Симбиоз Н.Ф. Федорова и К. Маркса

Евразийцы еще используют идеи Федорова как гарант того, что их взгляды не являются однозначно материалистическими, а представляют собой синтез религиозности и материализма, стремясь таким образом оправдать свои заигрывания с послереволюционным марксизмом. Н.А. Сетницкий указывает на то, что «впервые (и в этом бесспорная заслуга клямарских евразийцев)[30] имя Н.Ф. Федорова и его учение были поставлены в связь с нашей действительностью и его проектика частично воплощающейся и подлежащей полному воплощению в России...евразийцы впервые выставили имя Федорова как лозунг и учение его – как основание для реальной, творческой работы»[31]. До этого интерес к учению Федорова как в эмигрантских, так и в дореволюционных философско-литературных кругах не выходил за рамки теоретического ознакомления с «курьезным» мыслителем.

Два положения, разрабатываемые Федоровым, привлекают евразийцев: переосмысление истории, вмешательство в нее через социальное делание; и единство духовного и материального, телесного.

Первое связано со стремлением обосновать некий особый, третий евразийский путь развития России, не европейский и не азиатский. Евразийцы утверждали, что «Россия – особый мир» и стремились придать этому положению идеологическую базу, обосновывая геополитическое, континентальное, экономическое, политическое ее единство как особое «месторазвитие». И далее расширяли эту идеологию на ее культурное и даже фонетикологическое своебразие. Стремление обосновать особый путь России способствовало, по мнению Н.А. Сетницкого, необходимому обращению к учению Федорова не только их, но и большевиков, поскольку «евразийский национализм (комплексный, так сказать) не может рассчитывать на сколько-нибудь прочное единство, он так же слаб и беспочвенен, как идея социалистического пролетарского (т.е., по прямому смыслу, безотеческого) отечества, на которой единственно можно строить социализм в одной стране»[32]. Всех их связывает критика западного пути с его идолопоклонством перед индивидом, крайним эгоизмом, законами борьбы, конкуренции и «вещепоклонством».

Второе положение, сближающее Федорова с евразийцами, связано с необходимостью снять грань между мыслью и делом. Федоров указывает на существование в истории такого состояния, когда «термины душевного мира имели чувственное значение (когда, например, «понимать» значило «брать»)[33], «пользование исследуемыми путями». Федоров резко выступает против мистицизма, настаивая на реалистичности своих замыслов и их реализации, он обосновывает свой проект, «супраморализмом», приматом практической философии, необходимой и неразрывной связью мысли и дела. В период революционных преобразований в России именно марксизм демонстрирует воплощение своих революционных идей, а фундаментом такого деятельного отношения к социальной реальности является его материализм. Для евразийцев это означает, по утверждению Л.П. Карсавина, что евразийство, пересекаясь с марксизмом в признании значимости материальной сферы, одновременно «пересекается с гениальными прозрениями Федорова... в исповедании Федоровым неразъединимости духа и тела, единого духовно-телесного бытия или конкретного единства множества»[34]. Евразийцы стремятся обосновать монизм идеи и реальности, мистики и практики, духа и тела. Ссылаясь на то, что в «русском историческом типе» мистическая и практическая стихии перемешиваются и обуславливают друг друга и в то же время «без социологической и практической базы – все проявления русского мистицизма всегда сводились к беспомощному индивидуализму и анархизму»[35], П.П. Сувчинский призывает к участию в «социальном деле» и отсутствием практики, односторонностью приятия мистики объясняет успех материализма, которому нужно противопоставить евразийство, преодолевающее обе односторонности.

После угасания евразийского движения в 30-х годах прошлого века метаморфозы учения Федорова совершаются все больше по пути их сближения с материализмом и наукой, превращаясь в научную утопию. Раскрывается тот потенциал философии Федорова, который делает возможным, как отмечает Флоровский, то, что, строго говоря, ничто не изменится, если в «религии всеобщего предприятия» «умолчать о Боге (как многие из продолжателей Федорова теперь и поступают)»[36]. Последователи Федорова отходят от религиозно-нравственной обоснованности своих положений, на первое место выдвигается естественнонаучное обоснование и инженерно-технический расчет).