Января. Этот день и следующий были неприятными

Этот день и следующий были неприятными. Дело движется к отъезду. Становится все холоднее (во всяком случае, постоянно больше двадцати градусов), и улаживать оставшиеся дела становится все сложнее. Кроме того, предвестники болезни Райха, которая тем временем уже началась (что с ним, я еще не знаю), становились все более явными, так что он все меньше может заниматься мной. В этот день он, хорошо закутанный, отправился к Даге. Я использовал первую половину дня, чтобы осмотреть три вокзала, расположенные на Каланчевской площади: Курский, Октябрьский, с которого поезда отправляются в Ленинград, и Ярославский, с него поезда уходят в Сибирь102. Вокзальный ресторан заставлен пальмами, и из него открывается вид на зал ожидания с голубыми стенами. Чувствуешь себя, словно в домике антилоп в зоопарке. Я пил там чай и думал об отъезде. Передо мной был красивый красный кисет с превосходным крымским табаком, который я приобрел в одном из привокзальных киосков. Потом я купил новые игрушки.

В Охотном ряду был продавец деревянных игрушек. Я заметил, что некоторые товары появляются у уличных торговцев партиями. Так, я увидел здесь впервые детские деревянные топорики с выжженным узором, в один из следующих дней я обнаружил целую корзину таких топориков. Я купил забавную деревянную модель швейной машины, у которой «игла» движется, когда вращаешь ручку, и качающуюся куклу из папье-маше на музыкальной шкатулке, не слишком удачный экземпляр того рода игрушек, который я обнаружил в музеях. После этого я больше не мог переносить холод и завернул в кофейню. Она производила довольно оригинальное впечатление: в маленьком помещении была плетеная мебель, через окошко в стене в зал из кухни подавали еду, и на большом столе были расставлены закуски: ветчина, огурцы, рыба. Была и витрина, как во французских и итальянских ресторанах. Я не знал, как назвать привлекшие меня блюда, и согрелся чашкой кофе. Потом я вышел и принялся искать в Верхних торговых рядах витрину магазина, в которой я увидел в один из первых моих дней здесь глиняных кукол. Они были еще там. В проходе, ведущем от Площади революции к Красной площади, я внимательнее смотрел на уличных торговцев, пытаясь обнаружить то, что до сих пор от меня ускользало: торговлю дамским бельем (бюстгальтерами), галстуками, шарфами, плечиками для одежды. – Наконец, совершенно изнеможенный, к двум часам я добрался до дома Герцена, но обед там начинается не раньше половины третьего. Чтобы избавиться от пакета с игрушками, я поехал после обеда домой. Около половины пятого я был в санатории. Когда я поднимался по внутренней лестнице, я встретил Асю, собравшуюся уходить. Она шла к портнихе. По дороге я передал ей, что мне стало известно от Райха (который вошел в мою комнату сразу вслед за мной) о состоянии Даги. Новости были хорошие. Так мы шли вдвоем, как вдруг Ася спросила, не могу ли я дать ей денег. Но я как раз накануне договорился с Райхом, что он одолжит мне 150 марок на обратную дорогу, так что я сказал, что у меня нет, не зная, для чего ей деньги. Она ответила, что, когда от меня нужны деньги, у меня их никогда нет, перешла к упрекам, заговорила о комнате, которую я ей не снял в Риге, и т. д. Я в этот день устал, к тому же был раздражен так неудачно начатым ею разговором. Выяснилось, что деньги ей нужны, чтобы снять квартиру, которая, как ей сказали, как раз освободилась. Я хотел уже уйти, но она остановила меня, прижалась ко мне, как, наверное, еще ни разу не делала, но продолжала говорить в том же духе. Наконец, вне себя от гнева, я сказал, что она меня обманула. Ведь в письме она пообещала мне, что возместит мои берлинские расходы, и до сих пор ни она, ни Райх не упомянули об этом ни словом. Это очень ее смутило. Я стал действовать решительней, продолжил атаку, и вдруг она посреди разговора ушла, быстро двигаясь дальше по улице. Я за ней не пошел, вместо этого свернул на поперечную улицу и отправился домой. – На вечер я договорился с Гнединым. Он должен был заехать за мной и отвезти к себе домой. Он зашел, но мы остались у меня в номере. Он извинился, что не может забрать меня к себе: его жена готовится к экзамену, так что у нее нет времени. Наш разговор продолжался до половины одиннадцатого, примерно три часа. Я начал с того, что пояснил свое огорчение и расстройство по поводу того, что узнал о России даже меньше того, на что рассчитывал. И вскоре мы сошлись на том, что общая картина ситуации может быть получена только после бесед с очень многими людьми. Он также старался объяснить мне кое-что еще до моего отъезда. Так, мы договорились встретиться через день, в воскресенье, чтобы сходить в театр Пролеткульта103. Но когда я в назначенное время пришел, его не оказалось, и я отправился обратно домой. Кроме того, он пообещал пригласить меня в клуб на программу, время для которой, однако, еще не было назначено. Запланированная программа заключалась в демонстрации предполагаемых новых церемоний крестин, бракосочетания и т. д.

Александр Родченко. Обед. 1931 г.

Здесь я хочу добавить, что недавно узнал от Райха, как именуются дети в коммунистической иерархии. Они называются с того момента, как могут показать на портрет Ленина, «октябрята». Еще с одним странным словом я познакомился в тот же вечер. Это выражение «бывшие люди», обозначающее тех представителей буржуазных кругов, которые потеряли свое положение в результате революции и не смогли приспособиться к новым условиям. Кроме того, Гнедин говорил о беспрестанных организационных преобразованиях, которые продлятся еще годы. Каждую неделю происходят организационные изменения, и идет поиск лучших методов управления. Говорили и о закате частной жизни. Для нее просто не остается времени. Гнедин рассказал, что на протяжении недели он не видит ни одного человека, кроме тех, с кем он связан по работе, а также жены и ребенка.

А общение, остающееся на воскресенье, очень неустойчиво, потому что если в течение даже трех недель не общаться со знакомыми, можно быть почти уверенным, что долго о них ничего не услышишь, потому что за это время у них вместо старых появляются новые знакомства. Потом я проводил Гнедина до трамвая, и на улице мы говорили о таможенных делах.