Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 22. Долгожданный уход немцев из Салоников стал реальностью в конце октября






 

Долгожданный уход немцев из Салоников стал реальностью в конце октября. И левые, и правые были рады от них избавиться, однако праздновать победу было трудно. Уходя из Греции, немцы разоряли все на своем пути, и когда они наконец пересекли границу, очень немногие шоссе, мосты и железные дороги остались в рабочем состоянии.

За три года оккупации из страны вывезли топливо, продукты, скот, медикаменты, строительные материалы. Греция скатилась в полную нищету, ее инфраструктура были разрушена. Только те, кто скрупулезно заботился о собственных интересах или выискивал возможность нажиться на чужой бедности, могли с надеждой смотреть в будущее, остальным же было недоступно даже самое необходимое. Осенью разразилась гиперинфляция, хлеб, который перед войной стоил десять драхм за килограмм, теперь продавали за тридцать четыре миллиона. Немцы проиграли войну, греки проиграли все остальное.

В один из холодных осенних дней, вскоре после того как последний немец оставил Салоники, Евгения с Катериной вышли пройтись по окрестным улицам.

– Надо же отметить первые дни свободы, – сказала Евгения. – Давненько мы не гуляли.

Они пошли к морю. Носы полузатонувших кораблей торчали из воды, как плавники акул. Многие находились здесь уже почти два года и быстро ржавели – жалкие останки когда‑ то могучего торгового флота. Порт опустел, и на огромной верфи, прежде такой шумной и оживленной, было пугающе тихо.

– Ты уже, наверное, не помнишь…

Они стояли возле здания таможни, и оно пробудило у Катерины какое‑ то смутное воспоминание. Дом уже лет двадцать не белили, и все те же огромные часы на фасаде, как ни странно, до сих пор шли.

– Кажется, кое‑ что помню. Мы тут стояли целую вечность… в какой‑ то очереди, что ли?

– Да, верно, – улыбнулась Евгения.

– А людей было много‑ много. Вот это мне хорошо запомнилось. И женщина в белом.

Нынешняя пустота так резко контрастировала с тем, что им вспомнилось, что обе женщины отвернулись. Евгения вздрогнула. Ветер с моря насквозь продувал пустую вымощенную площадку. В воздухе кружилось несколько клочков мусора.

– Это ты вспомнила женщину из Комиссии по расселению беженцев, – сказала Евгения. – Это она нашла нам дом.

– Мы все были такие грязные, а она такая чистая! Ясно помню. Я еще подумала – должно быть, она фея.

Они двинулись дальше, и им было немного не по себе – трудно было забыть постоянный страх, что тебя вот‑ вот хлопнут по плечу и потребуют паспорт. Хотя немцев уже не было, тревога и скованность остались.

Они пошли кружным путем на восток, к Белой башне. Виднеющиеся вдалеке арка Галерия и древняя Ротонда напомнили о том, что исторические памятники города сохранились в неприкосновенности, словно в знак особого уважения к ним немцев. А вот обычные жилые районы сильно пострадали от оккупации. Маленькие улочки с заколоченными витринами магазинов, разрушенными домами и оскверненными синагогами стали ее жертвами. Пожар 1917 года оставил после себя шрамы, которые сохранились кое‑ где до сих пор, но в целом город еще никогда не выглядел таким запущенным, как сейчас. В некоторых кварталах царило ощущение мертвой пустоты, и шаги звучали пугающе гулко.

Даже в населенных районах люди уже привыкли сидеть по домам, и осенняя прохлада не вернула к жизни старую привычку выставлять кресла на крыльцо.

Они шли и разговаривали, иногда замечая по пути кафенио, где мужчины пили и играли в тавли, совсем как до войны, и такие признаки нормальной жизни как‑ то успокаивали.

Наконец они дошли до улицы, которая была Катерине так же знакома, как и улица Ирини, – улица Филиппу, где стояла мастерская «Морено и сыновья».

Евгения почувствовала, как Катерина стиснула ее руку. Доски, которыми были заколочены окна и двери, сняли, все надписи и коряво намалеванные звезды Давида, осквернявшие стены, оттерли. Люди вносили и выносили какие‑ то коробки, внутри слышался шум работ.

Катерина заметила кое‑ что еще. На здании уже не было вывески. И дверь перекрасили. Изумрудно‑ зеленый, который всегда предпочитал кириос Морено (ему хотелось, чтобы дверь сочеталась по цвету с фургоном для доставки, которым он так гордился), сменился кроваво‑ красным.

Несколько минут они стояли и смотрели.

– Скоро снова откроют, – сказала Катерина с ноткой растерянности в голосе.

Смотреть на это было невыносимо, и они молча поспешили к себе, на улицу Ирини.

На следующий день все население города собралось на площади Аристотелус, чтобы официально отпраздновать освобождение от немцев. Кафе, в которых четыре лета подряд нежились на солнце вражеские солдаты, снова были заполнены греками.

Только одного жители города не утратили за время оккупации – стойкости. Их чудесный город, такой многообразный, с такой богатой историей, пережил за последние десятилетия много бедствий, и снова перед ними стояла задача – сделать его еще лучше, чем был.

За месяц до ухода немцев было подписано соглашение между различными фракциями и противоборствующими кругами, как правыми, так и левыми. В договоре, известном как Казертское соглашение, лидеры Сопротивления обязались, как только немцы уйдут с их земли, запретить своим бойцам самосуд. Было учреждено Правительство национального единства, и, в полном соответствии с условиями соглашения, коммунисты не делали попыток захватить власть.

Глава правого крыла армии даже побывал в Лондоне, где заверил британцев, что будет работать совместно с коммунистами, чтобы обеспечить демократическое развитие страны. Мирный переход выглядел обнадеживающе.

Как‑ то под вечер Катерина зашла к Комниносам, чтобы отдать пальто, которое чинила для Павлины. В прихожей она увидела кирию Комнинос.

– Увы, никаких вестей, – сказала Ольга, не дожидаясь вопроса. – Ему трудно послать письмо.

Всего несколько недель прошло с тех пор, как они сидели, окружив Димитрия, на кухне, но Катерина уже обнаружила, что мысли о нем не выходят у нее из головы.

– Он скоро вернется, я уверена, – сказала она, стараясь не показать, что тоже тревожится.

– Мне кажется, они с отцом могли бы как‑ то помириться, если бы он вернулся, когда немцы ушли, – с сожалением сказала Ольга, – но теперь‑ то отец, наверное, понимает, что Димитрий твердо стоит за свои убеждения.

– Это правда, мы же с вами знаем?

– Да, Катерина. Но мне так страшно, – призналась Ольга. – Мы думали, что война окончена, а теперь ходят слухи, что готовятся новые бои. Кириос Комнинос говорит, что левые выдвигают свои требования, и правительство не должно идти на уступки.

В голосе Ольги слышалось разочарование, которое разделяли в эти дни многие. Стремительно надвигалась зима, и теперь, когда ночи стали длиннее, всех накрыло пеленой пессимизма.

Ольга скрылась наверху, а Катерина пошла на кухню.

– Вот, Павлина, – сказала она. – Надеюсь, вам понравится.

Она протянула ей зеленое пальто. На вид оно было почти как новое. Взяв лоскуты из шкатулки, все еще стоявшей в доме Морено, девушка обтянула старые пуговицы ярко‑ красным бархатом, а воротник и манжеты отделала каймой из того же материала. В довершение пришила новую подкладку из старого платья в цветочек.

Павлина, которая мыла посуду, поспешно вытерла руки и взяла пальто у Катерины. Надела и медленно покружилась на месте, чтобы показаться со всех сторон. Поскольку у Павлины не было недостатка в хорошей еде, она оставалась довольно полной даже в тяжелые времена.

– Как новенькое! – воскликнула она. – Даже лучше! Какая же ты умничка! Спасибо тебе большое. Теперь буду ждать зимы с радостью!

Тут Катерина кое‑ что вспомнила. Ей нужен был Павлинин совет.

– Я сегодня письмо получила. Может, скажете, что об этом думаете?

Она достала конверт из кармана и протянула Павлине.

Павлина стала читать вслух:

– «Уважаемая кирия Сарафоглу, я слышал из достоверных источников, что Вы превосходная модистра. У меня имеется несколько вакансий на новом предприятии в Салониках, и я хотел бы, чтобы Вы пришли на собеседование в пятницу утром, в десять часов».

– Что ж, хорошо. Тебе уже пора вернуться на работу. – Служанка вернула письмо и лукаво добавила: – Будешь дома работать, так ни с кем и не познакомишься…

В эти годы столько молодых мужчин ушло на войну, что в городе остались тысячи девушек, которые при других обстоятельствах уже вышли бы замуж. Теперь же, когда мужчины стали возвращаться, Павлина считала, что Катерине самое время найти, как она выражалась, подходящего молодого человека.

– Но разве вы не узнаете адрес? – сказала Катерина с ноткой раздражения. – Это же мастерская Морено! – Она снова протянула письмо Павлине, и та вгляделась. – Я как‑ то проходила мимо с Евгенией. Там было полно народу, ее перекрашивали и делали ремонт.

– Да и фамилия… Тоже знакомая. Григорис Гургурис много раз здесь бывал за последние годы. У них с кириосом Комниносом явно много общих дел.

– Но Морено же вернутся, и…

– Им выплатят компенсацию, Катерина, – сказала Павлина. – Не волнуйся. Не могут же власти допустить, чтобы все эти предприятия простаивали! Нужно поднимать город!

Катерина задумчиво разглядывала письмо.

– А если они вернутся и получат свою мастерскую назад, то только рады будут, когда увидят, что ты там уже работаешь! – прибавила старая служанка.

Катерина не могла не оценить здравую и четкую логику Павлины.

– Что ж, на жизнь чем‑ то надо зарабатывать, – сказала она. – Кириос Морено наверняка бы это понял.

Через несколько дней Катерина пришла на собеседование. В комнате сидели еще полсотни женщин и ждали, когда их позовут, а пока каждой выдали кусок полотна, на котором они должны были продемонстрировать пять вышивальных швов, пять способов обработки кромки и петлю столбиком.

Всех по одной вызывали в кабинет для собеседования. Катерина прождала своей очереди два часа.

Человек, сидевший за столом, был в три раза больше прежнего миниатюрного хозяина. Катерина подала ему свой образец и отметила его большие руки с пухлыми пальцами.

– Хм, отлично, отлично, – сказал хозяин, пристально рассмотрев вышивку. – Я вижу, ваша репутация вполне заслуженна, кирия Сарафоглу.

Катерина промолчала.

– Я видел вашу работу, – продолжил он, только теперь подняв на нее глаза. – Это же вы шьете платья для жены Константиноса Комниноса, верно? Она превосходная манекенщица!

Катерина заметила под его седыми усами желтые зубы, а глаза на круглом, как луна, лице почти пропадали, когда он улыбался, как сейчас.

– Дети и то, бывает, лучше шьют, чем некоторые из этих женщин, – устало сказал он. – А вот это хорошо. Вот это я и надеялся увидеть.

Катерина попыталась улыбнуться. Ей казалось, именно этого от нее ждут в ответ на то, что следовало принять как комплимент.

– У меня строгие требования к модистрам, так что не ждите, что можно будет весь день сидеть и болтать. В моей мастерской двенадцатичасовой рабочий день, на обед отводится полчаса. В субботу сокращенный день. Воскресенье – выходной. И если заказчик требует что‑ то закончить, значит это должно быть закончено. Именно так я заработал свою репутацию в Верии и Ларисе, и здесь скоро будет то же самое. Поэтому‑ то я и считаюсь лучшим портным в городе. Сами увидите, что написано на моих фургонах: «Доставим заказ в назначенный час!»

Хозяин кашлянул, словно для того, чтобы поставить точку в своей речи. Он повторял ее уже в тысячный раз, и все эти трюизмы и лозунги один за другим отскакивали у него от зубов и не требовали ответа. Катерина поняла, что она принята на работу.

– В понедельник. В восемь часов. Всего хорошего, кирия Сарафоглу. – Он улыбнулся, и Катерина догадалась: это знак, что ей пора уходить.

За дверью она увидела очередь претенденток, которая тянулась до самого конца улицы. Еще не меньше двух сотен женщин ждали, когда их пригласят, и Катерина поняла, что ей повезло.

При виде светящейся вывески над дверью «Григорис Гургурис» ей сделалось не по себе, но сейчас, когда от голода сосало под ложечкой, выбирать не приходилось.

Компания официально открылась на следующей неделе. Швей набрали местных, за исключением одной, которую Григорис Гургурис привез из Афин. Ее он поставил главной в отделочном цеху, и она поглядывала на других женщин с явным снисходительным превосходством.

Гургурис привез и нескольких портных из Верии и Ларисы, но большинству новеньких недоставало, по его мнению, опыта и мастерства. Среди лучших портных многие были евреями, и с их отъездом в городе образовалась огромная нехватка квалифицированных работников. Много времени должно было пройти, прежде чем марка Григориса Гургуриса станет таким же знаком качества, каким было имя Морено.

Григорис Гургурис сам заходил в цеха по нескольку раз в день, чтобы проверить, как женщины работают, хотя им такое пристальное внимание казалось излишним. Насколько они успели заметить, сам хозяин и два куска ткани не сумел бы ровно сшить. Как только он выходил из комнаты, девушки принимались сплетничать, строя предположения, почему он так долго стоит за спиной у какой‑ нибудь швеи. Через несколько недель главной мишенью для шуток стала Катерина.

– Только и слышно: Катерина то, Катерина се, – нараспев говорили швеи. – Посмотрите на ее челночный стежок! Посмотрите на ее рюши! Посмотрите на ее кайму!

Они были правы. Теперь уже было очевидно, что самый большой интерес Гургурис питает именно к Катерине. Она стала узнавать крепкий запах чеснока, который обычно служил предупреждением, что хозяин приближается, неторопливо вышагивая вдоль ряда швей, глядя на их работу, прежде чем остановиться, склониться над ней несколько ближе, чем необходимо, и начать расспрашивать, над чем она сейчас работает.

Катерина всегда отвечала на его вопросы точно и вежливо, задерживая дыхание, чтобы не так сильно ощущать запах из его рта. Он искренне и многословно расхваливал ее работу, и когда ее отправили к Ольге Комнинос, которой нужно было что‑ то ушить, оказалось, что он успел высказать свое мнение о ней и там, за обеденным столом.

– Ты на него произвела большое впечатление, – говорила Ольга Катерининому отражению, пока та застегивала на ней платье перед большим зеркалом. – Он был здесь в субботу и все рассказывал, в каком он восторге от твоей работы. Очевидно, он тебя отличает среди других.

Катерина ничего не сказала. Ей было неудобно, что хозяин постоянно обращает на нее внимание, неловко, что он так выделяет ее, и девушка то и дело трогала мати, висевший на цепочке, – оберег «дурной глаз», который, как считалось, предохранял от чужой зависти.

 

Пока Салоники понемногу возвращались к нормальной жизни, в Афинах стремительно разворачивались грозные события. Жители города читали газеты и знали: что бы ни произошло в столице, последствия скажутся и на них самым серьезным образом.

Премьер‑ министр Георгиос Папандреу не особенно стремился разыскивать и наказывать тех, кто сотрудничал с немцами, зато, казалось, был крайне заинтересован в окончательной демобилизации войск, принадлежавших к левому крылу. У левых это вызывало недовольство и подозрения, и третьего октября они организовали демонстрацию. Тысячи людей собрались на площади Синтагма в центре Афин, и полиция открыла по толпе ничем не спровоцированный огонь. В последовавшей за этим давке погибло шестнадцать демонстрантов, и на улицах вспыхнули открытые столкновения между полицией, британскими войсками и бойцами ЭЛАС. Через несколько дней левые начали преследовать тех, о чьем коллаборационистском прошлом было хорошо известно.

ЭЛАС захватила отделения полиции и тюрьму, однако недооценила силу противников, которые чаще всего были хорошо организованы и вооружены. Примерно через неделю прибыло массированное подкрепление, ЭЛАС пришлось сражаться с британцами и отступать.

К началу января ЭЛАС в беспорядке покинула столицу, потеряв до трех тысяч бойцов. Еще семь с половиной тысяч были взяты в плен. Правые силы тоже потеряли больше трех тысяч, не считая множества пленных. В эти недели Афины стали полем сражения.

– Так вот чего хотел твой сын! – кричал жене Константинос. – И чего же он добился?

– Там был не только он, – резонно отвечала Ольга. – Почему ты всегда так говоришь, как будто это он во всем виноват? Он ведь там, наверное, не один.

– Ну, кроме него, я других коммунистов не знаю!

Как обычно, Ольге оставалось только закусить губу. Она не хотела думать о сыне как о коммунисте и считала, что он борется за демократию и справедливость. Но с мужем никогда не спорила. Хватит и одной гражданской войны.

Между тем и в Салониках уже становилось все голоднее. Опять стали пропадать обувь, одежда и медикаменты. Многие приписывали это действиям ЭЛАС и ополчались на них каждый раз, когда голод усиливался. Комнинос был одним из тысяч, выступавших против ЭЛАС. Теперь, когда правые газеты изо дня в день публиковали фотографии ее жертв, когда ходили слухи о массовых захоронениях и зверских убийствах, многие не считали для себя возможным поддерживать людей, казнивших врагов из соображений личной мести.

Наконец ЭЛАС взяла в заложники тысячи мирных людей в Афинах и Салониках. Большинство из них принадлежали к буржуазии – государственные служащие, армейские чиновники и полицейские. Им пришлось делать долгие переходы в суровые холода, без теплой одежды и обуви. Многие замерзли насмерть. Зверскую жестокость этой акции живописали все газеты.

– Он, по‑ видимому, ничуть не сомневается, что его сын способен на такое, – жаловалась Павлине Ольга. – Как может родной отец думать о сыне самое худшее? Он считает, если ты коммунист, значит уже автоматически убийца.

– И можно подумать, на другой стороне все сплошь ангелы небесные! – отвечала Павлина. – Я уже наслушалась рассказов о том, что они творили, – там тоже хорошего мало.

Служанка была права. Крайнюю жестокость проявили обе стороны, и все же левые потеряли поддержку даже в тех областях, которые они освободили от немцев. Люди в большинстве своем были сыты войной по горло, они жаждали мира и считали, что именно левые мешают его установлению.

В феврале 1945 года уже казалось, что их желание вот‑ вот исполнится. В Варкизском соглашении ЭЛАС обязалась сдать оружие в обмен на амнистию политическим преступникам и референдум по поводу Конституции. Какое‑ то время Ольга и Катерина наивно воображали, что Димитрий вот‑ вот вернется и помирится с отцом.

Однако вскоре оказалось, что это соглашение ничего не стоило. Правые батальоны смерти и вооруженные формирования открыли беспощадную охоту на коммунистов, и начался настоящий террор против тех, кто сражался на стороне левых.

Эти события были, разумеется, главной темой бесед за обеденным столом Комниносов на очередном званом вечере. Торговцы и бизнесмены Салоников хотели одного: чтобы можно было снова нормально вести дела и чтобы политические дрязги не снижали им прибыли.

Павлина хлопотала на кухне, ожидая, когда можно будет зайти в столовую и убрать со стола после главного блюда. Как только беседа становилась громче, чем стук ножей и вилок, она понимала, что все уже доели и пора подавать следующее блюдо.

За работой она мурлыкала что‑ то себе под нос и то и дело отступала на шаг, чтобы полюбоваться результатом своих усилий.

Ее гордостью были неповторимые земляничные пироги: сочные консервированные ягоды под слоем патоки, а в самом низу – скрытый от глаз шоколадный крем. Она знала, какой это будет сюрприз для гостей, когда они проткнут пирог вилками и обнаружат под красной мякотью что‑ то еще. Служанка посыпала пироги сахарной пудрой и поставила на сервировочный столик, уже собираясь подавать.

И в этот самый миг раздался звонок в дверь. Опоздавших гостей сегодня не было, и вообще странно звонить дверь в половине одиннадцатого вечера. Павлина положила ситечко и подошла к двери. Она знала: если Ольга услышит звонок, то подумает о том же самом. Димитрий? Каждую минуту они ждали его возвращения, но к этому ожиданию все время примешивался страх перед тем, что будет дальше.

Она осторожно открыла дверь и выглянула на слабо освещенную улицу.

– Павлина! – прошептал чей‑ то голос из тени. – Это я.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.012 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал