Глава хiv

Вирайя ужинал вдвоем с Аштор.

Молча, механически, лишь бы чем-нибудь заниматься, они ломали хлеб, жевали, резали, приправляли соусами, церемонно поднимали бокалы, прежде чем отпить...

…Каменный шар, изрытый оспой, прошел над миром, волоча за собой хвост ураганов, гигантских землетрясений и цунами; голодным ревом приветствовали пришельца вулканы, земная кора дыбилась вслед ему новыми, черными от подземного жара хребтами; чуть ли не выше гор кипел приливный вал, слизывая бешеные тучи. Бог-разрушитель стремился уйти в бездну, породившую его - но изувеченная Земля, словно желая отомстить, остановила чудовище и сделала своим вечным пленником. Теперь новый Диск являлся в небе после ухода дневного божества. Он безобиден. Только воды морей, в память о былом, слегка волнуются при его появлении и заливают отлогие берега, чтобы отхлынуть наутро. Он сияет волнующим кровь, возбуждающим светом. Сначала Диск был идеально круглым, потом выщербился, начал таять, иссох до тонкого ломтика, погас вовсе - и снова зажегся дужкой, начал толстеть.

«Черные стрелы» рыщут над Землей, привозят новости, которым невозможно поверить. Большие населенные острова погибли в Восточном океане; на равнинах Великого материка стоит вода, мелкая и соленая, до самых отрогов гор Юго-Востока, и по ней плавают трупы людей и животных. Между Землей Черных и Великим материком словно кто-то вогнал топор; теперь их разделяет узкое и глубокое, как рана, море. Цветущие берега Срединного и Внутреннего морей опустошены полностью; на дальнем севере тает ледяной барьер, топя мамонтовые стада; фронт пресной холодной воды соединился с южным морским мелководьем. По краю длинной Земли Красных остроспинным извилистым драконом вьются новые горы; дракон изрыгает лаву в океан, стена пара не дает «стрелам» пробиться вглубь материка. Большое убежище, построенное неподалеку от Восточного океана, уничтожено полностью; осталось лишь пустое плато, сплошь расчерченное лопатами бульдозеров, да часть дорожек грузового аэродрома среди каменного хаоса. Далекая земля крайнего Юга - свирепая черепаха под белым панцирем, мать морозных ураганов - тоже окутана паром, ее панцирь стремительно тает. Пелена пара, пыли и вулканического пепла стоит надо всем миром, окрашивая в багровый цвет изменившиеся созвездия…

Родина, как и предсказывал старик-иерофант, перестала существовать. Многие острова поглощены морем, с уцелевших почва сорвана до голого камня. Черный Остров раздроблен попаданием одной из глыб, прилетевших в свите разрушителя. Вирайя вначале подивился тому, как легко восприняли в убежище весть о гибели Архипелага Блаженных, Страны Избранных, Оплота Священной Расы - и как еще не называли эту цепочку ухоженных, тонущих в роскоши островов! Собрание в центральном зале; речи иерофантов, полные высокопарных уставных сожалений, косноязычное обращение живого бога через динамик – «истинная родина в сердцах Избранных»... И все! Трита стал подбирать гарем из детей рабов, - теперь его не интересуют те, кто старше десяти лет. Равана так и не вышел из глубочайшего запоя, который он начал еще перед катастрофой - чтобы не так бояться. Священные продолжают ставить свои опыты, интриговать, развратничать, совершать ритуалы...

Позже архитектор понял, в чем дело. Если Страна Избранных была намертво изолирована от всего мира, то Орден давно сидел в бронированном бункере посреди самой страны, и все гимны Священной Расе звучали для Круга чистой словесностью, поскольку не касались его дел. В сущности, черные адепты не видели разницы между рабом, " коротконосым" - и посвященным Внешнего Круга, при всей своей сытости, при всем богатстве бесправным, суеверным и панически запуганным. Так о чем же, о какой родине им жалеть, о каком народе?

Зато Аштор, получив трагическую весть, рыдала и грызла пальцы, била посуду или сутками лежала в прострации, вспоминая родных, подруг, улицы; танцзалы и стадионы, какую-то свою полудетскую любовь; один раз накинулась на Вирайю, крича, что он изверг и что лучше бы она умерла вместе со всеми. А он, успокоив ее как мог, запирался в кабинете, перелистывал старые домашние книги и порой тихонько, как тяжелобольной, сквозь зубы подвывал от душевной боли...

Прошло и это. Вирайя чувствует, что предел горя еще не достигнут. Сгущается, нависла беда.

Журчание вина, звон вилок.

- Аштор, переперчишь!

- Я люблю острое.

Робкий гудок - сигнал из зала ожидания. Как ни несмело просигналили, рука Вирайи судорожно смяла хлеб: «Вот оно, вот!» Так было теперь при каждом звонке телефона, при позывных экстренного сообщения в динамике. Сердцебиение, мгновенная сухость в горле. Он ответил с выносного пульта двумя гудками: «Разрешаю». (Такие пульты были везде, по несколько в каждой комнате). Скрипя ремнями и втыкая каблуки, вошел черный Вестник. Раньше они только вытягивались в струнку, рапортуя - теперь, как положено, молодец бухнулся на одно колено, поднял жезл и, боднул себя подбородком в грудь:

- Бессмертный! Священная Савитри молит о позволении говорить с тобой.

Аштор еле сдерживается, чтобы не фыркнуть в бокал: она продолжает ревновать к Савитри и рада любому унижению «соперницы». Но Вирайя отлично знает, что его избрание в Ложу Бессмертных - только формальность, почетная награда за то, что убежище устояло; что алый плащ иерофанта, который пожалуют ему завтра в Святая Святых руки живого бога, не сделают его равным Трите или Савитри, родным Ордену. Сейчас перед ним заискивают Священные, выше Вирайи по рангу - только Единый, но он не перестает ощущать себя чужаком, выскочкой, адептом Внешнего Круга, совершенно не готовым к роли жестокого и эгоцентричного сверхчеловека…

Оттого с каждым днем крепнет в сердце Вирайи страх перед будущим. И не только оттого…

Он встал навстречу Савитри и, не позволив ей поцеловать себе руку, дружески обнял за плечи. Аштор тоже поднялась от стола, замерла, прикусив губу; ее положение было двусмысленным. Как существо низшего посвящения, она должна была бы склонить колени перед Савитри, но Вирайя, иерофант, позволил ей сидеть за своим столом, и это как бы приравнивало Аштор к членам Внутреннего Круга.

Впрочем, Савитри, очевидно, так не считала. Архитектор усадил ее, сам налил вина и выбрал фазанье крылышко; но когда и Аштор осмелилась присесть, гостья вскинула горбоносую голову и, подняв точеные брови над ясной синевою, сказала небрежно-ласково:

- Бессмертный простит его рабу, если она попросит разговора наедине?

Аштор вскочила, норовисто звякнув серьгами. Поймав укоризненный взгляд Вирайи, сдержала себя; присела в поклоне, хотя большие ноздри раздувались от гнева. Выходя, она демонстративно играла бедрами - высоченная, в лиловом струящемся шелку.

Опустив ресницы, Савитри тонко улыбнулась. Рабов унесло еще раньше - будто сквозь стены.

- Зачем ты обидела девочку? - спросил архитектор. Она не ответила. Молча, долго рыскала взглядом по лицу Вирайи, будто стремилась запомнить мельчайшие черты. И внезапно, в одно мгновение, стала совсем другой: встревоженной, мягкой, откровенной...

- Небо и земля успокоились, Вирайя. Теперь они простоят незыблемо тысячи лет. Орден спел хвалу своему спасителю.

«Вот оно», - шепнул вещий голос в ухо Бессмертному, и он спросил, словно проваливаясь куда-то вместе с креслом:

- Что это значит, Сави?

- Это значит... - Она через стол взяла его на обе руки. - Значит, что ты... что тебя больше незачем беречь.

Страх, как и любое чувство, имеет потолок в душе человеческой. За этой гранью наступает либо гибель души, либо спасительное отчуждение. Теперь Вирайе казалось, что речь идет не о нем, - не может такого быть, - и даже чудилось, что не его, а чужой голос отвечает Савитри:

- Разве у меня здесь есть враги?

- Нет. Просто твои слова, мысли, поведение... Был разговор в Ложе: ты совсем чужой, но очень много знаешь. Твой зеленый альбом… - Вирайя ощутимо вздрогнул, она положила узкую ладонь на его вспотевшую руку. - Нет, его не приняли всерьез, только посмеялись. Но это еще один мазок картины... Тебя считают опасным. - Она проглотила комок, волнуясь все больше. - Может быть, все улеглось бы, если бы…если бы не…

Вирайя сжал руки Савитри, скомкал их, как недавно хлеб; терять было нечего, время утекало, точно вода из разбитого кувшина, - теперь он мог бы пытать Священную ради выяснения правды:

- Если бы не что? Что?!

- Мне больно так. Не надо…

Разом оттаяв, он притянул к себе и поцеловал ее пальцы:

- Прости меня, Сави, я потерял голову. У меня есть одна догадка, но я не думаю, чтобы ты могла знать…

- Я знаю, - горько усмехнулась она. - Он сам мне все рассказал. Он вообще ничего от меня не скрывает.

Спасительное отчуждение пошатнулось под неожиданным ударом. Опомнившись, Вирайя путано залепетал:

- Так это он… о тебе? Что никто с ним не говорил так, как я… никто, «кроме нее»? Она – это ты?

Савитри кивнула и пожала плечами, оправдываясь:

- Должен же кто-то его любить. Такого несчастного, беспомощного - ты же видел! Когда умирает… такой, как он… Ложа выбирает среди детей адептов Ордена… выбирает по нескольким тысячи признаков, как эталон Священной Расы. Нос, форма черепа и ногтей, группа крови…

- Это страшно, Сави.

- Да, очень. Теперь тебе достаточно сказать одно слово, чтобы я тоже не дожила до завтрашнего дня.

- Значит, это… произойдет до завтрашней церемонии?

- Скорее всего, Вирайя. Алого плаща тебе не видать, за это я ручаюсь. Способ найдется. Самый... - Она поискала слово, сложив пальцы щепотью и словно что-то растирая ими. - Самый естественный. Потом - пышные похороны, памятник в центральном зале…

Вирайя помолчал, пытаясь осмыслить услышанное. Гром уже грянул - стало быть, впереди надежда.

- Ты бы не пришла ко мне, если бы не знала какого-нибудь выхода. Что я должен сделать?

- Забрать Аштор, погрузить все необходимое на «черную стрелу» и поискать спокойное, не слишком пострадавшее место на Земле - подальше отсюда.

- Разве существует угол, где Орден не найдет меня?

- Таких углов теперь - чуть ли не вся планета, - ответила Савитри; Вирайя не понял, печалит это ее или радует. - Большинство гарнизов и постов не обнаружены с воздуха, не отвечают на вызов по радио. Возможно, что Меру и Туле - наши последние убежища...

- А ты уверена, что мне позволят взлететь?

Она даже не шевельнулась, только чуть прищурила глаза - но Вирайя сразу понял, на чем основана уверенность Савитри.

Они допили вино из бокалов, одновременно встали и вышли из-за стола навстречу друг другу.

- Все-таки, ты, пожалуйста... подожди хотя бы до полуночи. Чтобы потом, когда-нибудь... если я уже не буду под защитой... твой отлет не связали с моим приходом к тебе сегодня. Хорошо?

У Савитри кривились надменно вырезанные губы, глаза ее были полны влаги. Руки слегка согнулись в локтях, словно Священная хотела и не решалась раскрыть объятия. Вирайя порывисто бросился к Савитри, припал щекой к ее щеке - и почувствовал, как упала ему за воротник горячая капля.

«Беги с нами», - хотел шепнуть он, но удержался. В одиночку она не покинет Меру, - а забрать того, вероятно, невозможно. Прогулка по горам была чьей-то жуткой оплошностью, следствием суматохи перед катастрофой; такой промах не повторится, кто-то наверняка умер за него мучительной смертью.

Савитри прижалась на миг всем телом, всхлипнула - и вдруг толкнула его ладонями в грудь, почти грубо высвободилась и ушла.

Вонзив ногти в ладони, Вирайя сел, лбом уткнулся в лакированную столешницу. Странно и почти смешно; у него и у Савитри есть любимые существа, слабые, капризные, подобные испорченным детям.

Оторвал лоб от стола, налил себе бокал до краев и залпом выпил. Горячо, душисто и горько стало во рту, в ноздрях. Еще бокал...

- Аштор!

Подождав, позвал ее громче, затем во весь голос. Нет ответа. Вирайя терпеливо засмеялся и встал – хмель немного пошатывал его.

Пропавшая нашлась в своей туалетной комнате - так называлась жарко натопленная анфилада с бассейном и серной баней, с розовыми, золотыми и зелеными тканными обоями в розах и райских птицах; со столами, поставцами и полками в сплошном сверкании изысканной посуды.

Дважды в день здесь колдовали одетые в голубое и зеленое – любимые цвета Аштор – парикмахеры и массажисты, маникюрщицы и рабы, искусные в косметике. Рабы роились, мелодично звеня флаконами, гребнями, мисочками, растирали и смешивали составы для масок, подбирали тона помад утренних и вечерних, лаков повседневных и парадных. Взвивались облачка душистых пудр, лязгали ножницы, царицей улья гудел электрофен; пестрый, блестящий вихрь шумел вокруг недвижного идола - Аштор, восседавшей с белой или пурпурной маскою на лице, с зажимами на ресницах, головой в электрокороне, растопыренными жемчужными или изумрудными ногтями... Б о льшая суматоха царила лишь в анфиладе гардеробных, когда живописно оформленная Аштор выбирала обувь, чулки и белье, платье и драгоценности.

Теперь, не зажигая света, забралась она с ногами в кресло, покрытое красно-бурой мамонтовой шкурой. Сидела и накапливала обиду, а вокруг хищно поблескивали флаконы и инструменты, еще не зная, что ежедневная добыча ускользает от них навеки.

Он тихо назвал ее имя, стараясь быть проникновенно ласковым; но получилось хрипло и тревожно, так, что она сразу повернула голову и насторожилась.

- Плохие новости, девочка. Собирайся.

- Что? Как собираться? Куда?

Вирайя присел на подлокотник, прижал к себе убранную мелкими кудряшками голову Аштор:

- Собираться очень просто: только самое необходимое. Ну... поменьше косметики, чистое белье, теплые вещи, обувь попроще и покрепче. А вот куда - я и сам не знаю. Ты говорила когда-то, что и после катастрофы останется где-нибудь теплый морской берег. Вот, полетим его искать.

...Он уже давно готовил себя к побегу, к новой жизни, просторной и опасной, как ледяные поля Меру; к долгим десятилетиям, когда придется оружием добывать себе пищу, защищать свой дом и плугом вспахивать заскорузлую землю. Несмотря на весь накал ужаса и омерзения, внушаемых Черным Орденом, - грядущая утрата комфорта и сытости пугала, что греха таить, немногим меньше.

Иногда утром, меланхолически открывая серебряные краны смесителя и пальцем пробуя нагрев струи, - архитектор думал о том, каково, наверное, мыться в ледяном ручье или таскать тяжелые ведра из колодца, и все внутри сжималось. Следя за столом, как Аштор копается в пироге, извлекая и брезгливо отбрасывая кусок недостаточно пропеченного теста, или отодвигает, слегка поковыряв, великолепнейшую паровую рыбину - Вирайя испытывал страстное желание одернуть подругу, рассказать ей о жестоком будущем, когда краюха свежего хлеба станет легендарным яством. Предчувствие голода и нечистоты, тяжкого труда и скупого, настороженного отдыха, грязных мозолей и въевшейся каймы под ногтями; угроза безобразных болезней, раннего заката холеной красоты Аштор и, наконец, - если помилуют зубы хищника, бацилла, нож дикаря, - кошмар преждевременной смерти в пятьдесят-шестьдесят лет вместо нормальных ста восьмидесяти, не говоря уже о бесконечных орденских веках, - вот что удерживала Вирайю от решительного шага из бункера. Надо было явиться Савитри и обозначить элементарный выбор - смерть завтра или побег сегодня, чтобы от бесплодной ненависти он перешел к действиям...

- Слава Единому, - сказала Аштор, вставая, и прохладно коснулась губами его щеки, - а я думала, в самом деле, плохие новости. А зачем приходила эта?.. Все, молчу, молчу. Я уже тут с ума схожу, мне каждую ночь снится землетрясение и что гора давит меня. Наверное, лучше всего будет надеть суконные брюки и сапоги на низком каблуке, да?

…В последние дни Вирайя тщательно, будто предчувствовал эту минуту, запаковывал свой старый любимый альбом в зеленом потертом плюше. Недавно архитектор вернулся к юношеской мечте о чудо-городе - вдруг на последних, незаполненных листах набросал подземный вариант лотоса, не насквозь открытого солнцу, как мыслилось раньше, а надежно спрятанного от возможных катастроф, Сестер Смерти… всего, чем могло быть чревато будущее. И тем не менее, город остался жильем для счастливых, равных, свободных, и в центре его сверкал, под защитой гор и энергетических полей, Дворец Сокровенной Мудрости… Сам, не доверяя рабам и Вестникам, сделал водонепроницаемый пакет, поверх него - чехол из грубой мешковины. Чувствовал: с этим нельзя расставаться.

…Вирайя собственноручно нес винтовку и патроны, донельзя пристыженный, и кем же - той, кого он считал своим «ребенком»! Домик у теплого моря и свобода не оказались блажью пресыщенной самки – изнеженная Аштор смело переступала через все удобства… И темный путь по разоренной планете внушал ей только азартную радость!

Бог-разрушитель, ущербный красноватый полудиск, тускло высвечивал ребра скал, им самим сброшенных с Меру и почти сплошь заваливших половину аэродрома; другая половина отломилась вместе с кряжем плато и канула в новорожденную пропасть. «Черная стрела», не нуждавшаяся, в отличие от грузового «змея», в разбеге для взлета, спесиво задрала носовую иглу над расчищенной площадкой. Диск на ее брюхе сиял под мощными фарами топливных автоцистерн. Очевидно, фары освещали еще что-то, лежавшее на земле, поскольку у высокого голенастого шасси сгрудились, наклоняясь и переговариваясь, человек пять; среди них блестела каска Вестника. Когда Вирайя и Аштор вышли из-за глыб, сопровождаемые другим Вестником с ручным фонарем, его собрат в зеркальной каске мгновенно отскочил и яростным жестом шуганул в темноту всю группу, состоявшую из рабов - механиков и заправщиков. Затем Вестник проворно оказался на одном колене. «Недолго же я побыл иерофантом», - подумалось Вирайе.

На покрытой инеем щебенке лежала, раскинув руки и уронив набок голову с открытыми глазами и ртом, почти голая изможденная женщина в шортах и завернувшемся клеенчатом фартуке. У нее были короткие волосы такого богатого огненного колера, что перед ним стушевалось даже крылатое солнце на брюхе «стрелы». Налет седины не убавил яркости этого пламени.

Когда подошел Бессмертный, Вестник вскочил и услужливо повернул ее голову носком сапога, чтобы лицо смотрело вверх.

И Вирайя вдруг вспомнил шершавые своды адской кухни, сухой металл столов, накаленный тысячесвечовыми лампами. Вспомнил путаницу белых червей в кювете, рвотный дух крови, гари и формалина - и два живых, отчаянных карих огня под краем уродливой клеенчатой шапочки. Да, это были те самые глаза, они не умерли; оторочка густых ресниц дрожала над их гаснущей гладью. В глубине пульсировали крошечные золотые диски.

Ахнув, гневно заговорила о чем-то Аштор, виновато-недоуменно пискнул в ответ юный Вестник – мало ли везде дохлых рабов валяется! Вирайя не слышал. Он жадно рассматривал стертые до мяса, едва зарубцевавшиеся маленькие ладони женщины, подогнутые пальцы со струпьями на кончиках… Неужели эти руки смогли взломать изнутри толпу Горы Единого? Как она сумела выжить - почти раздетая, среди мерзлых груд камнепада?

- …Рядом нашли, - оправдывался Вестник перед грозно подбоченившейся Аштор, - там у нее под камнем вроде гнезда из разных лохмотьев. Думали мертвая, а она дышит!

- Дышит, - машинально повторил Вирайя, глядя на растерянного пухлогубого юнца. Не появись они с Аштор – попинал бы мальчик свою находку сапогом, убедился, что рабыня вставать не собирается, спокойно всадил пулю в рыжую голову и наказал бы тем же заправщикам свалить труп где-нибудь подальше, дабы не осквернять взоры Священных…

- Дышит, - еще раз сказал Вирайя - и добавил бесцветным, чуть ли не унылым тоном человека, не допускающего даже мысли о чужих возражениях (прилипло за год с лишним в Ордене):

- Женщину в самолет.

Аштор не сказала ничего, только одобрительно пожала локоть друга.

…Как раз три кресла оказалось в тесной, - четверть положенной Священному площади отхожего места, - душной кабине «стрелы», кроме того сидения, что было занято пилотом, ухитрившимся даже в этой тесноте приложиться к резиновому полу перед Бессмертным. Вестники уложили рыжую женщину, будто шарнирную куклу, застегнули на ней привязные ремни. Пилот выпучил глаза и быстро отвернулся от соблазна. Черно-зеркальные, топоча по трапу, слетали за чемоданами, лихо вскинули жезлы, прощаясь: последняя почесть Внутреннего Круга Избранных своему двадцатидевятилетнему иерофанту! Люк захлопнут и заперт. Над горами - холод, ночь, тишина и пол оспенного лица приблудившегося бога.

Проснулась, прочистила глотку сиплым рыком, вздрогнула «стрела». Пошли качаться, как маятники, свешенные с кресла руки рыжей. Изогнувшись, насколько позволяли ремни, Аштор схватила Вирайю за колено. Крик ее чуть слышен:

- Только бы сейчас нам... не по-ме-ша-ли!..

Он думает о том же. «Стрела», проклятая и благословенная, как сама жизнь, «черная стрела»! Когда-то с шахматной крыши столичного храма ты унесла меня в таинственную область Ордена. Кому же, как не тебе, суждено спасти меня сейчас?

Со скрежетом лопаются кандалы земной тяги. Не слишком ли громко? Томительные мгновения все более сильной тряски, горячечного рева машины, переходящего в головокружительный свист. Нет - туда, в бункеры, едва доносился даже голос каменного шторма! И все равно скорее, скорее...

Наконец, рывок: грузно отекает тело, чьи-то пальцы через уши ввинчиваются в мозг...

Взлет!