О все видавшем».

Уходит баржа - заново просмоленная и покрашенная, кормой вперед отползает от причала. Движок чихает, выплевывая синий дым и густую пену. Удаляется пристань с черными кольцами автопокрышек на стенке. Песчаный купол берега пуст. Под навесом, на крашеных голубых досках - одна-единственная застывшая фигура. Плотный, дочерна загорелый Избранный в шортах и белой шляпе. Вот он медленно, словно через силу поднял руку и помахал. Пока еще можно что-нибудь крикнуть, Избранный на пристани услышит и ответит, - но зачем? Все уже сказано…

…Тогда, в день прибытия, они выжимали из расшатанной посудины все возможное, - земля маячила на горизонте вторые сутки, в полном свете бога-разрушителя отблескивали ночью пески. Пилот насиловал движок, надорванный переходом через два моря, и вслух мечтал о том, как он выкинет собакам все запасы осточертевшей рыбы. Дана, опустив ресницы, молча улыбалась своей блуждающей улыбкой. Радость ее была видна лишь по быстрым, лихорадочным движениям, которыми Дана подсовывала щепки под котел опреснителя… А желто-серая полоса делалась все шире, вспучивалась холмами. За восточным мысом открылась иссиня-зеленая гладь гигантского рукава дельты.

Эанна не только возобновлял передачу, но и круглые сутки держал включенным радиомаяк, - усыпительно повторяющийся гудок, - и Вирайя, натасканный пилотом, прокладывал курс… Потом маяк стал лишним. Они увидели голубой поплавок у подножия склона и колею, взбирающуюся наверх. Увидели, как бежит толпа, облепляя песчаный холм; как люди расступают перед ползущим камуфлированным вездеходом…

Окончание пути. Шустрый серокожий человек мечется, ловя брошенный конец и наматывая его на тумбу. Мужчины с бедрами, прикрытым лубом, подтягивают баржу – и вдруг, точно в дни расцвета Страны Избранных, валятся вперед, гулко стукаясь лбами о доски…

Эанна, до сих пор неподвижно стоявший в тени навеса, делает несколько шагов к воде. Бронзовокожий, подтянутый, распрощавшийся с холеным животом, он сильно поседел. Впали щеки, окаймленные жесткой бородой; усох подбородок, и оттого еще более мощным кажется карниз лба. Он как-то недоуменно, несмело обнимает Вирайю своими обновленными, узловатыми руками пахаря и строителя. Борода старого друга пахнет солью, табаком оливковым маслом. Пальцы его жестки, словно терка...

Тощие люди с острыми позвонками, в набедренных повязках из луба не спешат подняться на ноги. Встав же, пятятся молчаливо и смиренно, тесно встают поодаль. Только синие глаза блестят при виде баржи. Дикари, дети… «Коротконосые»…

Испытывая самый чистый восторг, Вирайя в то же время чувствует скрытое недоумение. Да нет, - пожалуй, досаду. Словно кто-то обманул его ожидания, взлелеянные долгими днями морских дорог. Дана не преклоняет колено перед незнакомым Избранным, как это было бы еще год назад, - но все же подходит к Эанне с потупленным лицом и почти не отвечает на крепкое, искреннее объятие. Робость? Или то же глухое беспокойство, что мешает радоваться Вирайе - только более острое, осознанное?

Пилот представляется строго по уставу, со всеми орденскими титулами. Эанна бледнеет, - это видно даже под грубым загаром, - но все находит в себе достаточно юмора, чтобы вытянуть руки по швам и ответить с той же церемонностью.

Впрочем, никакие ритуалы не мешают «Вестнику внутреннего Круга, пилоту-механику ступени Сокола» и «адепту-врачевателю среднего посвящения Внешнего Круга» обняться и долго похлопывать друг друга по плечам. В новом, страшном, пустынном мире нет ничего слаще встречи с соотечественниками...

Врач с интересом поглядывает на ожоги пилота. О таком он не слышал и не читал в пору учебы. Лицо и шея обезображены плотными красно-фиолетовыми буграми, похожими на панцирь краба...

...Собственноручно, не доверяя даже раболепным серокожим туземцам, Вирайя с Эанной выносят из каюты Аштор - бывшую «фею висячих Садов», «жемчужину столицы». На пристани воцаряется тишина, будто в храме. Где-то плачет ребенок, его успокаивают шлепком. Голова Аштор наглухо обмотана - она потеряла все волосы, даже брови выпали. Под кожей костлявого птичьего лица проступают кровавые пятна. Со свистом вырывается частое горячечное дыхание...

Такой была эта встреча - на рубеже сезона дождей, перед посевом.

Пыльный пятнистый вездеход - трещина в ветровом стекле заклеена лентой пластыря. Вездеход тащится еле-еле. Эанна бережет аккумуляторы, ибо зарядить их будет негде; бережет каждую деталь машины, поскольку каждая теперь незаменима, как часть собственного тела. Выезженная песчаная колея, огибая крутобокий горб, проходит над самым берегом рукава. На затхлой тенистой воде лежат острова - точно шапки из коричневых, зеленых, желтых перьев. Посреди отмели дохлым китом колышется груда гниющего тростника. Тростник связан в пучки, длинные и толстые, как деревья; среди стеблей проросли белые цветы, копошатся птицы.

- Это был корабль Кси-Су, - остановив вездеход, показывает Эанна. - Когда мы уходили вдоль реки, на нас напоролась машина из штаба сектора. Пришлось, конечно… - Он хлопает по кобуре. - У водителя нашли пакет с секретным предписанием командующему всем постам: сворачиваться, сидеть в подвалах... Дата катастрофы указана точно. Нас уже к этому времени три раза бомбили, из всего рода уцелело человек двадцать. Я поручил резать тростник и строить корабль, так, как они делают свои плетеные лодки, только большой... Кси-Су руководил работами. Бомбежек больше не было, - понятно, почему. Погрузили всех, вместе с быками, козами, с зерном и прочим, и - на воду... - Он тронул машину с места. - Когда налетел вал, повыше этого холма, наша плетенка выдержала. Моталась долго, мы морской болезнью переболели. Потом смотрим - холмы показываются, вода мелеет...

Выше от берега вездеход резво покатился каменистой степью, и врач неожиданно спросил, есть ли на барже зубная паста или хотя бы порошок? «А то мылом зубы чищу, да и мыла того уже осталось полтора бруска...»

...Дворец Эанны. Да, самый настоящий дворец! Врачу повезло: потоп не пощадил никого в штабе сектора, лопасти затянутых илом «стрекоз» торчали грозно и беспомощно. Теперь вокруг кирпичного двухэтажного дома - фруктовый сад и квадратная утоптанная площадка, глиняная стена, капитальные ворота с медными шляпками гвоздей. На холмах вокруг вырыты норы - это жилища родов, собравшихся после потопа под руку доброго бога Эанны. Отдельно, в раме прудов и колосящихся полей, низкий барак, крытый тростником. Там живут царь Кси-Су, его жена - верховная жрица Уму и их большеглазый отпрыск, некогда спасенный Эанной от змеиного яда. У царя есть двор и войско.

Однажды Вирайя увидел, как по дороге четверо воинов гнали медными жалами связанного, зло огрызавшегося человека. Тощая собака бежала, обнюхивая следы.

- Это вор, - сказал Эанна. Сидя рядом с архитектором на балконе, он потягивал молоко из кружки. За отсутствием льда, молоко охлаждали в колодце. - Он уводил и поедал царских коз, теперь ему отрубят голову.

Воины свернули на широкую тропу в полях. Встречные водоносы, с кувшинами, подвешенными к шесту через плечо, возбужденно залопотали, сторонясь. Один из них плюнул на связанного.

Затылку Вирайи стало холодно. Он обернулся. В дверном проеме стояла Дана с кувшином в руках - она ходила за водой для срезанных цветов.

...Влекомый бессознательной тревогой, Вирайя догнал Дану ночью по дороге к заливу. Одетая в мешковатые брюки и непомерно широкую куртку с множеством карманов, - подарки Эанны - женщина быстро шла, повесив на плечо брезентовую сумку. Под неестественно крупными и чистыми звездами, рыдая, перекликались гиены. Морская свежесть охлаждала пустыню.

- Я хочу жить одна, - сказала Дана, не вырываясь из рук Вирайи, но и не трогаясь в обратном направлении. - Много ли мне надо? Буду ловить рыбу, заведу козу…

- Но почему, почему ты так решила?

- Я становлюсь плохой. Плохой! - упрямо повторила она. – Мой отец был Избранным, его казнили за то, что он имел ребенка с «коротконосой»… моей матерью… и ее тоже… Наверное, это от отца. Мне начинает нравиться, когда мне кланяются… подают еду... стелят постель. Скоро мне захочется наказать кого-нибудь… убить… а ведь я такая же, как эти люди, и убитый будет чьим-нибудь сыном!

- Не оставляй нас, - нежно шепнул ей на ухо Вирайя. И добавил неожиданно для себя: - Может быть, скоро мы уйдем. Вместе.

Главный разговор состоялся много позднее, в бывшем кабинете командующего сектором. Эанна собрал сюда все уцелевшие книги, хорошую старую мебель; полированный, крытый замшею стол о восьми ящиках, трюмо с инкрустированным подзеркальником, широченный диван с зеркалом в деревянной спинке и невинно-лазоревыми валиками. К тому времени произошли важные события: Аштор, смерти которой ожидали со дня на день, начала потихоньку поправляться.

Появились даже новые волосы, редкие, как младенческий пушок. Не проходили только безволие и вялость. Все так же механически ела она из рук Даны; гуляла, едва переставляя ноги и опираясь на чье-нибудь плечо, вокруг дворца; почти не разговаривала. Зато бедняга пилот стал жаловаться на боли в груди, слег и угас за время, меньшее, чем требуется богу-разрушителю на превращение из тоненького серпа в серебряное блюдо. Эанна знал, чем болен Вестник, - ужасная опухоль в легком, - но не смог помочь. Его аптека была убогой и состояла в основном из местных трав…

Говорили глубокой ночью, выколачивая пепел трубок на бронзовую пепельницу в виде виноградного листа - память о невозвратных временах. Чадящим, рыжим, пахучим светом пятнала комнату масляная лампада. Аккумуляторы предназначались только для вездехода, - хозяин невесело шутил: «Когда будет на исходе последний аккумулятор, зажжем все лампы в доме, попрощаемся с электрическом»

- Ты себе представляешь, что это такое - новое плавание?

- Представляю, - кивнул Вирайя. Мгновенной вереницею пронеслось перед ним пережитое в море: палящие полудни и скупые горячие капли из опреснителя, неожиданно хлесткий, как пощечина великана, удар штормового гребня, отчаянный скрип и пляска баржи в котле ночных бурь и те невообразимо жуткие минуты, когда кажется, что двигатель захлебнулся... Собравшись с духом, он сказал как можно беспечнее:

- Конечно, представляю.

- Ну, и куда же ты поплывешь, сумасшедший человек?

- Вот этого не знаю... Но здесь мне тяжело и страшно. Мы опять стали Избранными; нашим именем правят, присваивают себе стада и поля, рубят головы непокорным. Извини меня, - я не могу сидеть здесь до самой смерти, считать оставшиеся спички и куски мыла и принимать дань от племен...

- А чего же ты хочешь. Вирайя? Ты знаешь, я сам всегда был за равенство, за человечность, но... Мы пока что самые образованные, самые сознательные люди на Земле. Значит, именно мы дадим «коротконосым» понятия о законах, о дисциплине. Чтобы они больше не убивали друг друга, не угоняли скот и женщин, вместе вспахивали поле. При их вопиющей дикости, которой хватит еще на тысячелетия, - что иное, кроме религиозных запретов и крепкой власти, заставит их работать для общества?

- Но ведь так рассуждает и Черный Орден, Эанна! Конечно, гораздо легче управлять, когда тебя чтут, как божество, а твоих ближайших помощников наделяют правами царей...

- А почему бы и нет, если божество старается творить только добро, если оно учит царей справедливости? Орден стремился сосредоточить всю власть знания в своих руках - мы же будем делиться всем, что знаем сами, и поможем племенам устроить самоуправление…

- Неубедительно, Эанна. Поначалу они станут выбирать правителями тех, кто угоден нам. А после нашей смерти власть захватят самые сильные и жестокие, и объявят свои кровавые прихоти волей богов, ушедших на небо, и будут приносить человеческие жертвы перед алтарем... твоим алтарем, бог Эанна! Ты не воспитаешь народ, а приучишь к слепому повиновению; твои помощники научатся безнаказанным расправам. Стоит убрать твою личную, собственную справедливость, и останется тирания. Новый Орден, ранги посвящения...

- Ты очень повзрослел, друг мой.

- Возможно. Но первые слова правды, которые заставили меня задуматься, я услышал от тебя. В твоем столичном доме. Когда ты защищал человеческое достоинство раба.

- Я и сейчас его защищаю. Каждый будет находиться под охраной закона. Вместо рабовладельцев и рабов - отцы и дети!

- Отцы с топором и плахой... У твоих «детей» появятся рабы, Эанна. Они начнут покорять другие народы. Когда-нибудь они додумаются и до Сестры Смерти. И, может быть, истребят все живое на Земле...

- А можно узнать, - что собираешься сделать ты, Вирайя?! - как некогда в своем салоне на горе Висячих Садов, загорелся, стал повышать голос Эанна. - Приплыть когда-нибудь в другую страну, найти некое первозданно-наивное племя и сделать его людей совершенными? Чтобы они не знали ни власти, ни собственности, ни преступлений, порождаемых ею? Чтобы ими руководили только любовь и совесть, и не знаю, что еще?! Ну да, они затвердят, как молитву, твои благородные фразы и будут делать все так, как нравится белому богу из-за моря, и напишут священные книги для потомков. А позже? Как ты сказал мне, после твоей смерти? Через сто лет, через пятьсот? Разве сильным той страны не захочется иметь побольше стад, и хлеба, и слуг, чтобы удовлетворить капризы плоти, жить на зависть соседям? Разве они не начнут воевать и не станут казнить непокорных; не будут досыта кормить умных рабов, чтобы те придумывали для них новые наслаждения и новое оружие? И возвышенный дух твоих законов будет растоптан, а буква - заучена наизусть; и лицемеры станут цитировать тебя, оправдывая любую свою гнусность!..

- Вероятно, ты прав, - после долгого отчужденного молчания сказал Вирайя. - Но хочется надеяться на лучшее. Может быть, не мне, так потомкам моим удается построить нечто, противоположное Меру. Убежище просвещения и свободы... Выходя оттуда, они сумеют противостоять злу, поддерживать человеческое в людях. Мы передадим лучшие наши мысли, заповеди любви - туда, в будущее, через тысячелетия. Поверь, Эанна, - люди не только себялюбивы и корыстны, они еще доверчивы и любознательны...

- Пожалуй, в этом с тобой можно согласиться, - набивая новую трубку имперским табаком пополам с местной душистой травою, кивнул Эанна. - Например, мои маленькие друзья жадно интересуются звездным небом, ходом светил. Я объяснил им, что первые признаки грядущей катастрофы появились на небе, и разрушитель вначале был маленькой движущейся звездой. Теперь они еженощно задирают головы и таращат глаза - чтобы не пропустить предвестие нового потопа. Я воспользовался этим и начал рассказывать им о созвездиях, о разнице между звездами и планетами... Они же соединяют новые знания о небе - со старыми, накопленными за много поколений. О, они достаточно наблюдательны, поверь мне! И вот, уже пытаются выцарапывать на глине какие-то календари, звездные карты. Мысль получила толчок, у их внуков будет неплохая астрономия...

- Вот видишь! - торжествующие воскликнул Вирайя. - Значит, не только хищный зверь живет в человеке. Если мы постараемся, у их внуков будут и достаточно человечные отношения!..

- А вот это менее вероятно. - Выпустив струю дыма, Эанна проследил, как разошлась она прозрачным облачком. - Привычные убеждения прочнее стали. Помнишь, как умирал твой пилот? Его мучило одно, только одно. Нет, не собственная судьба; он понимал, что обречен... Другое. Он держал меня за руку и лихорадочно твердил, чтобы мы с тобой «покаялись»... Он, повидавший гибель мира, обожженный и отравленный Сестрой Смерти, так ничему и не научился - и молил нас отправиться в Меру, припасть к стопам живого бога. Всемилостивый Круг простит, да... Такие вещи впитываются в плоть и кровь, передаются по наследству. На первых порах - лишь твердая рука умелого воспитателя...

- Ну, подумай, что ты говоришь! - добродушно рассмеялся Вирайя. - Принуждением, пусть и умелым, заставить раба перестать быть рабом?!

- Это странно лишь на первый взгляд, дружище. Без столкновения противоречий - нет развития... Наследственному рабу надо внушить для начала понимание ценности свободы. Внушить даже против его воли…

- А может быть, лучше все-таки действовать терпением и лаской?

Эанна безнадежно махнул рукой.

- Так мы с тобой могли бы спорить всю жизнь.

- Сто жизней подряд будут спорить об этом наши потомки...

- Пожалуй. И потому, вернемся к простым житейским вопросам... - Прямо глянув в глаза Вирайи, врач испытующе прищурился. - Ты, проповедник кротости и милосердия! Не считаешь ли ты безнравственным брать в свои скитания Аштор? Она не обладает ни твоей волей, ни твоими устоявшимися взглядами. Мне кажется, просто жестоко...

- Успокойся, - мягко прервал его архитектор. - Я понимаю, что ты хочешь сказать. Да, я люблю ее и знаю, что она платит мне тем же, но... не воспользуюсь ее любовью. Моя теперешняя дорога слишком трудна. Может быть, тебе удастся полностью вылечить ее, вернуть былую красоту... - Эанна потупился; мелькнула в лице его смущенная, вороватая радость. Вирайя растроганно вздохнул. Не было ни злости, ни ревности. Как хорошо, что, невзирая на самые кошмарные испытания, живет сердце человеческое!

- Ты знаешь, вот ей как раз понравится быть богиней! - вдруг нашел в происходящем веселую сторону Вирайя. - Аштор будет настоящей богиней любви. По всем правилам...

Согласно кивнув, Эанна выколотил угли из трубки. Не сразу погасли они на бронзовом листе. Как завороженные, друзья следили за ползавшими в пепле искрами. Вот угасла и последняя...

...Скрипит старушка баржа, отползает все дальше от причала. Уже не крикнешь, не попрощаешься с Эанной. На новой рее - грязно-серая колбаса, перетянутая веревками. Это парус, сделанный из чехла транспортера - на случай, если откажет ветеран-движок или окончится где-нибудь посреди океана скупо отмеряемое топливо.

Он не нашел в себе мужества попрощаться с Аштор. Вечером посидел рядом с ее постелью, держа изможденную пятнистую руку и болтая о разных пустяках. Она не отвечала, не улыбалась, и тусклым был свет хризолитовых глаз. Смерть при жизни... Печать Сестры Смерти... Пройдет ли это когда-нибудь? Вирайя поцеловал ее в сухой лоб и вышел, сдерживая рыдание.

Позже он попросил Эанну дать больной сильное снотворное. Чтобы проспала не менее суток и проснулась, когда баржа будет уже далеко от берега.

Позади - тайные муки, попытки оправдать собственную слабость: искал предлога остаться, да так, чтобы не испытывать стыда... Не нашел предлога, но и муки не прекратились. Страшен океан, сомнительно будущее: не суждено ли плывущим задохнуться под грузом равнодушных вод, не ждут ли их бесплодные скалы материков, изуродованных катастрофой, или отравленные стрелы с берега?

Решимость оказалась сильнее страхов и сомнений.

Он лишил себя отдыха, курил бодрящий наркотик и бешено торопил с погрузкой. Зерно, сыр, мед, вяленое мясо, живые козы, семена для посева, саженцы деревьев, инструменты. Бумага, карандаши, краски - чтобы рисовать и наглядно показывать изучаемое взрослым детям, любознательным дикарям. Если таковые найдутся, он сможет двинуть у них строительное дело сразу на тысячу лет. Один принцип колонны чего стоит! А, скажем, арка? А расчет купольного свода?.. Кстати, немало полезного найдется в зеленом альбоме, в чертежах города-лотoca - не сейчас, так через тысячи лет. Людям жить вечно…

- Не забывай мою волну, - шумно сопя в ухо, сказал на пристани Эанна - и прижал Вирайю так крепко, что у того перехватило дыхание...

- Пока жив, буду тебя слушать!

- Пока у меня есть батареи, - грустно поправил врач.

…Вирайя стоит на носу баржи, расставив ноги для упора - высокий, худой, как мачта, в обрывках черной орденской рубахи. Ветер ерошит каштановые волосы, ставит дыбом светлую, мягкую бородку; близко сидящие светло-серые глаза на худом, крупно вылепленном лице прищурены от встречного ветра.

Баржа приближается к устью реки. Уже видна за серыми водами дельты радостная, пронзительно-синяя полоса моря.

За рулем - Дана, огненный факел на фоне шальной синевы. По обыкновению, коротко опущены густые ресницы, но быстрый боковой взгляд лукав и загадочен, как грядущее.

Шумит пена. Пронзительны крики чаек…