Введение: Цветы зла

_*

_*Поль Рикёр выделяет библейский миф о грехопадении как «типичный антропологический миф, уникальный в своем роде тем, что представляет человека источником (или соисточником) зла» (Ricoeur, 1967: 281). Сознательный человеческий акт, грех Адама, разверз скорбную пропасть между «абсолютным совершенством Бога и радикальной греховностью человека». Кроме этого печального наблюдения, Рикёр говорит о различии Сотворения мира и других космологий, в которых зло предшествует или сопутствует созданию человека, но не является результатом его действий. Действительно, во многих мифологиях источник смерти, голода, тяжелого труда лежит в нарушении божественного запрета легендарным обманщиком или героическим предком. Однако даже если эти проступки вызваны своенравием, а не неосмотрительностью, они не приводили к неисправимо грешному человечеству, лишенному присутствия Бога и изгнанному в чисто натуральный мир шипов и репейников. Существует разница между злом человека и достойной сожаления ошибкой. К тому же Адам (или «человек») не только был исходным агентом зла, но таким образом и с этого момента предрасположен к нему. Человек не может не грешить, – как говорил Августин. Такого рода презрение к самому себе отнюдь не является общим для всего человечества. Еще более уникальны для Западной мифологии космологические последствия преступления Адама: «Все творение стонало и мучилось от боли» (Римляне, 8: 22). Бернар Мандевиль озвучил общую (западную) жалобу, когда заметил, что трудно различить препятствия, возникающие на пути человека из-за несовершенства его тела, от препятствий, вызванных состоянием планеты, «поскольку она проклята». Невозможно разделить эти затруднения, – говорил он, – потому что они все время взаимодействуют и смешиваются друг с другом и, в конце концов, создают вместе ужасающий Хаос Зла (Mandeville, 1988, vol. 1: 344). В падении Адама все мы грешны: человеческая жизнь стала наказанием, а мир стал враждебным. По словам Джона Донна, «вершина творения, человек, почувствовал это первым, а затем звери и растения вслед за человеком ощутили тяжесть проклятья».

_*Что касается человечества, то боль и смерть не были единственным наказанием за гордыню Адама. Появилась еще и определенная глупость, результат эпистемиологических затруднений. Вкусив от древа познания, Адам низверг людей во тьму незнания, одновременно породив печальные последствия для человеческих общественных отношений. До греха призванный Богом, чтобы дать имена животным, Адам оказался первым и величайшим в мире философом: он мог различать виды, как они есть в реальности, в соответствии с их истинной сущностью и различиями (Aarsleff, 1982: 25, 59). Адам обладал, таким образом, почти божественным знанием. Однако от истинных имен до смешения языков человек подвергся всестороннему лишению интеллектуальной благодати. Занавес опустился между одним человеком и другим, а также между человеком и миром. Человечество, таким образом, стало подвержено двойному обману: как социальному, так и природному. Покрыв свои тела в стыде, мужчины и женщины ввели обман во все отношения. Отношения между обществами были отмечены непониманием и раздорами Вавилона – вполне укладывающийся в общую картину результат второй попытки людей «быть, как боги». И если внутри обществ люди скрывали друг от друга свою истинную (внутреннюю) сущность, как могло их общество быть основано на чем-либо, кроме этого обмана, принимая во внимание, что человечество было приговорено к эгоизму с момента грехопадения? «Мы не могли бы быть общественными существами без притворства». (Mandeville, 1988, vol. 1: 349). Природа тоже оказалась скрытой от нас в неоплатоническом смысле. Правда мира скрылась под маской, и может быть познана только через неадекватные чувственные восприятия дефектных эмпирических вещей. Еще наступит день, когда Бэкон попытается обратить эпистемиологические величины, утверждая, что экспериментальная мудрость – великая надежда человека выбраться, наконец, из ямы, в которую все мы были закопаны первым Грехом. Но и в этом случае подобный эмпиризм был лишь идеологическим примирением с вечным несовершенством. Человек осужден на незнание столь же глубокое, как и его греховность, знающее незнание, безнадежно отделенное от Божественной Истины. (Cassirer, 1963).

_*Ограниченность человека, знаменитое «метафизическое зло», это дефект, включающий все остальные. Линия аргумента, идущая от Августина через Лейбница, отрицала классическое пантеистское представление, что Бог создал вселенную из себя, на том основании, что от Бога может произойти только Бог (Leibniz, 1985: 300, Augustine, 1948, Hick, 1966). Мир, включая и человека, был создан из ничего: ничего божественного в нем нет. Это не значит, конечно, что Бог несет ответственность за зло, которое – как отсутствие добра – он не создавал. Все, что Бог создал, было хорошим. Но, будучи созданным из ничего, в отличие от неизменной и совершенной сущности Бога, человек мог портиться (Augustine, De civitate Dei 12.1). Свобода воли была выражением этой несчастной возможности порчи, и грехопадение – ее катастрофическим результатом. Человеческая ограниченность была корнем Зла. И причина, и само преступление состояли в природе человека как несовершенного создания, постоянно страдающего от недостатка и потребностей. То же можно сказать о наказании.