Тересы всего общества и тем самым скрыть принципиальные про­тиворечия между ними.

Данная особенность как раз и объясняет то, что непрерывно навязываемая на Западе народным массам четко сформулирован­ная установка в отношении демократии, по своей сути, сопоста­вима с той формой идеологической обработки, при помощи ко­торой гражданам социалистических государств преподносился коммунизм. Для Запада демократия это объект веры, но не разу­ма. Она является «абсолютной ценностью», которая не подле­жит никакому, даже малейшему сомнению. Всякий критический анализ данной формы политического устройства трактуется и воспринимается в правовом плане как покушение на конститу­ционный порядок, а в психологическом как откровенное свято­татство. В любом западном государстве о демократии можно го­ворить только как о покойнике, либо — хорошо, либо — ничего.

Однако в данном случае главная проблема заключается не в целенаправленно культивируемом фанатическом поклонении демократии, а в том, что между идеологемой демократии и ее фе­номеном лежит непреодолимая пропасть. При этом, благодаря беспрерывному промыванию мозгов СМИ, в массовом сознании идеальный образ демократии затмил собой ее реальное, субстан­циональное воплощение. Десятки тысяч книг, сотни тысяч статей, теле- и радиопередач, как правило, посвящены симулякру де­мократии, а не ее феномену.

Главной же тайной демократии является то, что она никог­да не была тем, что провозглашала уже собственным названием, т. е. — kratos'oM (властью) demos'a (народа). Даже в полисах Древней Греции, где впервые возникла демократия, эклексия (народное собрание) была лишь ареной, на которой аристокра­тические кланы боролись за свои групповые интересы. Поэто­му юридически закрепленное реформами Солона чрезвычайно важное (основополагающее) значение эклексии было производ­ной от противоречий между группировками эвпатридов (родо­вой знати), а не стремлением греков к так называемой власти народа. Эклексия стала эффективным механизмом установле­ния баланса интересов аристократических кланов.

Несмотря на то что полисный аппарат государственного уп­равления был формально независим от аристократии, полити­ческая власть в городе никогда не была доступна простым гре­кам. Всегда существовал некий барьер допуска, который могло преодолеть лишь ограниченное число граждан. Если надо демок­ратических этапах развития древнегреческого общества допуском к власти было социальное происхождение (т. е. принадлежность

к родовой знати), то в классический период, период тотального господства демократии, допуском к власти стали деньги, так как участие в политическом процессе демократической борьбы за власть было возможным лишь при должном финансировании. Поэтому, хотя формально каждый гражданин в рамках древне­греческой демократии имел право быть избранным на любой го­сударственно-административный пост, реально их могли зани­мать лишь эвпатриды, которые были в состоянии оплатить свое участие в выборах в качестве кандидата.

Таким образом, для адекватного понимания феномена де­мократии необходимо четко разделять формальное право и реаль­ные возможности граждан. В этом плане демократия ничем не отличается от тоталитаризма или авторитаризма: при всех трех вариантах социально-политического устройства народ имеет лишь формальное право на власть, а фактически она принадле­жит узкой группе избранных.

Кроме этого, в условиях греческой демократии отсутствова­ло и социальное равенство. Уже в гомеровскую эпоху общество полиса было четко стратифицировано. Дифференциация проис­ходила как горизонтально (по принадлежности к филе¹), так и вертикально (по социальному положению²). При этом граждан­ские права имели лишь члены фил, что создавало ситуацию, при которой значительная часть жителей древнегреческих полисов была абсолютно бесправна. Таким образом, в первом случае проис­ходила самоизоляция аристократии, как собственника политичес­кой власти, а во втором — социальная самоизоляция граждан, как собственников земли. Поэтому быть гражданином и, значит, вла­деть определенными правами мог лишь человек, обладавший соб­ственностью (прежде всего — земельным ойкосным участком) или, как это стало позже, определенной суммой денег. Человек без соб­ственности (земли) и без денег в условиях греческой демократии был абсолютно бесправен, т. е. его реальное социально-политичес­кое положение было подобно положению раба³.

^{1 Совокупность родовых объединений: фила состояла из 3 фратрий, фратрия делилась на 30 родов, а каждый род объединял 30 семей.}

^{2 В древнегреческом обществе существовало три сословия: эвпатриды (родовая знать), геоморы (землевладельцы) и демиурги (ремесленники).}

^{3 В древнегреческом полисе лишенный собственности и денег человек был абсолютно бесправен, в то время как жизнь раба защищалась зако­ном, поэтому многие неимущие граждане продавали себя в рабство, спра­ведливо считая, что при демократии свобода не совместима с бедностью, а поэтому бедняк может рассчитывать на необходимый минимум жизнен­ных благ, только если он согласится стать рабом.}

Во время расцвета греческой демократии социальная диф­ференциация граждан основывалась на размере их прибыли, что фиксировалось законодательно. Солон кодифицировал устояв­шиеся нормы, подтвердив разделение граждан на 4 социальные категории: к первой (высшей) относились граждане с годовой прибылью более 500 медимнов; ко второй те, которые имели доход более 300 медимнов; к третьей те, у кого он был не ниже 150; и к четвертой причислялись граждане, имевшие очень мало земли или вообще ее не имевшие.

Эта социально-имущественная структура, в свою очередь, стала несущей конструкцией политической организации полиса. Его законы юридически оформляли ситуацию, при которой лишь эвпатриды могли занимать высшие государственные дол­жности, отдавая менее значимые административные посты сред­нему классу и лишая всякой возможности принимать участие в государственном управлении как мелких землевладельцев, так и неимущих граждан.

Та же самая ситуация повторилась и в Великобритании при установлении системы демократических выборов, впоследствии ставшей матрицей современной демократии. Право принимать в них участие имели лишь англичане, прибыль которых от не­движимости в год составляла не менее 600 ф. ст. или 200 ф. ст. -от торговых и финансовых операций. В 1717 году из пятимил­лионного населения Англии таких было не более 250 тысяч че­ловек. О том, что собой представляла английская демократия того времени, говорит то, что в «1793 году 306 членов палаты общин были избраны 160 избирателями. Избирательный округ Питта Старшего, Оулд Сарум, состоял из одного дома, однако от него были делегированы два депутата» [32, с. 543]. При этом парламентские выборы изначально не имели ничего общего не только с волеизъявлением всего народа, но и той четверти мил­лиона граждан, которые получили право формировать нижнюю палату парламента. В провинциальных избирательных округах вопрос об избрании того ли иного кандидата решался лендлор­дом, от которого зависели избиратели. Почти половина «депу­татов» вообще не избиралась, а проходила в парламент от так называемых гнилых городков — небольших населенных пунк­тов, которые были собственностью местного лорда. Там он про­сто назначал члена парламента, как правило, продавая эту дол­жность за 1, 5-2 тыс. ф. ст.

Тот факт, что при демократии власть принадлежит узкому социальному слою аристократии, а не народным массам с доста­точной убедительностью обосновывался идеологически. Так,

например, шотландский философ Френсис Хатчесон еще в XVII веке выдвинул тезис, в соответствии с которым принцип «со­гласия управляемых» не нарушается даже тогда, когда народу на­вязываются отвергаемые им общенациональные решения, так как впоследствии «глупые» и «суеверные» массы «охотно согласят­ся» с тем, что «ответственные люди» сделали от их имени. Так была сформулирована идея «согласия без согласия», получившая дальнейшее развитие в среде западных идеологов [33, с. 67—68].

Где-то к середине XX века (когда технологии манипуляции массовым сознанием позволили держать под контролем насе­ление) разнообразные цензовые ограничения (от этнического и полового до денежного) в западных демократиях были отме­нены¹, но это ничего не изменило в механизме допуска к влас­ти, так как разнообразные могущественные «лорды» продолжа­ли править, объединившись в мощную, хорошо организован­ную силу.

Ситуация с современной западной представительной демок­ратией в значительной степени напоминает древнегреческую или британскую минувших столетий. Ярким примером этого являет­ся оплот и гарант мировой демократии, — Соединенные Штаты Америки. Здесь право выбирать президента США имеют лишь 20—25 % американских граждан. Причем, как правило, из них около 40—45 % игнорируют выборы. Таким образом, можно кон­статировать, что в ритуале избрания главы американской испол­нительной власти участвует небольшая часть населения, в то вре­мя как основная масса американцев является только зрителем ярких предвыборных шоу. Как точно заметил профессор Ноам Хомский, анализируя современную американскую демократичес­кую систему: «По терминологии современной прогрессивной мысли, население может играть роль «зрителей», но не «участни­ков»...» [33, с. 66]. Подобная ситуация не случайна, так как изна­чально закладывалась в социально-политическую систему США. Один из ее разработчиков, федералист Джеймс Мэдисон, в деба­тах по поводу американской конституции подчеркивал, что если бы в Англии «выборы были открыты для всех классов общества, то собственность землевладельцев пошатнулась бы. Вскоре ока­зался бы принят аграрный закон», передающий землю безземель­ным. Конституционная система должна быть спроектирована так, чтобы предотвратить такую несправедливость и «обеспечить по­стоянные интересы страны», которые являются правами соб-

^{1 Например, женщинам избирательное право было предоставлено: в США— 1919 году, в Великобритании — 1929 году, во Франции — 1946 году.}

ственности. Комментируя данные высказывания, Н. Хомский пишет: «Среди историков, изучающих Мэдисона, существует консенсус относительно того, что «конституция была по сути ари­стократическим документом, предназначенным для сдерживания демократических тенденций того периода», передав власть лю­дям «лучшего сорта» и исключив тех, кто не был богатым, знат­ным или выдающимся в силу распоряжения политической влас­тью (Ланс Бэннинг). Основная ответственность правительства состоит в «защите состоятельного меньшинства от большин­ства», — заявил Мэдисон. Таков ведущий принцип демократи­ческой системы от ее истоков и по сей день» [33, с. 71]. Будучи абсолютно уверенным в том, что неимущее большинство неиз­бежно поставит перед собой цель уравнительного перераспреде­ления собственности, Мэдисон (будучи одним из лидеров феде­ралистов, представлявших интересы северо-восточной торгово-финансовой буржуазии) приложил максимум усилий для того, чтобы создать в США такую политическую систему, которая бы вверила состоятельному меньшинству государственную власть для защиты своих интересов. Эти усилия не пропали даром. В 1913 году американский историк Ч. Брид опубликовал моногра­фию «Экономическое истолкование Конституции Соединенных Штатов». В ней он аргументированно опроверг идею того, что американская конституция является продуктом свободного во­леизъявления нации и демократии. Проанализировав экономи­ческие мотивы авторов Основного закона США, он пришел к выводу, что он стал воплощением правовых гарантий собствен­нических интересов правящей финансово-экономической эли­ты, так как участники филадельфийского конвента 1787 года, раз­работавшие Конституцию Соединенных Штатов, представляли интересы ведущих финансовых групп, владельцев государствен­ного долга, промышленников, а также крупных торговых домов [34, с. 59]. Будучи глубоко убежденными в том, что «народ дол­жен иметь настолько незначительное касательство к правитель­ству, насколько это возможно» [34, с. 61], делегаты конвента еди­ногласно пришли к выводу, что главным назначением государ­ства должна быть защита собственности и собственников. «Говорят, что жизнь и свобода, — рассуждал один из них, — дол­жны цениться выше, чем собственность. Но при более внима­тельном рассмотрении вопроса необходимо будет признать, что высшей ценностью общества является собственность» [34, с. 61 ]. Данное мнение было поддержано всеми участниками конвента. После опубликования Конституции США один из ее защитни­ков, А. Хансен, заявил: «Утверждают, что предложенный проект

Конституции рассчитан на особое покровительство интересов богатых. Но во всех государствах, и не только в деспотических, богатые должны извлекать преимущества из владения собствен­ностью, которая во многих отношениях составляет высшую цен­ность и смысл существования человечества» [34, с. 61]¹.

Авраам Линкольн был либо чрезвычайно наивным челове­ком (во что верится с трудом), либо неискренним, когда утвер­ждал, что демократия — это «правление народа посредством на­рода и для народа». Ведь идеи Джеймса Мэдисона нашли свое воплощение в американской политической системе, включив­шей в себя элементы представительной демократии, но демок­ратии не для всех, а лишь для верхних социальных слоев обще­ства, так как большая часть государственных институтов США оказалась под их контролем. Президента избирают выборщики (это около 20 % граждан США), назначаемые в соответствии с порядком, определенным самими штатами (23 в большинстве штатов корпус выборщиков формируется легислатурами), чле­ны Верховного суда назначаются президентом с согласия сена­та. Все без исключения граждане получили право избирать толь­ко парламент, деятельность которого при этом контролируется и направляется так называемыми группами интересов, которые созданы финансово-экономической элитой для защиты своих корпоративных интересов в органах власти. Их реальный по­литический вес и воздействие на принятие государственных решений — колоссальны.

По мнению известного американского политолога Дж. Домхофа, в Соединенных Штатах нет вообще никакой демократии. В своих исследованиях он доказывает, что страной реально уп­равляет социальная верхушка американского общества, кото­рой благодаря экономическому могуществу и политическому влиянию удается лоббировать² свои экономические интересы в системе государственной власти, использовать государственные

^{1 Удивительным духовно-психологическим феноменом является то, что на Западе подавляющее большинство людей глубоко уверены в том, что высшим смыслом жизни человека является владение собственностью и на­копление денег. Этот мамопистичсский культ постепенно крепнет и среди тех народов, которые оказались в сфере контроля западной цивилизации.}

^{2 На данный момент, по мнению большинства экспертов, внутреннюю и внешнюю политику США определяет так называемый железный треу­гольник — альянс лоббистов, законодателей и государственных чиновни­ков, протаскивающих через органы власти законы и решения, угодные аме­риканской олигархии.}

институты для выработки и принятия необходимых ей полити­ческих решений, производить отбор кандидатов на государ­ственные и политические должности, активно воздействовать на сферы образования, культуры, средства массовой информа­ции с целью утверждения и поддержания в обществе ценностей и стереотипов, увековечивающих ее господствующее положе­ние [35]. Все вышеуказанные аспекты детально исследованы в его работах и в конечном итоге раскрывают изощренную систе­му господства узкого слоя граждан США, сконцентрировавших в своих руках б`ольшую часть материальных ценностей и ресур­сов страны.

«Демократия находится под ударом в мировом масштабе, — пишет Н. Хомски, — в том числе и в ведущих индустриальных странах — по крайней мере, демократия в осмысленном значе­нии этого термина, включающем возможность для людей уп­равлять собственным коллективом и личными делами. Нечто подобное можно сказать и о рынках. К тому же удары по демок­ратии и рынкам взаимосвязаны. Истоки этих ударов коренятся в мощи тесно взаимосвязанных корпоративных организаций, которые опираются на могущественные государства и в значи­тельной степени неподотчетны общественности. Расширение их безмерной власти обусловлено социальной политикой, ве­дущей к глобализации третьего мира и сопровождающейся по­явлением на одном полюсе неслыханных богатств и привиле­гий на фоне роста на другом полюсе «числа тех, кто обречен на тяжелый труд и тайно уповает на более равное распределение его плодов»...» [33, с. 137].

Выводы американского профессора поражают не сколько своей строгой адекватностью реальной действительности, сколько уровнем выхода за рамки стереотипов, навязанных обы­вателю западной пропагандой. Хомский прямо говорит о том, что современная демократия — это сугубо управляемый фено­мен, подконтрольный правящим финансово-политическим группам и созданный для защиты их узкокорпоративных инте­ресов. Также он не скрывает и того факта, что простые гражда­не (подавляющая часть населения западных стран) не могут ис­пользовать демократическую систему для отстаивания своих ин­тересов. Но вместе с тем, сказав «а», Хомский даже не попытался сказать «б». Он глубоко убежден в том, что та демократия, кото­рая реально существует, — искажение истинной демократии, продукт разлагающего влияния капитализма с его полным от­рицанием гуманизма. Практически в каждой его работе присут­ствует мысль о необходимости возвращения, условно говоря, к

«истинной демократии». Но тут сразу же возникает вопрос: где и когда существовала эта «истинная демократия»? Как было показано выше, ни в Древней Греции, ни в начальные периоды своего существования на Западе демократия ничем не отлича­лась от современной, т. е. она всегда была симбиозом денег и вла­сти. Эту простую истину очень емко и четко сформулировал почти сто лет назад О. Шпенглер: «Демократия — это доведен­ное до совершенства тождество денег и политической власти» [32, с. 642]. Открыв вновь эту достаточно очевидную истину, Хомский тем самым смог преодолеть созданный западной про­пагандой симулякр демократии и увидеть ее реальную, субстан­циональную сущность, но он не смог сделать адекватных выво­дов на основе увиденного, понять, что та «истинная демокра­тия», к которой он призывает, способна существовать лишь в теории. Как писал тот же О. Шпенглер: «Если избирательное право хотя бы отдаленно напоминает представления идеалис­та, то это означает лишь то, что пока нет организованного ру­ководства, которое в своих интересах и рамках имеющихся де­нег оказывает влияние на избирателей. Как только оно появля­ется, выборы превращаются в цензуру, отдающую массы на откуп отдельным организациям, на которые они уже не оказы­вают никакого воздействия. Поэтому идеальное основное пра­во, заложенное в западноевропейских конституциях и предус­матривающее для масс возможность свободно избирать своих представителей, остается пустой теорией...» [32, с. 606]. По сути, преодолев одну иллюзию, Хомский устремился к другой. Впро­чем, демократия и представляет собой своеобразный мираж, к которому вот уже не одно столетие движется Запад в своем ис­торическом развитии, пытаясь увлечь за собой все остальное че­ловечество.

Так называемые буржуазно-демократические революции, целью которых якобы было освобождение народов Европы от монархических деспотий и установление власти народа, фак­тически направлялись в своем целеполагании лишь к смене механизма допуска к политической власти. Аристократическое происхождение, как главное условие обладания властью (и гос­подства как такого), уступило место деньгам. При этом для на­рода принципиально ничего не изменилось, так как при уста­новлении демократических режимов власть от узкого слоя ари­стократии перешла к немногочисленному сообществу финансовых магнатов. Провозглашенный же демократами то­тальный эгалитаризм приобрел формальную (идеологическую) сущность, сохранив главное неравенство между людьми — неравенство в допуске к использованию (потреблению) материальных благ.

Если до демократии выше монарха был лишь Бог, то при ее установлении на место Бога был поставлен народ (нация). Но монарх являлся конкретной личностью, непосредственно осу­ществлявшей власть, а народ, в качестве носителя политической власти, — не более чем идеологическая абстракция. Народ, будь-то при монархии или при демократии, никогда не правил и не правит. Властные функции в государстве осуществляют не кон­цептуальные понятия, а конкретные люди. Это проявляется уже в том, что народ, провозглашенный при демократии собствен­ником политической власти, вынужден делегировать ее «сво­им» представителям путем демократических выборов. В идеале (теоретически) эти «народные представители», будь то прези­денты или парламентарии, представляют во власти интересы народа, однако реально «народные избранники» вынуждены представлять интересы господствующих финансово-политичес­ких кланов (олигархии)¹, которые привели их финансово и орга­низационно на высокие государственные посты и от которых они непосредственно зависят.

В качестве иллюстрации сказанного возьмем выборы аме­риканского президента 1992 года. Они обошлись каждому из кандидатов от республиканской и демократической партий в 55 млн.240 тыс. долл. А выборы всех претендентов на президен­тский пост и в конгресс стоили 3, 5 млрд. Естественно, что пре­тенденты были богатыми людьми, но не настолько, чтобы тра­тить указанные суммы для удовлетворения личных амбиций. Такие затраты себе могут позволить лишь сообщества олигар­хов для обеспечения своих корпоративных интересов. Именно они решают, кто будет президентом Соединенных Штатов.

При этом надо отметить, что победа на выборах того или иного кандидата это не только результат мощных финансовых вливаний в его предвыборную кампанию. В значительной мере это коллективное политическое решение олигархии. То, что че­ловек имеет большие средства, не означает, что он способен стать президентом наперекор воли господствующих финансово-по­литических групп. Так, например, в том же 1992 году Росс Петр, баллотируясь на пост президента США, израсходовал 65 млн

^{1 В электоральной политике США полтора процента богатейших аме­риканцев вносят 80 % всех индивидуальных политических пожертвований, а корпорации тратят больше, чем рабочие, в отношении 10: 1. (Хомский Н. Прибыль на людях. — М.: Праксис, 2002. с. 15.)}

долл. на предвыборную борьбу, но выиграть выборы не смог. Его поражение изначально было предопределено, так как его лич­ные амбиции не нашли поддержки у американской олигархии, и в качестве самоуверенного одиночки он не смог преодолеть негласные законы политической системы Соединенных Шта­тов.

А в ситуациях предельного обострения противостояния оли­гархических кланов механизм выборных процедур демократи­ческого режима вообще может быть проигнорирован. Это, на­пример, произошло во время президентских выборов в Соеди­ненных Штатах в 2000 году, когда Верховный суд США просто назначил президентом страны Дж. Буша (младшего).

Таким образом, «народные представители» представляют во власти лишьтех, от кого они зависят, а от народа они не зависят вообще. Это связано еще и с тем, что народ отдает политичес­кую власть не потому, что так хочет, а потому, что он не может ее не отдать. У него нет выбора. По этой причине демократия про­возглашает народ единым источником политической власти лишь условно. Народ обладает только номинальной политичес­кой властью, а фактическую власть он отдает «своим» предста­вителям. В связи с этим можно констатировать своеобразную дихотомию власти, которая заключается в том, что существует власть номинальная и власть фактическая. Причем власть фак­тическая никогда не принадлежит народу, ею всегда владеет уз­кий круг избранных, а демократия предоставляет народу лишь номинальную власть. Иначе говоря, при демократии народ цар­ствует, но не правит. При этом номинальная власть народа мо­жет стать фактической лишь тогда, когда она будет кому-то пе­редана, если этого не произойдет, в стране будут царить поли­тический хаос и анархия.

Поэтому можно сделать вывод, что народ, который никогда не обладал фактической политической властью, по этой при­чине не может быть и ее источником. Источник политической власти всегда находится в самом субъекте власти. Какой угодно процесс легитимации власти, будь то помазание на царствование или демократические выборы, это не более чем ритуал, шоу, ко­торое символически оформляет уже существующий факт. Не ри­туал легитимации власти субъектом власти предоставляет ему власть, а уже существующая у него власть разрешает ему ее ле­гитимировать. Коронация нового монарха лишь в очередной раз легитимирует власть определенной королевской семьи, равно как выборы нового президента в очередной раз легитимируют власть олигархи и, обеспечившей его президентство. Любой ритуал легитимации политической власти — это лишь, образно говоря, демонстративное перекладывание власти ее владельцем из одного своего кармана в другой. Поэтому-то при демокра­тии можно лишить власти определенного политика, которой царствует, но не олигархию, которая правит, прикрываясь им как своеобразной ширмой.

Главным основанием вышеизложенного является то, что при демократии, в контексте господствующих ценностей, полити­ческая власть становится товаром. Но товаром, за который могут платить не все. Если до установления демократических режимов власть была собственностью, которая находилась за рамками сферы торговых манипуляций, т. е. она была самодов­леющей и не зависела от денег, то в демократических режимах она становится одним из главных объектов купли-продажи. Более того, политическая власть превращается в товар высшей категории, товар для избранных. И этими избранными стано­вятся члены олигархии.

Если народ, которой при демократии провозглашен источ­ником политической власти, всегда выступает как ее «собствен­ник», то олигархия всегда выступает как ее «арендатор». Она вно­сит через определенный срок своеобразную плату народу в виде социально-экономических обещаний и предвыборных шоу-кампаний. При этом народ не может отказать ей в этой «арен­де». Он лишен выбора. За него все решает узкий круг богатей­ших людей, контролирующих политическую власть.

Это же касается и «свободного выбора» народом своих пра­вителей путем демократических выборов, когда «выбираются наилучшие». Иллюзия «свободного выбора» в данном случае со­стоит в том, что этот выбор не выходит за рамки предложенно­го народу «пакета» политических претендентов, специально укомплектованного олигархией. А в итоге выходит, что при де­мократии выборы есть, а выбора — нет.

Иначе говоря «свободный выбор» народа в условиях демок­ратического режима напоминает сезонную «перетасовку затас­канной колоды карт», где все «тузы» крапленые. Причем мно­гообразие партийной системы, которое должен создавать по­литический плюрализм, является лишь видимостью, так как программы этих партий настолько же однообразны, насколько одинаковы их источники финансирования. Поэтому демокра­тия — это имитация политического многообразия и конкуренции, при всеопределяющем политическом монополизме, «...власть сегод­ня для нас... уже перемещается из парламентов в частные кру­ги, а выборы неминуемо низводятся до уровня комедии. Все решают деньги в интересах тех, у кого они есть, а процесс выбо­ров превращается в игру с заранее предрешенным исходом, в инсценировку самоопределения народа», — с ошеломляющей откровенностью писал О. Шпенглер [32, с. 614].

Обеспечивая олигархии абсолютное господство в политичес­кой сфере, демократия позволяет ей решать еще одну очень важ­ную задачу — сохранять баланс политического влияния между ее отдельными группировками. В условиях, когда политика — это процесс борьбы и сотрудничества финансово-политических кла­нов, каждый из которых защищает свои групповые интересы, по­литическая власть не может в полном объеме персонифицировать­ся в какой-то должности или государственном органе, так как это усилит вероятность узурпации власти одним из этих кланов, кото­рый получит таким образом реальную возможность уничтожить своих соперников и захватит все ресурсы страны. Чтобы этого не произошло, олигархия вынуждена лишить государственную власть целостности путем разделения ее на три независимые части: ис­полнительную, законодательную и судебную. Только в таких ус­ловиях финансовая власть, представленная олигархией, может доминировать над властью политической (государственной), ко­торая расчленяется для обеспечения «баланса интересов». По этой причине демократия представляет собой прочный монолит фи­нансовой власти, с локальными вкраплениями в эту тотальность политической (государственной) власти.

Поэтому-то для демократии, а точнее — олигархии, само­стоятельный монарх или вождь, представляющие собой чистую концентрацию политической (государственной) власти, высту­пают абсолютным злом. Более того, демократы (либералы) про­возглашают абсолютным злом и саму политическую (государ­ственную) власть. Поэтому демократия — это политический ме­ханизм, обеспечивающий господство олигархии и баланс интересов между ее отдельными группами, одновременно создающий в мас­совом сознании стойкую иллюзию власти народа. В связи с этим главной целью демократии является не «власть народа», которая в принципе невозможна, а подчинение политической (государствен­ной) власти сообществу финансовых магнатов, а всех неденеж­ных целей общества — денежным.