью Демьяна Тимофеевича заставил страх перед раскулачиванием. Многого тогда не понимали люди в этой новой жизни без царя и помещиков. Но когда кто-то из местного начальства объявил на общем сходе, что, согласно новому социалистическому закону, каждый, кто имеет в своем владении 10 и более гектаров земли, признается кулаком и подлежит раскулачиванию, многие крепкие хозяева поспешили избавиться от лишней земли. То есть избавиться от того, что еще совсем недавно не только приносило хлеб и уверенность в завтрашнем дне, но представляло собой предмет их крестьянской гордости.

А с двумя гектарами земли за душой да водокачкой, без которой немыслимо было выращивать овощи – и это на всю большую семью! – можно было вроде спать относительно спокойно, не опасаясь, что к тебе на утренней зорьке вломятся в поисках припрятанного хлеба с десяток-другой твоих же односельчан. С таким наделом не то что кулаком-мироедом не прослывешь, тут впору в малоземельные записываться. Правда, кому-то мог мозолить очи большой добротный дом, в котором жила семья Яшки Шевченко. Но уж дом-то никуда не денешь. Без дома крестьянину ну просто никак нельзя.

Отец Яшки мало того, что был потомственным крестьянином – он еще много столярничал, делая чудо какие красивые и прочные прялки. Из-за этого полезного для всех занятия Федор Шевченко пользовался в селе особенным почетом и уважением. Без такого умельца в селе было бы очень туго, и заказов у него было!.. Ведь в те времена девушку замуж без сундука да прялки отдать было просто немыслимо. И радовалась душа Федора. Радовалась тому, что нужен был людям, пела и звенела душенька, словно новенькая прялка.

…Надо спешить жить. Только одному Богу известно, сколько лет отпущено человеку. Федор в свои не великие еще тридцать лет уже знал цену жизни и понимал, что надо прожить сполна все то время, отпущенное Создателем каждому человеку, чтобы потом, после смерти, честно и открыто предстать перед Ним. При этом никогда, сколько помнил себя, он не пытался представить сокровенную тайну своего конца.

Но однажды, придя в церковь, он наткнулся на запертую дверь. Новой Советской власти церкви и попы были не нужны. Федору тогда показалось, что рушится что-то самое главное, самое живое, чего не объяснишь простыми словами.

Правда, были в селе и такие, кто откровенно радовался закрытию храма. Кто-то даже прилюдно насмехался над «забобонами» односельчан. Старые люди помнили, как, например, перед очередным собранием, пока начальники из района инструктировали местных активистов, объяснить пользу изгнания попов пытался, выйдя к пустующей трибуне, местный чудак по имени Иван Мельник, вечный и непробиваемый холостяк лет тридцати, завсегдатай едва ли не всех бабских посиделок с семечками:

- Громадани, ось дивіться, до чого ми дожили, - рука Ивана указала на церковный купол, зиявший безбожной пустотой. – Всю нашу дзвіницю горобці обісрали, об угли свині зади чухають. А ви сидите, раю чекаєте. Ось вам и рай.

Бабы на эти слова только прыснули бесстыжим смехом…

***

Из запертой, лишенной колоколов церкви верующий крестьянин Федор Шевченко впервые возвращался домой с потухшими глазами. Что тут поделаешь? С этим новым чувством, что у тебя забрали самое дорогое, надо было как-то жить - семья ведь, прокормить надо, на ноги поставить двух малых сыновей. Дома все время хотелось отвести глаза от родных лиц, ждущих от него, сильного и основательного мужика, хоть каких-то мало-мальски вразумительных объяснений. Но их, объяснений, не было.

Тягостное оцепенение повисло в доме Федоровых отца и матери. Старушка все охала да вздыхала, грустно шмыгая морщинистым носом и беспрестанно горюя по церковному хору. В нем она много лет до этого с удовольствием пела по воскресеньям и большим церковным праздникам и без хора этого она уже не представляла свою такую нелегкую жизнь.

Но выход из беспомощного положения в конце концов все же нашли. Слава Богу, кто-то их надоумил – то ли свои, родные, то ли соседи. Теперь уже и не вспомнить, кто именно первым предложил Яшкиной бабушке:

- А что, Марина Даниловна, дом у вас большой, всем нашим добропольским богомольцам места хватит. Да и много ли нам надо? Посидеть тихо, помолиться Господу да попеть во славу Его. Нет храма больше у нас, так ведь не в здании-то дело. Так давайте же соберемся как-нибудь у вас в выходной день, попоем, как прежде, помолимся тихонько. Все ж легче на душе будет…

Взрослые быстро ухватились за эту идею. Ведь как же без молитв жить-то дальше, без помощи Всевышнего в такое угрюмое и злое время? И ведь все в доме Шевченко прекрасно понимали - большевистская партия начала очень решительно бороться с когда-то всемогущей, а теперь буквально на глазах слабеющей церковью. И если что не так, совершенно хладнокровно и без какого-либо видимого напряжения перемолотит их, простых крестьян.

В те годы власти, довольно хорошо представляли себе, какую серьезную силу являет собой общество, которое в первые годы Советской власти было еще способно задавать неудобные для начальства вопросы и был принят как его называли в народе «закон собраний».

Этот мудрый и очень полезный документ обязывал всех граждан заранее получать в местном совете справку, в которой, если ты, скажем, собираешь родных на свадьбу или друзей на именины, должен известить местное руководство о количестве людей, собирающихся в одной компании. А если не было такой справки, то могли и наказать вплоть до тюрьмы.

Глава 2 спаси и помилуй нас господи!

…Петьку Жукова приняли в комсомол только неделю назад, он с трудом сдерживал себя от распиравшего грудь восторга. Важным человеком стал Петька Жуков! Шутка ли – его родители еще несколько лет назад спину гнули на помещика, батя, как неохотно он сам признавался, всегда загодя снимал шапку при виде приближающего пана, а его, комсомольца Жукова, уже уважают и боятся. Правильно, бойтесь, кулаки, бойтесь, мироеды, надежду Советской власти Петьку Жукова!

- Ну, а теперь за работу. Некогда прохлаждаться – дело у тебя будет очень ответственное, - секретарь комсомольской ячейки Доброполья, поздравив свежеиспеченного комсомольца, тут же обрисовал Петьке его первое комсомольское поручение.

Секретарь неплохо изучил этого тщедушного, юркого паренька, образование у того было так себе – шесть классов. Как и его отец, Петька подрабатывал по мелочи в хозяйствах добропольских середняков, но амбиций у нового члена ячейки, было ого-го как много! Комсомольский вожак понимал, что Петьку сложно будет уговорить на какой-нибудь показательный трудовой подвиг, о котором написали бы газеты в Сталино - не того пошиба человек. Некоторые комсомольцы старались помочь своим отцам и старшим братьям, кто-то даже бросал школу и шел в колхоз или на ближайшую шахту, но только не Петька, этот сельский балбес.

Для него секретарь приготовил совсем другое задание. Петьку определили в состав комсомольской опергруппы где ему предстояло заняться очень важным государственным делом - выявлением злостных последователей религиозного культа.

Комсомольский секретарь вообще был человек творческий, и проницательный и любил наблюдать процессы в их развитии, он понимал, что только правильный подход с учетом всех личных особенностей и неутоленных скрытых страстей членов ячейки может дать необходимый результат.

Например он знал, что Петька ненавидел бога. Этот новичок не мог объяснить ни кому и даже себе, в чем была причина такой ненависти, но сидела она в нем прочно, не по годам его юным.

Секретарь хорошо запомнил случай, как незадолго до вступления в комсомол, к Петькиной бабке явились забирать иконы, Петька сам с удовольствием показал молчаливым парням, где были припрятаны потрескавшиеся от времени изображения святых.

- Скажи спасибо, Матвевна, что Петька твой внук, а то загремела бы по всей строгости закона, - выходя из дома, устало бросил в дверях старший группы.

«Улов» был не ахти какой, но довольный собой Петька, не обращая внимание на всхлипывающую родную бабку, подумал, что пара-тройка конфискованных маленьких икон станут хорошим довеском к его заявлению о приеме в ячейку.

Впрочем, на достигнутом останавливаться явно не хотелось, Петька понимал, что бабкины старые иконы – это так, мелочь, которая годится как «вступительный взнос». Но для Него -Петьки это был явно не масштаб, душа жаждала совершить что-то большое, о чем будут говорить во всем его родном селе, а может, и где-то повыше. Кажется, такое большое дело он себе нашел.

С некоторых пор Петька хранил втайне от всех остальных ребят из комсомольской организации одно свое открытие. Нутром чуял сын сельского пролетария, что где-то неподалеку должен быть враг - идейный враг, просто не мог не рыскать рядом с новой властью и которая как говорил товарищ Сталин, с годами вызывает все большую ярость недобитых капиталистов и их замаскированных приспешников.

Как-то ранним воскресным утром он заметил, что в дом к деду Демьяну сходятся нарядно одетые сельчане некоторые шли целыми семьями украдкой оглядываясь. Дом этот, по наблюдению Петьки Жукова, в последнее время пользовался слишком большой популярностью у добропольцев, особенно это стало заметно после долгожданного закрытия ближайшей церкви. Случайно ли такое совпадение? Сердце Петьки Жукова учащенно забилось…

Демьян Тимофеевич был неграмотен, но старые пожелтевшие газеты очень уважал и берег, из аккуратно оторванных кусочков газетной бумаги по старой своей привычке крутил махру и потом, греясь на солнышке, неторопливо раскуривал свои цигарки на скамейке рядом с калиткой, ведущей во двор.

Старых газет уже оставалось немного, но их хватило чтобы заклеить окна в самую большую комнату, в которой собирались верующие односельчане. Старик был уверен, что прикрыв окна газетой, его семейство обезопасит себя и гостей от не в меру любопытных глаз комсомольских активистов.

Но Петьке Жукову такие «шторы», которыми вдруг ни с того ни с сего начинали закрываться односельчане от всего остального мира, говорили совсем о многом.

Если бы Демьян Тимофеевич умел читать, если бы он только умел читать… В злосчастном номере газеты, была статья с большой фотографией человека с волевым лицом, прищуренными недобрыми глазами, выглядывающими из-за тонких пенсне - могущественного человека, которого знала и боялась вся Советская республика, вся, кроме деда Демьяна.

Троцкий! На фото в газете, наклеенной на стекле, был именно он, от этого открытия у комсомольца Петьки Жукова, тихонько подкравшегося к окну, перехватило дыхание и зачесалось под правой лопаткой.

Петька - сын битого жизнью, безграмотного батрака был плохо подкован политически, но все же что-то такое слышал или даже где-то читал о коварном троцкистско-зиновьевском заговоре, о попытках приспешников бывшего военного наркома РСФСР расколоть единство партии большевиков и свернуть ее с истинного, ленинского, пути.

В общем, Лев Давидович не мог рассчитывать на пощаду Петьки Жукова. И это было правильно. Теперь только бы успеть первым сообщить в штаб комсомольского отряда! И это что ж получается? В большом доме, явно смахивающем на кулацкий, разумеется, тайно от сознательных трудящихся собираются какие-то люди. Кое-кого Петька, правда, знал лично, с некоторыми из ребят, которые приходили в этот дом с родителями, даже раньше общался. Но какое это сейчас имеет значение? Личные знакомства и прочие хорошие отношения не в счет, когда под самым боком у сельсовета и местного парткома творятся такие подозрительные дела, да еще эта газета со статьей Троцкого…

- Опа, да ведь это же троцкисты! Да-да, троцкисты, – шевельнулось в мозгу у Петьки. От напряжения даже немного заболела голова, чего с ним отродясь не было, в висках быстро-быстро застучало. Все складывалось как нельзя лучше.

Петька стоял перед секретарем комсомольской организации, тот хмуро уставился на Петьку:

- Ты уверен, что это был Троцкий на фото? Ты не ошибся? – секретарь, глядя на юного доносчика, размышлял, что сулит ему этот не в меру ретивый активист.

- Нет, не ошибся. Это был он - гад Троцкий. Да что, я совсем ничего не понимаю, что ли!

- Ну ладно, ладно, не обижайся, но учти, если все подтвердится, будет очень много шума. Это дело, знаешь, такое… М-да. В общем так, ты иди пока и никому ни слова, понял? А я сделаю все так, как надо.

Когда Петька, распираемый удовольствием проделанной работой, скрылся за дверью, секретарь еще несколько секунд стоял неподвижно и тупо глядел на обшарпанную дверь, вздохнул и машинально взял в руку чистый лист бумаги, ничего не соображая, покрутил его и положил на прежнее место. Прошелся туда-сюда по комнате, снова уставился на запертую дверь, за которой, как ему показалось, послышалось притаившееся дыхание у замочной скважины. Нет, показалось…

Он осознал, что с этого самого момента у него, пожалуй, начинаются большие неприятности, во всяком случае проблемы так или иначе ему обеспечены. Если не этот вот сверхактивный тип, то обязательно найдется кто-нибудь еще, кто сможет перед ответственными товарищами из области, а то и перед самими «органами» поставить вопрос, почему это на территории, за которую отвечает он, бывший проходчик со Святогоровского рудника, а сейчас секретарь комсомольской организации Доброполья, так вольготно себя чувствуют недобитые троцкисты?