Глава 21. Морено уехали с одной из первых партий, и после этого поезда отправлялись на север, в Польшу, все лето.

Морено уехали с одной из первых партий, и после этого поезда отправлялись на север, в Польшу, все лето.

В июне Евгения и Катерина получили открытку. На ней был вид Кракова, и написано только, что друзья уже прибыли на место и скучают по Салоникам. Когда в августе наконец ушел последний поезд, гетто опустело, и город лишился пятой части своего населения.

Улица Ирини словно вымерла, и дома, что принадлежали Морено и другим еврейским семьям, долго пустовали. Но в один страшный день тишина и покой были нарушены. Катерина с Евгенией проснулись среди ночи от грохота и криков. Они доносились не с улицы, а из‑ за стены, из соседнего дома. Было четыре часа ночи. Они выглянули в окно и увидели, что целая толпа нагло вытаскивает вещи из дома Морено. Среди других знакомых вещей они увидели и сундук, в котором кирия Морено держала белье. Он стоял на тележке, на самом верху.

Они читали в газетах о подобных грабежах в тех кварталах, где когда‑ то жили евреи, но никак не ожидали, что такое случится на их улице.

– Мы должны их остановить! – сказала Катерина.

– Не уверена, что это удачная мысль… – ответила Евгения, глядя, с какой злобой двое мужчин внизу вспарывают перину мачете.

Они кромсали ткань с садистским удовольствием, и белый пух поднимался в небо, словно снег, летящий вверх. Ходили слухи, что евреи прятали золото в матрасах, и этим людям непременно хотелось его найти.

Две женщины могли только беспомощно смотреть, как методично грабят соседский дом. Катерина понимала, что Евгения права: они ничего не могли сделать, слишком опасно. Единственным утешением было то, что некоторые вещи из тех, которыми Морено по‑ настоящему дорожили, были спрятаны в другом месте. В их доме.

Через несколько недель на улицу Ирини явился посыльный от Константиноса Комниноса и передал Катерине его предложение: снова взяться за шитье одежды для тех состоятельных клиентов, кому все еще были доступны его дорогие ткани. Им по‑ прежнему требовалась только лучшая модистра в городе, а даже в то время, когда еврейские швеи еще не уехали, этот титул по праву оставался за Катериной.

На следующий день на ее пороге возник носильщик. Он с трудом тащил какую‑ то большую коробку.

– Кирия Сарафоглу?

– Да, это я, – ответила она.

– Я вам кое‑ что принес.

Катерина пригласила его в дом, и он пристроил коробку на стол.

– Хотите открыть? – спросил посыльный. – Это от кириоса Комниноса.

Катерина удивленно ахнула.

У нее были смешанные чувства к отцу Димитрия. Она знала, что Димитрий с ним не ладит, и часто думала, не связаны ли Ольгины страхи с тем, как муж с ней обращается. Каждый раз, когда они встречались, Комнинос был холоден и недружелюбен, и теперь Катерине было любопытно, с чего это он вдруг прислал ей подарок. Она открыла крышку коробки. В темноте блеснул черный металл, а когда Катерина сняла тонкую оберточную бумагу, то увидела знакомый витиеватый узор из цветов и листьев. Это была швейная машина зингер.

– Велено передать вам еще вот это, – сказал носильщик.

Катерина развернула записку и тут же прочитала:

Поскольку Вы работаете дома, Вам это понадобится.

Вдвоем они вынули зингер из коробки и поставили на стол. Машинка была очень красивая – ее собственная машинка, и Катерина видела свое отражение в сверкающем новеньком изогнутом корпусе. Она не стала даже гадать, где кириос Комнинос мог достать такую вещь во время войны.

Ее так и подмывало спросить о Димитрии. Если этот посыльный работает у Комниноса, вдруг он что‑ нибудь слышал? Но она удержалась, понимая, что это покажется неуместным.

Через несколько дней тот же человек от Комниноса снова появился на улице Ирини. Он принес еще одну записку и пакет с тканью.

Дорогая Катерина, мне бы хотелось, чтобы Вы сшили из прилагаемого материала что‑ нибудь для кирии Комнинос. Надеюсь, Вы сможете прийти как можно скорее и снять мерки.

Катерина почувствовала себя польщенной, но и немного занервничала. Она отправила с тем же посыльным ответную записку, в которой сообщила, что придет завтра в полдень.

Она пришла минута в минуту, с нетерпением ожидая встречи с кирией Комнинос. Павлина открыла ей дверь и проводила наверх. Они поздоровались, Катерина выразила должную благодарность за швейную машинку и принялась за работу – стала снимать мерки.

Ольга почти сразу же спросила о Морено и пожалела, что им пришлось уехать из города.

– Надеюсь, они сумеют прижиться в таких холодных краях.

– Ну что ж, в Салониках тоже иногда очень зябко бывает, – ответила Катерина. – И снег нам тут не в диковинку, правда?

– Думаю, там много холоднее, чем в Салониках, – возразила Ольга.

Катерина рассказала, что сшила для Морено теплую одежду, и какое‑ то время обе молчали. После отъезда еврейской семьи в жизни Катерины образовалась огромная пустота, и Ольга хорошо понимала, что девушка потеряла соседей, работодателей и друзей. Те годы, что Ольга провела на улице Ирини, были счастливейшими в ее жизни, и она знала, что сейчас там, должно быть, очень пусто.

– Что‑ нибудь слышно от Димитрия? – улучив подходящий момент, спросила Катерина.

– Было одно письмо, – ответила Ольга. – Месяц назад.

– А Элиас еще с ним?

– Был с ним, когда Димитрий писал.

– А откуда пришло письмо?

– Вот уж не знаю. Марки не было.

По тону Ольгиного ответа Катерина поняла, что она не желает продолжать разговор на эту тему. Может быть, у нее и правда не было никаких сведений, а может быть, просто не хотела говорить. Так или иначе, тема была закрыта.

Мерки снимали в Ольгиной гардеробной. Двери огромного гардероба стояли открытыми, и девушка видела, что на вешалке висит целая сотня платьев. Их тут было как страниц в книге. Катерина заметила среди них то самое первое платье, которое она отделывала, и вспомнила, как целую неделю пришивала крохотные янтарные бусинки.

Новое платье ей предстояло шить из фиолетового переливчатого шелка. Ткань была с собственной комниносовской шелкопрядильной фабрики, и Катерина подозревала, что Ольга ее даже и не видела. Аккуратно записывая размеры клиентки в маленький блокнотик, девушка подумала, что глубокий сине‑ лиловый цвет на фоне бледной кожи кирии Комнинос будет напоминать синяк.

Напротив колонки цифр она набросала фасон платья:

– По‑ моему, получится очень элегантно. Рукава три четверти. Может быть, кружевные манжеты? А юбка расклешенная.

– Уверена, будет очень красиво, – сказала Ольга, едва взглянув на рисунок, и улыбнулась Катерине. – Зайди на кухню к Павлине, когда будешь уходить, она тебя чем‑ нибудь прохладительным напоит.

– Спасибо, кирия Комнинос, – вежливо ответила девушка.

День был жаркий.

На кухне Павлина что‑ то рубила на кусочки. Лицо у нее было свекольно‑ красное.

– По мне, так не в такую бы жару это устраивать, но у кириоса Комниноса завтра опять назначен званый обед. И он хочет, чтобы все было в точности как всегда. Четыре блюда, четыре марки вина, восемь человек, в восемь часов.

– Бедная Павлина, – сказала Катерина. – Помочь чем‑ нибудь?

– Ну вот еще, – отозвалась служанка, улыбаясь. – Налей‑ ка себе лучше лимонаду вон из того кувшина, да и мне заодно, ладно?

Катерина сидела за большим столом в кухне и потягивала лимонад. Ее завораживало то, как ловко Павлина управляется с ножом, как нарезает овощи и травы то ломтиками, то полосками, то кубиками – будто машина. По мнению Катерины, этой еды хватило бы, чтобы накормить всех жителей города, которые по большей части все еще голодали.

– Даже не спрашивай, где мы все это достаем, – сказала служанка. – Не мое это дело.

Она продолжала говорить за работой – болтать Павлина могла без умолку, когда и где угодно.

– Ну так что, теперь на улице Ирини, должно быть, тихо, как в могиле?

Катерина кивнула.

– Пусто стало, – сказала она. – Там, конечно, еще много людей осталось, но без Морено как‑ то все не так.

– А про Элиаса что слышно?

– Наверное, все так же воюет вместе с Димитрием. Его родители, пока были здесь, ничего от него не получали. Я думала, может, кирия Комнинос знает, где они, но, кажется, нет. Это, должно быть, ужасно – не знать, где твой сын…

Павлина стала чистить картошку. Нож двигался по кругу, кожура сползала одной сплошной лентой, а потом, очистив таким же образом всю дюжину, Павлина стала ритмично нарезать картофелины ломтиками, совершенно ровными по толщине.

– Отец Димитрия не очень‑ то обрадовался, когда узнал, что его сын вступил в ЭЛАС, – сказала она; слова трудно было разобрать за стуком ножа.

– Ну, меня это, в общем, не удивляет, – отозвалась Катерина. – Но, может быть, теперь он будет доволен, ведь они побеждают, скоро совсем освободят страну от немцев.

– Эх, Катерина, если бы.

– Вы хотите сказать, отец им не гордится? – недоверчиво уточнила Катерина.

Павлина покачала головой:

– Я бы сказала, как раз наоборот. Он в бешенстве. ЭЛАС же коммунисты, понимаешь?

– Да не все ли равно, в какой они партии, если они воюют за нашу страну?

– Тсс! – прошептала Павлина и прижала палец к губам. – Как бы кириос Комнинос не вернулся. Он совсем иначе на это смотрит.

Павлина, которая умела двигаться по дому, как тень, за эти годы тысячу раз слышала разговоры между Ольгой и Константиносом. Она всегда держала это при себе, но ее возмущало то, как хозяин относится к своему сыну. Иногда слова, что он бросал Ольге, были просто ядовито‑ злобными.

– Кириос Комнинос считает, что его сын живет в горах, как крестьянин какой‑ нибудь, – сказала Павлина.

Катерина еще не совсем отошла от удивления. Она‑ то считала, что Димитрий с Элиасом делают героическое дело.

– Для него это классовая борьба, – объяснила Павлина. – И его сын на стороне врага.

Катерина задумалась, глядя, как служанка помешивает в кастрюле.

– Я же слышу, что они говорят, – продолжала та, – когда приходят обедать. Еле сдерживаюсь, чтобы не вылить им суп за шиворот. И кирия Комнинос то же самое чувствует, я‑ то знаю. Сидит вся… застывшая. – Павлина изобразила прямую неподвижную фигуру хозяйки. – Я же вижу, она этих гостей ненавидит. Ну, бывает, с кем‑ то приходят жены, которым, кажется, точно так же не по себе. Но чаще всего она сидит там вся несчастная и одинокая.

– А кого они приглашают?

– Фабрикантов – они еще жалуются, что их склады грабят бойцы Сопротивления, – да банкиров – те все ноют об инфляции. В общем‑ то, они все только и делают, что ругают ЭЛАС. На прошлой неделе один говорил, будто они требовали с него денег «за защиту».

– Выходит, эти люди рады, что нас оккупировали? Им и при немцах неплохо?

– Одно могу сказать: хоть они и жалуются без конца, некоторые еще никогда так сладко не жили. Чего‑ чего, а денег у них хватает. А когда приходят немецкие офицеры, заметно, что и в друзьях на самом верху у них недостатка нет.

– Немецкие офицеры! Не может быть!

– Говори потише, Катерина, – прошептала Павлина. – А бывает, и высшие чины из жандармов.

Девушка была потрясена.

– Но как вы можете для них готовить?

– Мне выбирать особенно не приходится, – ответила Павлина. – Я это делаю ради Ольги. Правда, она все равно почти ничего не ест, но я знаю, что нужна ей.

– Теперь я начинаю понимать, почему кириосу Комниносу не нравится то, что делает Димитрий.

До Павлины даже дошел слух, будто ее хозяин финансирует войска коллаборационистов, но этим она не стала делиться с Катериной. Не стала и рассказывать модистре, с каким презрением говорят жены некоторых гостей о женщинах из ЭЛАС, которые сражаются вместе с мужчинами, как равные.

– Как вы думаете, там опасно, где они сейчас? – спросила Катерина. – Димитрий и Элиас.

– Ох, голубушка, не знаю я, – пессимистично вздохнула Павлина. – Письма так долго идут – даже если Димитрий и напишет, что жив‑ здоров, так пока весточка дойдет – кто его знает, что успеет случиться.

Катерина допила лимонад и встала. Ольгино платье нужно было дошить к концу недели, значит пора приниматься за работу. По крайней мере, теперь у нее есть отличный повод бывать на улице Ники. Павлина ей первая скажет, если будут какие‑ нибудь новости о Димитрии.

Через несколько дней она зашла снова. Новое платье было уже сметано, и пришла пора первой примерки.

Павлина, казалось, как никогда была рада посудачить.

– Ужас какой‑ то – все эти, что собрались в субботу, – сказала она. – Неудивительно, что в нашей стране женщинам не дают голосовать. Такие дурищи и имя‑ то свое написать бы не сумели.

Катерина рассмеялась. Платьем можно было пока заняться прямо тут, так что сегодня она домой не торопилась.

Павлина вдруг посерьезнела.

– Рассказать тебе, о чем они тут говорили? – спросила она.

На этот вопрос можно было и не отвечать.

– Ну, в общем, было много разговоров про то, что творят коммунисты, – начала служанка, – особенно там, в горах. Мол, если их там не привечают, так они захватывают деревню, отбирают всю еду и устраивают самосуды. По крайней мере, так эти гости говорили.

– Но они же освобождают Грецию? Разве не этого мы все хотим?

– Ну, мы‑ то с тобой – пожалуй, а вот гости здешние по большей части другого мнения, – объяснила Павлина.

Ольга вошла в кухню, где за большим столом сидели две женщины. Павлина чистила столовое серебро, а Катерина старательно заканчивала французский шов. Увидев Ольгу, обе механически вскочили.

Дверь все это время была приоткрыта, и Ольгины слова подтвердили, что она слышала конец их разговора.

– Не все считают ЭЛАС спасителями Греции, – сказала она. – Некоторые так настроены против коммунистов, что готовы встать на сторону немцев.

Катерина с Павлиной переглянулись, а затем перевели взгляды на Ольгу.

– Не могла бы ты принести наверх чая с мятой, Павлина?

– Конечно, – откликнулась Павлина. – Чайник как раз только что закипел.

Катерина подождала, пока не послышались Ольгины шаги на лестнице, и заговорила снова.

– Так странно, должно быть, слушать все эти истории про коммунистов, – проговорила она, – когда знаешь, что твой сын тоже с ними.

– По‑ моему, кириос Комнинос даже самому себе не хочет признаваться, что его сын воюет в ЭЛАС, – сказала Павлина, – так что ему‑ то ничуточки не странно. А Ольга все время молчит. Никто и не замечает, что ей не по себе.

– С ними ведь что угодно может случиться там, в горах.

– Одному Богу известно. Я только молюсь, чтобы он сохранил Димитрия. Это все, что мы можем сделать.

– А вы не помолитесь еще и за Элиаса?

Шли месяцы, Константинос Комнинос все так же регулярно приглашал других бизнесменов на обеды. Им сейчас нужна была взаимная поддержка. Те, кто преуспевал во время оккупации, были целиком обязаны этим своему содействию захватчикам, и теперь они начали финансировать греческие охранные батальоны, которые помогали защищать города от отрядов Сопротивления.

Случалось, что в Салониках убивали жандармов и полицейских, и на коммунистов началась настоящая охота. Объединенные усилия оккупационных войск, охранных батальонов и жандармов обычно приводили к успеху.

Все это время Константинос продолжал регулярно заказывать новые платья для жены, а это означало, что Катерина оставалась частой гостьей в доме, и Ольга нередко приглашала швею посидеть с ней в гостиной. Ей нравилось смотреть, как модистра работает, а та иногда спрашивала, как лучше украсить платье. Ольга так привыкла соглашаться на все, что ей предлагали, что иной раз затруднялась с ответом.

– По‑ моему, ты сама лучше выберешь, – говорила она, улыбаясь Катерине.

Иногда женщина тоже пыталась что‑ то вышивать, но лишь для того, чтобы убить время. У нее не было способностей к этому делу. Однако каждый стежок означал одну секунду, еще на миг приближающую возвращение сына. Во всяком случае, так она надеялась.

Собираясь уходить, Катерина каждый раз заглядывала на кухню к Павлине.

– Я уже, кажется, и правда не могу больше для этих людей готовить, – сказала однажды пожилая служанка. – Когда подаю, слушаю, что они говорят, – и так противно делается. Им, похоже, нравится, что греки теперь воюют против греков.

– Вы, наверно, все‑ таки преувеличиваете? – спросила Катерина.

– Ничего я не преувеличиваю. Такие и на медвежьи бои пошли бы посмотреть.

– По‑ моему, у нас все равно нет выбора, Павлина. Чем бы мы ни зарабатывали на жизнь – скорее всего, это грязные деньги. Я получаю плату от богачей. А сейчас, кажется, нельзя быть богатым и честным одновременно. Остается только с голоду умирать.

Павлина хлопотала на кухне, вся красная от жары и злости.

– Мне пора домой, – сказала Катерина. – Кое‑ что тут надо на машинке прошить. Кирия Комнинос еще похудела и хочет, чтобы я ей до выходных два платья ушила.

Ситуация в Европе начинала меняться. В это лето немцы стали терять контроль над оккупированными территориями, и в июне союзники высадились в Нормандии. В августе освободили Париж, и немцы оставили Францию. Теперь, когда Красная армия наступала и приближалась уже к Болгарии, немцы понимали, что есть риск оказаться в Греции отрезанными от своих, и через несколько дней приняли решение отходить.

То, что казалось невозможным, свершилось. Нацистов победили, и до освобождения было рукой подать.

Однажды, перед самым уходом немцев из Салоников, Катерина сидела в Ольгиной гардеробной, аккуратно подкалывая подол. За время войны мода изменилась, а значит, большая часть Ольгиных нарядов нуждалась в переделке. Потом Ольга сняла платье, которое Катерина подкалывала, надела повседневное и ушла к себе в спальню. Катерина осталась – нужно было сложить платье и нести его домой на переделку.

Почти сразу же она услышала Ольгин крик.

Катерина вбежала в спальню и с изумлением увидела, что Ольгу обнимает какой‑ то мужчина. Если бы это был ее муж, и то было бы удивительно. Но это был не он.

Катерина не знала, что делать, и замерла в нерешительности, широко распахнув глаза и открыв рот.

Ольга уткнулась лицом в плечо мужчины, а он – в ее, и так они стояли, отгородившись объятиями от всего мира, неподвижностью сплетенных фигур напоминая Катерине классические скульптуры, что украшали прихожую.

Самым разумным было бы убежать обратно в гардеробную, и девушка уже хотела повернуться и уйти, но тут они наконец выпустили друг друга из объятий. Катерина смутилась еще больше.

В следующие полторы секунды она заметила разительный контраст между Ольгиной аристократической бледностью и диким видом мужчины. Даже на расстоянии в несколько метров чувствовался непривычный запах, который он принес с собой в комнату. Какой‑ то звериный.

Ольга вдруг вспомнила, что Катерина здесь, и повернулась к ней. На Ольгином лице была такая улыбка, какой модистра у нее никогда не видела, и, освещенное радостью, это лицо стало почти неузнаваемым.

– Видишь! – сказала она, крепко держа мужчину за руку, словно не в состоянии ее выпустить. – Он вернулся!

Катерина почувствовала, что густо краснеет. Волей‑ неволей ей пришлось взглянуть на незнакомца, которого она только что застала в объятиях замужней женщины. Он был бородатый, загорелый дочерна, с коротко остриженными волосами и гораздо моложе кирии Комнинос.

Катерина вдруг поняла, что смотрит в знакомые карие глаза.

– Катерина! – сказал мужчина.

Она знала этот голос. Голос Димитрия.

Катерина едва не задохнулась:

– Матерь Божья! Димитрий!

Почти бессознательно Катерина протянула руку и коснулась его лица. Ей хотелось убедиться, что это не видение.

Он в ответ взял ее ладонь в свою, и с минуту все трое так и стояли, держась за руки.

Улыбка у Катерины стала еще шире, чем у матери Димитрия.

– Глазам не верю, что ты здесь, – сказала она. – Я так рада тебя видеть.

Он улыбнулся ей и заглянул в ее сияющие глаза.

– Я тоже рад тебя видеть, Катерина. Я очень по тебе скучал.

Он не отрывал взгляда от ее глаз.

– Димитрий, – сказала Ольга, – ты же знаешь, мы должны быть осторожными. Твой отец может прийти…

– И понятно, что он мне не обрадуется, – сказал Димитрий. – Сколько у меня времени? Успею чего‑ нибудь поесть перед уходом?

– Идем на кухню, – сказала Ольга таким энергичным голосом, какого Катерина у нее никогда не слышала. – Твой отец обычно приходит поздно, но лучше держать ухо востро. А Павлина знает, что ты здесь?

– Да, она мне дверь открыла. Ты бы видела ее лицо, мама. Она даже сильнее оторопела, чем ты!

Смеясь, они все пошли вниз, на кухню. Димитрий шел в центре и, к удивлению Катерины, так и не выпустил ее руку.

Девушка попыталась выдумать какой‑ нибудь предлог, чтобы уйти, но Ольга настойчиво попросила ее остаться. Долго уговаривать не пришлось.

Пока Димитрий, тарелка за тарелкой, уничтожал тефтели, перцы, вареные баклажаны, фаршированные виноградные листья, картошку и, наконец, целое блюдо сладких булочек, три женщины сидели и смотрели на него с обожанием.

Потом начались расспросы. Где Элиас, все еще с ним? Где они были? В каких операциях участвовали? Чего ждать теперь?

– Мы с Элиасом теперь в разных частях, – отвечал Димитрий. – Я его уже давно не видел. Честно говоря, даже понятия не имею, где он сейчас.

– А ты знаешь, что все евреи уехали?

– Слышал, – сказал Димитрий с сожалением. – Если он вернется и узнает об этом, то, наверное, поедет к ним.

– Мы часто бываем у них в доме, – сказала Катерина. – Все там убрали, после того как его ограбили, и стараемся содержать в порядке. Мы с Евгенией оставили там записку для него на случай, если он вернется, а нас не будет дома. Это будет для него большая неожиданность.

– А как думаешь, они не собираются возвращаться?

– Трудно сказать, – ответила Катерина. – Все их предприятия так и стоят закрытые. Но это, скорее всего, ненадолго.

– В каком смысле?

– Один из деловых партнеров твоего отца уже положил на них глаз, – пояснила Ольга. – Один из тех, что приходили к нам обедать недавно.

– А если Морено все‑ таки вернутся? – спросила Катерина с ноткой возмущения.

– Должно быть, компенсацию получат, – вклинилась Павлина.

– В общем, у этого человека уже есть швейные предприятия и здесь, и в Верии, и в Ларисе, – продолжала Ольга. – А после войны он хочет расширить свой бизнес в Салониках. Но лучше расскажи, что ты делал все это время, Димитрий…

– Одно я уже знаю о твоей жизни в горах, – весело перебила Павлина. – Поесть там толком было нечего!

Она была вне себя от радости, видя, что Димитрий сидит за столом и ест то, что она наготовила.

Димитрий улыбнулся, чтобы доставить ей удовольствие, но эта улыбка тут же пропала.

– Правду сказать, там было просто ужасно, – сказал он. – Словами не передать насколько.

Все три женщины умолкли. Даже Павлина перестала суетиться и сидела непривычно тихо.

– Сначала мы раздавали продукты тем, у кого ничего не было, грабили немцев, отнимали у них еду, которую они украли у нас же, и отдавали нуждающимся. Тогда мы еще работали все вместе. Сообща. У нас был общий враг. Те, кто говорит по‑ немецки. Все было просто.

Женщины молчали, пока Димитрий собирался с мыслями.

– Так странно было, что нас ненавидят, когда мы считали, что воюем за правое дело, – сказал наконец он. – А некоторые нас ненавидели еще больше, чем немцев, потому что немцы ссылались на нас, как на предлог, чтобы измываться над людьми. Уничтожали целые деревни, если подозревали, что там кто‑ то давал еду или кров партизанам. Встречались в горах даже люди с немецким оружием – и они нападали на нас!

– Мир сошел с ума! – сказала Павлина, качая головой.

– Я изо всех сил пытался не запачкать рук, – продолжал он. – Но это было не всегда возможно. Там кровь. Реки крови.

– Постарайся пока не думать об этом, – сказала Ольга, ласково поглаживая его по плечу.

– Люди вроде моего отца считают ЭЛАС бандитами, но я надеюсь, когда‑ нибудь они поймут, за какие идеалы мы сражаемся.

– Я тоже надеюсь, – поддержала мать.

Димитрий совсем обессилел. Это было видно по его ввалившимся щекам, слышалось в усталом голосе. Иногда в глазах у него блестели слезы, когда он вспоминал, чему был свидетелем.

– Поступил приказ ехать в Афины, так что я сейчас направляюсь туда, – сказал он.

– Что?! – воскликнула мать. – Нельзя же так скоро!

– Тебе нужно хорошенько отдохнуть, – добавила Павлина.

Катерина молчала. Павлина была права.

– Но у нас есть еще дела. Не менее важные, – возразил Димитрий.

Три женщины выслушали его объяснения. Главная цель ЭЛАС – освободить страну от войск гитлеровцев – была практически достигнута. Теперь перед ними стояла новая задача: добиться того, чтобы левые партии были достойно представлены в парламенте.

– С какой стати те, кто сотрудничал с немцами, будут теперь управлять страной? – возмущался Димитрий.

Ольга покачала головой:

– Так не должно быть, я понимаю.

– Вот поэтому мне и надо ехать. Доведу дело до конца – и сразу обратно, обещаю.

Говоря это, он смотрел на Катерину.

Димитрий ушел задолго до возвращения отца. Всем было грустно с ним расставаться, но утешала мысль, что он, возможно, скоро вернется.

Может быть, это и было всего лишь проявление братской любви, и все же Катерина без конца прокручивала в голове воспоминание о том, как Димитрий держал ее за руку. Ощущение его загрубевших пальцев, гладящих ее ладонь, длилось не больше минуты, но она никак не могла забыть об этой ласке. Никогда раньше девушка такого не испытывала. Она чувствовала, что от его прикосновения делается слабой и в то же время сильной, и никак не могла в этом разобраться, но одно знала точно: ее сердце пело от радости, что он жив.