Палатки и индюшатники

Убежденность в том, что именно Бог призвал ее уехать из Конкордии, а не сестра Миртл, утвердилась после прибы­тия Кэтрин в Орегон. По этой причине она чувствовала вину, что вмешалась в шаткий брак сестры. Чтобы загла­дить как-то свою вину, она отказалась от всяких привилегий, настаивала, что должна спать на полу в гостиной, и, по мень­шей мере, два дня в неделю занималась стиркой. Она сти­рала по понедельникам и гладила по вторникам. Это был ее первый опыт ведения домашнего хозяйства на регуляр­ной основе. Это помогло ей усвоить, что хотя брак и жизнь с мужчиной может быть приятным (хотя два примера, изве­стные ей, — мамин и Миртл — были не очень привлека­тельными), все же необходимость заботиться о мужчине, ко­торый ждет, что женщина будет готовить еду и стирать его грязное белье, еще раз навели ее на мысль, что супруже­ство — это профессия.

Все понедельники проходили у стиральной доски, в то время как вся семья переезжала с места на место, оставляя после себя «хвост из опилок». По вторникам, конечно, утюжка. Сильно накрахмаленные белые рубашки Парротта могли послужить доказательством высокого профессиона­лизма любой жены, тем более, свояченицы-подростка. Кэт­рин наблюдала за мамой и знала процедуру. Нагреть тяже­лые металлические утюги прямо на газовых конфорках. Пока они нагреваются, спрыснуть накрахмаленные рубашки водой и свернуть их слегка, так, чтобы вся рубашка стала влажной. Положить гладильную доску на кухонный стол и ровно разложить рубашку. Поднять утюг за литую метал­лическую ручку, используя стеганую подушечку, чтобы не обжечь руку, полизать один палец и быстро коснуться им дна утюга. Если послышится «п-с-с-с», то утюг готов к работе. Но нужно постоянно им двигать. У Парротта не было денег купить рубашек про запас. Если бы Кэтрин прожгла рубашку, он не смог бы снять свой пиджак во вре­мя проповеди, даже если бы была ужасная жара.

Но не все время уходило на стирку и глажение. Севе­ро-Запад летом 1923 года был красив. Миртл и Кэтрин ходили разглядывать витрины, проезжая через маленькие го­родки в штатах Вашингтон и Орегон, где Парротт собирал­ся раскинуть свой лагерь. Миртл нуждалась в общении с жизнерадостной Кэтрин, Кэтрин же нуждалась в строгой зрелости сестры и доброте, что исходила от Миртл. Это была хорошая пара.

Вечерами они ходили на собрания пробуждения, где Кэтрин получила свое «боевое крещение» в палаточных собраниях. У Эверетта Парротта было лишь одно послание: «Покайся и будешь спасен». Он кричал, он был активным проповедником. Он проповедовал свое единственное по­слание снова и снова, используя набор текстов. В конце лета Кэтрин слышала все его тексты по несколько раз, и она начала понимать, почему Мирл уклоняясь от посещения собраний, хотя ее муж настаивал, часто со злобой, чтобы она приходила помочь ему собирать пожертвования и играть на пианино.

Независимый дух Парротта раздражал Кэтрин. Она выпытывала у Миртл, почему он отказывался сотрудничать с местными церквями. Ей казалось, что проще было бы работать с церквями и местными пасторами, чем просто при­езжать в незнакомый город, ставить палатку и начинать про­поведовать.

Миртл устало смотрела на Кэтрин: «Милая, мы делаем это годами. Вначале мы пытались сотрудничать с пасторами, но они боялись нас. Баптисты хотели знать, крещены ли мы в воде полным погружением. Методисты выпытывали, доста­точно ли мы освящались. А назареи * хотели знать, учим ли мы о святости. Это было похоже на то, что каждый строит свое царство, а мы в него никак не вписываемся. Тогда Эве­рест решил построить свое царство вокруг своей палатки. И он стал таскать меня из города в город, пока я совсем не измоталась, так что уже едва терплю это».