В донецкой степи.

Надрывно, захлебываясь, ревел рудничный гудок. Никогда еще его звуки не казались Артему Бучме такими зловещими. Артем пришел на шахту сменить в забое товарища, как приходил тридцать лет подряд: с карбиткой за поясом, в брезентовой куртке и длиннополой панаме, закрывавшей половину лица.

Шахту взрывали. Еще вчера здесь бурлила жизнь, дымился лиловый террикон; на угрюмой эстакаде, похожей на готового к прыжку зверя, с грохотом опрокидывались вагонетки с углем; резвой птицей сновала по стволу вниз и вверх клеть. А сейчас омертвел рудничный двор: срублены столбы, вагонетки валяются в канавах, дымятся обуглившиеся балки, и красавец-копер, согнутый, изуродованный, прильнул к земле.

На глаза Артема навернулись слезы. Все это ему казалось дурным сном. Он выпустил из рук кайло и побрел по запыленной дороге к городу.

Второй раз в своей жизни переживал Артем Бучма шахтерское горе. Он хорошо помнил, как в 1918 году уходили из Донбасса отряды Клима Ворошилова. Домик Бучмы стоял у самой дороги. Ночью, когда на дворе бушевала метель, в дверь постучались. Вошли двое.

- Ну и ну, в хате тоже холодно, - потирая руки, проговорил высокий человек в кубанке, с саблей на боку. - Дай, что ли, огоньку.

Закурив трубку, спросил хозяина:

- О чем грустишь?

- А чему радоваться? - угрюмо ответил Артем. - Шахту завалили, сами мерзнем. А пласт у нас какой! Весь Донбасс обойди - такого не отыщешь. Сам наружу прет. Ткнешь пальцем в землю - на уголь напорешься. Угля тут видимо-невидимо. А вот рубать некому...

Выпуская сизый дымок изо рта, гость говорил:

- Вот погоди, прогоним ворога из Донбасса, тогда и за уголек возьмемся. И ваших пластов не хватит. Верстами будем грызть землю. Такая у вас тут жизнь потечет - умирать не захочешь. Попомни мое слово!

Утром, чуть свет, гость вышел на крыльцо. Ординарец подвел коня. Гость вскочил в седло и, поплотнее стянув на плечах бурку, понесся по запорошенной снегом степи. Это был Александр Пархоменко, проходивший здесь со своими эскадронами в тревожные дни, когда враг наседал на Донбасс. С тех пор прошло много лет. Слова Александра Пархоменко сбылись. На месте грязного, утопавшего в пыли поселка Сорокино вырос красивый город с прямыми улицами, обсаженными кленами и пахучими липами, с уютными кирпичными домиками, крытыми розовой черепицей и бледно- серым этернитом. В тенистом саду, разбитом на месте свалки, по вечерам играл оркестр, шумно веселилась молодежь. И трудно было вообразить, что совсем недавно здесь расстилалась широкая холмистая степь, шелестел на ветру ковыль и кланялись до земли ярко-красные головки репейника.

На глазах Бучмы менялся городок, выросший в степи. День и ночь к Краснодону подходили поезда. Шахтеры нагружали их углем и отправляли во все концы страны. И страна не оставалась в долгу перед горняками: на шахты прибывали новые механизмы, врубовые машины, транспортеры, моторы, открывались в городе школы, больницы, кинотеатры, строились новые, удобные для жизни дома.

А сейчас Артем Бучма не узнавал своего городка: дома вроде стали меньше, и деревья будто поредели в садах. Да и люди не те, что прежде: суровые, хмурые лица. За плечами- котомки, в руках -узлы. Молча бредут по улицам. Куда?

Он спросил об этом у белобрысого паренька, помогавшего девушке нести узел.

- Немец близко, дед! - бросил паренек на ходу.

Люди покидали родные гнезда, бежали неведомо куда. Уже открылись первые раны города. Вот разрушенная хата; У свежей глубокой воронки стоит малыш, повязанный темным платком. На поясе болтается шахтерская лампочка: видно, отец подарил, уходя на фронт. Ребенок не плачет. Страх сильнее слез. У мальчика не стало больше матери. Он не знал, куда итти, где приютиться.

Когда Артем вышел на Садовую улицу, сердце его болезненно сжалось. Навстречу двигались наши войска; бойцы были изнурены, черны от пыли и пота. Отражая натиск немцев, они с жестокими боями отступали из Ворошиловграда. Громыхая по мостовой, тянулись обозы.

Артем Бучма остановился у дороги, поднял руку, словно хотел задержать движение потока, хотел крикнуть - и не смог: слова застряли в горле.

И долго стоял он на мостовой - бледный, подавленный, немой от горя.

НАШЕСТВИЕ

Утром двадцатого июля в город ворвались немцы. Сначала по пыльной дороге проехали танки с черными крестами на броне, потом промчались зеленые машины с высокими бортами. Обгоняя их, неслись мотоциклисты в оранжевых, как на маскараде, очках. Медленно плыли пушки, задрав к небу длинные хоботы. Это было зловещее нашествие врага.

Весь этот поток хлынул на каменскую дорогу. Он казался нескончаемым. По городу уже ходили слухи, что немцы перебрались через Северный Донец и растеклись по степи.

Жители забились в укромные углы. Немцы нагло врывались в дома, взламывали комоды, сбивали замки с сундуков, срывали с кроватей одеяла, вязали вещи в узлы и тащили в машины.

У калитки одного из шахтерских домиков, разметав руки, лежала убитая женщина. Около нее сидел трехлетний белокурый мальчик и лепетал:

- Мама, тебе больно? Да?

Немцы привязали к деревьям восемь пожилых женщин, четырех стариков и девочку (эти люди отказались " угощать" немцев молоком) и затем расстреляли их. Несколько дней трупы расстрелянных висели на деревьях.

Город жил в страхе.

На домах и заборах появились аршинные приказы немецкого коменданта:

" Приказываю всем кто имеет огнестрельное или холодное оружие, сдать его в комендатуру города Краснодона по истечении 24 часов. Кто уклонится от сдачи, будет немедленно расстрелян.

Приказываю явиться для регистрации всем коммунистам, комсомольцам и евреям. За неявку - расстрел. Запрещаю появляться населению на улицах после 6 часов вечера".

Вскоре было объявлено об открытии " биржи труда": здесь надлежало зарегистрироваться " здоровому населению".

Узнали жители и о том, что в городе учреждена полиция и что возглавил ее некий Суликовский, что управляющим дирекциона назначен барон Швейб, который якобы приступает к восстановлению шахт.

Но у барона Швейба нашлось более экстренное занятие. Немецкие солдаты награбили много меда, масла, варенья, а банок для упаковки всего этого не было. И барон решил немедленно оборудовать мастерскую для производства банок. В городе стали искать мастеровых. Семнадцатилетнего электромонтера Володю Осьмухина, сына шахтера, привели в мастерскую

-Будешь запаивать банки! - приказали ему. Вскоре встретив на улице своего друга Степана Сафонова, Володя сказал ему:

-Если бы ты видел, сколько они, дьяволы, добра в Германию отправляют! Во мне все закипает. Не могу больше терпеть! Не могу!