Падение идей, или прометеизм николая Федорова

Ю.Б. МЕЛИХ, Е.В. ВВЕДЕНСКАЯ

Из диалога К.А. Чхеидзе с И.И. Лапшиным по поводу предложения Чхеидзе сделать доклад о Федорове в «Русском философском обществе» в Праге:

«Лапшин: Вы хотите говорить у нас о Федорове? Но что это за философ? Сумасшедший старик, графоман, которому никогда не следовало давать перо в руки.

Чхеидзе: Но Соловьев, Толстой, Достоевский и целый ряд ему современных мыслителей были другого мнения. Другого мнения придерживаются и Булгаков, Лосский, Бердяев и Сетницкий, который недавно опубликовал книгу...

Лапшин: Это все равно. Федоров хотел арестовать всех Кантов. И это его воскрешение всех мертвых – полнейший вздор! Глупость! И сказать, что он философ, это тоже глупость... Как можно сравнивать Соловьева с Федоровым. Один философ с непревзойденным образованием, а другой – какой-то библиотекарь!

Чхеидзе: Ну, если Вы хотите, я могу говорить о критике Федоровым Канта или о влиянии простого библиотекаря на блистательного Вл. Соловьева.

Лапшин: Не было никакого влияния и не могло быть! (...). Что за вздор, глупость...»[1].

Действительно, философия Федорова была мало известна и не пользовалась популярностью во время его жизни. Интерес к ней пробуждается с ростом революционных настроений в России, с распространением коммунистического призыва к строительству нового мира и обещанием стать из ничего всем, восстать из небытия. Евразийцы указывают на близость федоровского учения к марксизму, которая проявляется в призыве Федорова к объединению, но, в отличие от марксистов, не пролетариев, а «смертных всех стран», в общее дело. Н.В. Устрялов отмечает, что в философии Федорова «ее несравненный, головокружительный оптимизм пригоден для уловления душ. Есть в ней нечто современное, от эпохи масс. Она словно просится на трибуны и в микрофоны...»[2]. Исследователей философии Федорова, в первую очередь, удивляет не его учение, в котором Устрялов усматривает «нечто от философского и научного полусвета», одновременно характеризуя его как «незаурядное и захватывающее», а именно влияние его взглядов даже не столько в философии, сколько в идеологии, в науке и литературе. Федоровское учение созвучно духу своего времени как его религиозно-духовным поиском обновления исторического христианства, так и имманентностью позитивным традициям светского прогресса. Одновременно философия Федорова выходит за рамки рациональной философии, она «мифоносна» и потому многообещающа, особенно в наш век, когда человечество явно тоскует по новому или обновленному мифу», – считает Устрялов[3]. Заметим, это высказывание относится к началу 30-х годов прошлого века, к эпохе революционных преобразований в России, и совершенно не случайно философия Федорова привлекла к себе особенное внимание полстолетия спустя, в конце 80-х – начале 90-х годов, в период перестройки, когда общество должно было распрощаться со старым мировоззрением и находилось в поисках новой национальной идеи, общего дела. Именно для учения Федорова, как отмечает Бердяев, свойственна «характерная черта русского духа – искать всеобщего спасения, нести в себе ответственность за всех... И русская душа ищет способов всеобщего спасения, вырабатывает планы и проекты спасения, то социальные, то научные, то моральные, то религиозные и мистические»[4]. Федоровское учение, имеющее религиозно-нравственную мотивацию, опирается для осуществления своего идеала на проекты, реализация которых связывается с наивной, безграничной верой в науку и прогресс эпохи Просвещения XVIII и позитивизма XIX веков. И здесь нам представляется важным заключение Устрялова о том, что философия Федорова «бесстрашно доводит эти традиции до последнего вывода, и тем самым взрывает их изнутри»[5]. Это становится очевидным уже во взглядах его последователя К.Э.Циолковского, который в своей «космической философии» в ее социально-утопических построениях откажется от религиозно-нравственной мотивации, а оставит исключительно естественнонаучную, с упором на прагматизм (полезность) для человека.