Реальность трансцедентного

_*Кант предостерегал от размышлений в отсутствие чувственных интуиций. Поскольку мысль включает априори такие категории, как пространство, время, вещество, количество и так далее, из которых состоят интуиции как объективные эмпирические суждения, распространение мысли на трансцендентное не влечет за собой метафизического перехода в домен нереальности. Напротив, трансцендентные объекты будут иметь все качества объективных ощущений или эмпирических интуиций, за исключением эмпирической интуиции. Отсюда «религия», или вера в неощутимых «духов», а также ее отсутствие во многих обществах, – частые этнографические сообщения об отсутствии западного различия между «естественным» и «сверхъестественным». Отсюда следует также, что в случае противоречия между эмпирическим и трансцендентным реальность второго предпочитается ощутимым атрибутам первого. Неощутимое более реально, как Халлоуэлл заметил в отношении народа Ожибвэй:

_*

_*Информант рассказал мне, что много лет назад он сидел в палатке летним вечером во время грозы, вместе со стариком и его женой. Один раскат грома следовал за другим. Вдруг старик повернулся к своей жене и спросил: «Ты слышала, что было сказано?» «Нет, - ответила она, – я не поняла» (Hallowell, 1960: 34).

_*

_*Халлоуэлл продолжает: «Внешняя видимость – лишь случайный атрибут существа». Как он и другие исследователи ожибвэй обнаружили, неэмпирические аспекты вещей и личностей – последние включают и нечеловеческие личности, такие, как мифическая птица-гром, – составляют большую и более сильную реальность, чем чувственные ощущения. Фундаментальная догма эпистемологии ожибвэй, согласно Мэри Блэк, – это «ненадежность внешней видимости и непосредственной интерпретации информации, полученной от органов чувств» (Black, 1977: 101).

_*До Локка Гоббс и многие другие придерживались той же теории, что объективность опосредована полезностью. То же можно сказать о французских философах и многих других последователях Локка. Но много ли пророков тогда или после понимали огромные культурные последствия утверждения, что мы познаем свойства мира через их способность влиять на наше удовлетворение? «Juger est sentir» сказал Гельвеций. Арбитром того, что существует, определением и оценкой значимых эмпирических свойств является солипсический проект адаптации к природе. Отсюда следует давнее равенство между «объективностью» и «рациональностью» (или, может быть, «практической рациональностью»). Объективность объектов, их важные ощутимые свойства определяются телесным благосостоянием. Это для нас объективность, объективность счастья.

_*Точно так же начальные стадии фрейдовского «принципа реальности», включающие отделение его от внешних объектов (как от материнской груди), отличительными ощущениями удовольствия и боли стали психоаналитической версией гоббсовой эпистемологии. Перемещая чувственную экономику объективности из состояния природы в состояние младенчества, некоторые пассажи «Цивилизации и ее неудовлетворенности» кажутся повторением первых глав Левиафана и ведут к тому же противопоставлению индивидуальной рациональности и культурного порядка. Доводя те же психоаналитические премизы до провиденциального антропологического заключения, Геза Рохейм пришел к тому, что кажется квинтэссенцией западной характеристики культуры: «общая сумма усилий, которые мы делаем, чтобы не быть несчастными» (цитата из Kroeber and Kluckhohn [1952] 1963: 209).

_*Можно резюмировать что исторически-логическое представление о человеке – это падший Адам, ограниченный и страдающий индивидуум, нуждающийся в объекте, и потому познающий его чувственно через препятствия и преимущества, создаваемые этим объектом на пути к счастью. Восприятие и удовлетворение – повторяющиеся аспекты воплощенной теории знания, которая видится подходящим философским аккомпанементом перемещения очарования от природы к капиталу.