ГЛАВА XVI. Щуплый пилот обернулся. Был он бледен, белыми ресницами и профилем напоминал ягненка

Щуплый пилот обернулся. Был он бледен, белыми ресницами и профилем напоминал ягненка. «За нами погоня, Бессмертный!» - услышал Вирайя в наушниках. - «Какие будут приказания?»

Рассветная ширь над облачным войлоком, бледно-голубая и лимонная на восходе, не скрывала виража двух «черных стрел», заходивших по дуге слева. С отнесенными к хвосту треугольниками крыльев, с клювами на вытянутых шеях, самолеты были изысканны, как черно-лаковые статуэтки журавлей.

Сам не зная почему, будто по чьей-то подсказке, Вирайя крикнул пилоту:

- Вверх!

Незримый груз рухнул на грудь и колени. Завопила Аштор, ударившись головою о панель пульта. Облачная степь качнулась и встала дыбом, словно обрыв гигантского ледника, подсвеченный сбоку восходящим солнцем. Два черных журавля, приклеенных к обрыву, плюнули огнем, превратившимся в дымные полосы. И, увидев, что опоздали с выстрелом - задрали клювы, укоротились… Слабый гром дошел из воздушной пропасти.

- Единый, как я ударилась! – проплакал в наушниках голос Аштор. Она уже сидела в кресле, трясущимися руками застегивая ремни. Под носом чернели струйки крови.

- Извини, девочка, это было необходимо.

Рыжая рабыня, так и не придя в сознание, моталась от толчков, будто мертвая.

Теперь был виден только один из преследователей; тщательно уравняв высоту полета, он заходил в хвост.

- Бессмертный! Разреши маневр по моему усмотрению!

Вирайя хотел уже бросить «да» - но вместо этого, ведомый той же бессознательной силой, скомандовал:

- Вверх и назад, живо! Аштор, держись!..

Жестокая боль под ребрами. Череп готов лопнуть, словно вся кровь хлынула в него. Шкура облаков, как полог перед лицом. Кто это так страшно визжит в кабине - рыжая? Или Аштор, потерявшая ларингофон?

…Вдруг отлегло, покатилась тяжесть в руки, в ноги. Вирайя облегчился рвотой. Мелькнули мигающие выхлопами сопла одной из обманутых «стрел». Самолет, выполнив петлю, падал, пока не вонзился в невесомый желтый войлок. Заскрипела, затряслась, всеми суставами машина. Мокрый волокнистый туман помчался метелью по черным плоскостям.

- Справедливо твое решение, Бессмертный, я и сам думал так поступить! - орал осчастливленный пилот.

...Конечно, раз сам так думал - справедливо. Но ведь они-то не глупей, и им не надо кувыркаться через голову, чтобы догнать. Значит - остается одно...

Вирайя прислушивался к внутреннему отсчету времени. Он знал точно: когда придет то, единственное мгновение, раньше и позже которого - гибель, он отдаст приказ. Откуда это у избалованного жизнью адепта, никогда не участвовавшего в боевых операциях? Наверное, в минуты крайней опасности мозг подключает какие-то глубинные резервы...

- Сбавить скорость!

Затылок пилота выражает недоумение, но приказ, конечно, исполняется.

Облака прорваны. Стелется под крылом равнина, исполосованная белым, и бурым, и багряным - то наносы в высохших руслах потоков. Стынут озера, почти восстановившие чистоту. Барьеры бурелома, навороченные потопом, словно крепостные валы. Неожиданная зелень уцелевшего леса.

- Идем на посадку.

- Повелитель, но...

- На посадку.

Великая вещь - орденская привычка к подчинению. Прикажи Вирайя, и этот блондин-ягненок безропотно направит «стрелу» хоть в кратер действующего вулкана. Но садиться приходится всего лишь на болото, подступающее к лесу.

Ближе, ближе ржавая гладь, чешуя затонувших стволов, шапки ядовито-зеленой поросли трясин. Разводя след по воде, вьется, удирает водяная змея... Мгновенный удар, плеск; ливень грязи рушится на стекла.

Словно клинок в мясе, «стрела» с треском застряла в болотном лесу. Собрав остатки воли, выдернул Вирайя обмякшее тело из кресла, освободил Аштор и рабыню. Повинуясь его яростному жесту, пилот, наиболее тренированный из всех, а потому бодрый, распахнул люк и смело спрыгнул в гнилую жижу. Плюх! Он стоял по бедра в болоте и приготовил руки - поддержать следующего.

Когда Вирайя сгружал полуобморочную Аштор, что-то блеснуло по другую сторону «стрелы», жаркое дыхание принесло капли брызг. Пилот зажмурился, присел от грохота с Аштор на руках. Впрочем, она сразу же встала на ноги и рванулась прятаться за деревьями.

Следующая ракета взорвалась в двадцати шагах. Они как раз спускали из люка рыжую. Вирайя уронил ее, и рабыня шлепнулась мешком, увлекая за собой пилота... Седой косматый столб, зарычав, осел в тучу пара; Бессмертный покинул «стрелу» последним, не забыв, впрочем, чемоданы; он и поволок их в лес.

Скорость «черных стрел» сослужила им на сей раз плохую службу. Обрушить залп на болото они могли, только пикируя; затем приходилось подниматься высоко над землей, разворачиваться и опять заходить в пике. Вся четверка, разгребая зловонную топь, уже внедрилась глубоко в чащу, когда ракеты, гремевшие впустую, наконец, накрыли цель. Увязший самолет расцвел жарким черно-алым цветком.

И наступила тишина. Далекий, словно звон в ушах, рокот уходящих хищников. Жужжание насекомых. Равнодушные всплески - это срывались тяжелые капли со стволов, обросших за послепотопное время мочальной бородкой белесых корней. Шаг, еще шаг. Засасывающее дно, коричневая вода по пояс, пахнущая тошнотворно, как слизь, выделяемая напуганным ужом.

Ягненок-пилот, оказавшийся поразительно выносливым, тащит на плече жалкую, измокшую рабыню. Вирайя вплавь буксирует чемоданы. Страшно оказаться в глуши без вещей, без запаса еды. Аштор боится всего, - змей, пиявок, коряг, вони, трясины, - но деваться некуда, и она бредет, выволакивая ноги, бледная до сизого, с дрожащими губами.

Идя, старались беречь дыхание, - путь немеряный, с высоты лес казался огромным. Однако пилот иногда не выдерживал и хрипло восклицал:

- Кем надо быть, чтобы осмелиться поднять руку на Бессмертного! Воистину, пришли последние времена.

Или еще:

- Гнев Единого пал на Орден. Вижу раскол и брань среди Священных!

Вообще, он выражался очень книжно, в духе прописей Гвардии и Корпуса Вестников.

Наконец, топь стала мелеть, местность - подниматься.

Открылись поляны, затянутые сухим растрескавшимся илом. Скоро нашли чистый ручей, отмеченный по краю пестрыми цветами. Взобравшись на поваленный ствол у воды, беглецы с наслаждением разделись. Пилот принялся полоскать весь ворох одежды и сапог. Цепенея от страха перед Бессмертным, он все же не мог удержаться и нет-нет, а поглядывал, как Аштор моет прекрасные белые ноги с неповрежденным лаком на ногтях.

Рыжую пришлось освободить от чехла, шортов и сырой, как губка, кожи фартука. Она уже давно постанывала на пилотском плече, пыталась прийти в себя - и теперь, под ласковым рассеянным солнцем, очнулась окончательно. Поднялась на локтях. Кажется, была она сложена немногим хуже, чем Аштор - но прискорбная худоба обрисовала мослы колен и кости бедер, приклеила кожу к ребрам и позвонкам... Бледная оливковая кожа с кровоподтеками на груди, с грифельно-серыми струпьями шрамов!

Осознав свою наготу, рабыня легко вскрикнула, обхватила колени и зарылась в них головой.

Как бесконечно ни устала Аштор, как ни сжималось ее сердце при мысли о громадной вымершей земле, которую теперь, быть может, годами придется мерить пешком - она не выдержала и рассмеялась. Забывшись, присоединились к ней Вирайя; почтительно прыснул в ладонь пилот. Медленно появились над сбитыми коленями живые, как родники, глаза: боязливые, вопросительные, доверчивые. Моргнули ресницы. Солнце посыпалось в прорехи облаков. Сидя верхом на толстой, как удав, ветке, хохотала прозрачноглазая длинноногая красавица, едва прикрытая кружевным бельем. Ей вторили двое мужчин, одетых еще более скудно, - на одном, утлого сложения блондине, плавки проштемпелеваны номером.

Красавица была знакома. Из полубреда складывались темная кабина, сотрясаемая моторным рыком; стеганый потолок и это лицо, участливо склоненное... Знакомым казался и второй мужчина - высокий сумрачный бородач. Только по-иному, как бы издавна, тревожно, щемяще... Нет, его не вспомнить!

- Здравствуй, - сказала длинноногая, насмеявшись. - Тебя как зовут, стыдливая мимоза?

- Дана, моя госпожа. Прости меня, я испугалась, увидев себя без одежды.

- С такой фигурой - и бояться раздеться? - удивилась Аштор - Впрочем, содержали тебя не лучшим образом… Ну, да ладно. Главное, что в себя пришла. А то доставила ты нам хлопот, Дана!

Этого не следовало говорить. Рабыня мигом уткнулась лбом в кору и стала так униженно молить о прощении, что пришлось вмешаться Вирайе. Обняв за плечи, он почти насильно поднял женщину.

- Не слушай Аштор, она шутит! - Укоризненный взгляд в сторону подруги. - Здесь все тебе рады, рады тебе помочь. Ну, ну, перестань сейчас же!

- Слава Единому, - сказала Дана, проведя рукой по волосам. Только теперь заметил Вирайя, сколько седого пепла скрывает рыжий огонь. - Я уже совсем прощалась с жизнью там, на горе. У меня кончился хлеб, я все время спала. - Она всплеснула ладонями. – Неужели вы тоже беглые?

- Беглые? Мы?!

Пилот надулся гордостью Избранного, готовясь достойно ответить, но Вирайя жестом велел ему молчать и сказал как можно ласковее:

- Да, мы бежали с Меру.

Очевидно, злосчастный ягненок не догадывался, что таинственный ночной вылет иерофанта был не сверхсекретным орденским делом, о котором грех и задумываться, а всего-навсего бегством. После слов Бессмертного он несколько раз закрыл и открыл рот, но ничего больше не изрек. Стоя у ручья, отжимал только что выстиранную фуфайку Аштор. Коль скоро мир уже разрушен, пусть рушится до конца. Будем философами.

- И вам удалось захватить самолет?! Какие же вы мо...

Тут Дана вдруг уставилась, не мигая, в одну точку; на секунду замерла, как загипнотизированная - и, позабыв о своей наготе, ринулась вон со ствола. Вирайя еле успел поймать ее за руку, потом подскочил пилот. Аштор ахнула и скатилась с насеста, по-женски решив, что рыжая увидела змею или иного гада.

Но рабыня, бившаяся в руках мужчины, с диким ужасом смотрела на два золотых крылатых диска. Большой и малый, подвешенные за цепи, они мирными маятниками покачивались рядом...

- Успокойся, - захрипел Вирайя. - Да стой же! Ты права. Сейчас, сейчас...

И, отпустив Дану, сильным решительным движением забросил сверкающие бляхи как можно дальше. В болотное «окно», прикрытое ряской и плавучим сором.

Отчаянный вопль пилота прокатил дальнее эхо по лесу, спугнул птиц и потревожил гревшихся на солнцепеке мудрых сетчатых питонов.