Глава 6. На следующий день после возвращения из Берлина Феррис отправился в Управление общей разведки к Хани Саламу

Амман

На следующий день после возвращения из Берлина Феррис отправился в Управление общей разведки к Хани Саламу. Охранник на пропускном пункте сначала остановил его бронированный джип на въезде, а затем махнул рукой, разрешая ехать дальше. Очевидно, уже прошли слухи, что он — друг паши. В такой стране, как Иордания, это дорогого стоило. Вся жизнь вращалась вокруг королевского двора, слухи распространялись беспрепятственно, как вода. Придворные, казалось, знали все и обо всем. Например, в течение пары дней весь дворец знал, что Феррис назначен исполняющим обязанности начальника отделения ЦРУ уже через пару недель после его прибытия, после высылки из страны Фрэнсиса Элдерсона. Предполагалось, что это должно быть большой тайной, но весь этот город был как одна большая компания. Или «Компания», «контора», как сотрудники ЦРУ называли свое ведомство.

Штаб-квартира УОР находилась на вершине отвесно вздымавшейся горы в Абдуне, неподалеку от посольства США. Само здание не было видно с дороги, но, сделав очередной поворот, вы внезапно натыкались на него, словно на выросший из земли замок. Во внутреннем дворе развевался зловещий черный флаг «Мухабарата» с надписью на арабском «Суд грядет». В ясную погоду ночью можно было увидеть вдали огни Иерусалима. УОР было огромной организацией. Никто в точности не знал, сколько людей находится на жалованье у тайной полиции, так что оставалось предполагать наихудший вариант: человек, сидящий рядом с тобой в ресторане, не информатор ли он? А что насчет баваба, охраняющего дом, где находится твоя квартира, или человека, работающего рядом с тобой в офисе? Любой из них мог быть информатором, а еще есть десяток других, тщательно записывающих все события твоей жизни. Кто знает? Сидя в баре, молодые иорданцы иногда начинали играть в игру, пытаясь угадать, кто же работает на «Мухабарат», но они осмеливались заниматься этим лишь в тех случаях, если имели богатых папочек, которые смогли бы при надобности замять дело. В этом была главная сила Хани. В отсутствие реальной информации людям приходилось предполагать, что его соглядатаи притаились повсюду.

Феррис принес с собой запечатанный портфель, в котором были протоколы нескольких радиоперехватов, сделанных УНБ. Беседы некоторых членов королевской семьи, недавно пытавшихся выкачать из королевской казны побольше денег. Это была идея Хофмана — сделать подарок Хани, через некоторое время после начала встречи. Смысл был таков: долг платежом красен.

Секретарь Хани встретил Ферриса у входной двери и повел его внутрь. Феррис миновал прихожую на первом этаже, расписанную яркими фресками. На них был изображен молодой король в окружении членов семьи. Потом они стали подниматься по огромной лестнице. Что-то в этом было от причудливого и роскошного холла дорогого отеля, отделанного полированным тиком и блестящим хромированным металлом. Изящество внутреннего убранства поражало большинство иорданцев, которые представляли себе штаб-квартиру разведки тюрьмой в стиле Кафки. Но служащие УОР всегда любили хорошую жизнь, иногда даже чрезмерно. Один из предшественников Хани сам отправился в тюрьму, когда стало известно о том, что он помогал своим друзьям получать выгодные контракты в обмен на крупные суммы, поступавшие на секретный счет в банке.

Ферриса проводили в кабинет гостеприимного заместителя Хани, который угостил его чаем и немного поболтал с ним. Директор освободится через пару минут, сказал он. Вскоре адъютант сообщил, что начальник готов встретить посетителя. Феррис пересек огромный холл и вошел в просторный кабинет, в котором висели большие портреты молодого короля и его покойного отца. Хани встал из-за стола и пошел навстречу американцу.

— Салам алейкум, Хани-паша! — сказал Феррис.

Наклонившись, американец поцеловал иорданца в обе щеки.

Хани был польщен таким знаком уважения. Затянувшись сигаретой, он выпустил почти идеальное кольцо дыма в сторону Ферриса.

— Мы всегда рады тебе, Роджер. Ты должен был родиться арабом. У тебя такие хорошие манеры, за это ты нам так нравишься.

— Я не араб. Просто американец, хорошо говорящий на вашем языке.

— Все может быть, все может быть, — улыбнулся Хани. — Может, какая-нибудь бабушка или дедушка. Я это вижу, а я никогда не ошибаюсь в таких делах.

— На этот раз ошиблись, — ответил Феррис, дружески улыбаясь.

Он никогда не говорил о своих предках. Управление вообще не одобряло разглашения какой угодно конкретной информации, но тут дело было даже не в этом. Просто Феррис не считал, что его личная жизнь касается кого-либо, с кем он общается по работе.

— Слава Аллаху! Садись, — сказал Хани, показывая на софу.

Этим утром он был в особенности похож на Дина Мартина. Твидовый пиджак, рубашка без галстука и замшевые мокасины, которые он, должно быть, купил во время недавней поездки в Лондон.

— Хорошо выглядите, — сказал Феррис.

Это было чистой правдой. Человек, находящийся перед ним, просто светился отменным здоровьем. Должно быть, в награду за свои усилия в Берлине он попил там какой-нибудь особо классной выпивки.

— Как твоя нога, дорогой? В Берлине ты хромал. Ты пытался скрыть это, но я заметил. Надеюсь, ты поправился. Я переживаю за тебя.

— Отлично. Самое лучшее — это снова вас видеть, Хани-паша.

— Я вернулся из Германии вчера. Отличная страна, но никудышная разведка. Не думаю, что они хотя бы узнали, что я там побывал. А когда я вернулся, мои люди сразу сказали, что ты хочешь со мной увидеться. Сразу! — сказал Хани, приподняв брови.

— Это все Милан. Европейцы с ума сходят. И Белый дом с ума сходит. И все орут на нас.

— И на меня, — ответил Хани, всплеснув руками. — Чтобы встретиться с тобой этим утром, мне пришлось отменить визиты представителей от Италии, Франции и Великобритании. Все хотят результатов уже через день. Думаю, они не слишком понимают суть работы разведки. Это не микроволновая печь. Эд Хофман тоже понимает. Он-то знает, что быстро хорошо не бывает.

— Ваша операция в Берлине определенно заинтересовала мистера Хофмана. Он поручил мне поздравить вас. Думаю, он весьма впечатлен ею.

Феррис умолк, решив не скатываться до откровенной лжи.

— Скажи Эду, что я благодарен ему за похвалу. Будь она от кого другого, я счел бы ее за обычную лесть, просто из желания что-то выгадать, — ответил Хани. Его губы тронула легкая улыбка. Словно плавник акулы, прорезавший водную гладь.

— Но нам надо быстро разбираться с этим, Хани-паша. Как вы можете догадаться, у мистера Хофмана есть куча вопросов по поводу Мустафы Карами, того человека, к которому мы приходили в Берлине.

— О да, могу себе представить.

— В особенности мистера Хофмана интересует, как прошла ваша вторая встреча.

Феррис старался не слишком напирать, сразу переходя к делу, но с Хани никогда нельзя было понять, сколько у тебя есть времени. У молодого короля была привычка появляться в самые неподходящие моменты, в результате чего глава разведки был вынужден тут же оставлять все прочие дела.

— Сложное дело, — ответил Хани. — Хорошее, но сложное.

— Почему? Вы взяли этого парня тепленьким. «Поговори с матерью». Самая лучшая уловка, какую я когда-либо видел. А направление, в котором вы работаете, интересует и нас.

Феррис оставил Хани ниточку, за которую можно было бы потянуть, но тот лишь дал понять, что оценил похвалу.

— Да, мы взяли его «тепленьким», как ты и сказал. Вторая встреча прошла хорошо, как и третья, незадолго до того, как я отбыл оттуда. Теперь он наш, можно быть уверенным. Но дело все равно слишком сложное.

Феррис подождал объяснений. Когда их не последовало, пришлось спросить самому:

— Почему оно сложное?

— Потому, что «Аль-Каеда» — штука сложная. Много слоев, один за другим. Каждый, кто пытается перейти из одного слоя в другой, оказывается на подозрении. Нельзя ничего сделать самому, приходится ждать, когда тебе позволят.

— Но мы-то ждать не можем. Вы это знаете. Особенно после Милана. Мы надеемся, что вы быстро введете в игру этого Мустафу.

— Согласен, ждать мы не можем. Ждать, пока снова убьют людей. Но, с другой стороны, мы должны ждать. Я терпеливый человек, даже когда спешу. Я слишком много времени потратил на подготовку этой операции, чтобы сейчас начать торопиться. Даже если этого от меня хочет Эд Хофман.

Феррис помедлил с ответом. Хани слишком осторожен. Самое время отдать припасенный подарок.

— Мистер Хофман поручил мне отдать вам кое-что. Думаю, вам это понравится. Записи телефонных разговоров в Европе и Америке некоторых членов королевской семьи, которые… беспокоят короля. Особенно вас заинтересует запись бесед с ливанским банкиром в Париже, который управляет некоторыми счетами королевской семьи.

Феррис открыл портфель и передал Хани распечатки.

— Ах да.

Хани глянул первые пару страниц, а затем закрыл папку и, прищурившись, посмотрел на Ферриса:

— Что ж, очень хорошо. Уверен, Его Величество это заинтересует. Как хорошо, что Эд столь щедр к нам.

Похоже, подарок привел Хани в некоторое раздражение, хотя Феррис и не мог понять почему. Король сам обмолвился парой слов о своих непутевых родственниках в разговоре с директором во время своего последнего визита в Вашингтон.

— Он хочет встретиться с вами и скоро прибудет в Амман.

— Да, знаю. Ему что-то нужно, и мне интересно что же, — ответил Хани, улыбаясь и прикуривая очередную сигарету.

Феррис не стал спрашивать, откуда ему известно о приезде Хофмана. Может, тот сам ему сказал. Может, Хани только делает вид, что знает. Без разницы.

— Он собирался поговорить об этом деле.

— Добро пожаловать. Алан ва салан. Если он только не попытается сам руководить операцией. Тогда он наделает ошибок. Вот почему ты нам нравишься, Феррис. Ты всегда знаешь, чего именно ты не знаешь. Ты молод, умен, говоришь по-арабски и уважаешь старших. Ты араб, втайне.

Хани подмигнул ему.

— Мы можем получить протокол допроса Карами? — спросил Феррис. — Это помогло бы мне в работе с Хофманом.

— Нет. К моему глубочайшему сожалению. Это было бы неправильно. Но я могу изложить информацию в общих чертах. Карами был на связи с человеком из тренировочного лагеря в Афганистане. Сейчас этот человек находится в Мадриде. Они встречались в Будапеште. Человек из Дубай, который присылал ему деньги, получал их от другого, из Карачи, но мы пока не знаем его имени. Карами был курьером во время диверсии на американском корабле «Коул» в двухтысячном году. Он единожды ездил в Йемен, но с тех пор они не привлекали его к операциям. Он «крот». Они держат его наготове для чего-то другого. А может, просто забыли о нем. Как ни печально, хабиби, но сам по себе этот человек не сможет помочь нам пробраться к ним внутрь. Если он попытается выйти на связь с большими боссами, ему откажут. Но насчет него у меня есть другая идея.

— Какая? — спросил Феррис, стараясь не хмуриться.

— Не могу сказать, — ответил Хани. Это гладкое лицо, густые черные волосы и хорошо подстриженные седые усы. — Нет, неправда. Мог бы сказать, если бы хотел, но не хочу.

— Почему же? Мы охотимся за одной и той же целью. Я уверен в этом. Почему же нам нельзя сотрудничать?

— Потому что это моя операция. Мы поделимся с вами ее результатами. Но вам необходимо дать мне возможность провести ее так, как я считаю нужным. Потому что… будем откровенны, дорогой, потому что у вас нет другого выхода.

Хани улыбнулся. Его обаяние неотразимо, подумал Феррис, даже тогда, когда он говорит вещи, которые сильно осложняют тебе жизнь.

— Хофмана это не обрадует, — сказал он.

— Маалеш. Очень плохо. Но он с этим справится. Кто же здесь любит американцев больше, чем я?

— Лэнгли оплачивает многие здешние счета.

— Это угроза, мой дорогой Феррис? Как здорово. Ты становишься настоящим начальником отделения. Только не повторяй ошибок своего предшественника, или нам тоже придется вышвырнуть тебя вон.

Иорданец улыбнулся. В его глазах светилась полнейшая уверенность в себе. Никто не собирался обсуждать прегрешения предшественника Ферриса, Фрэнсиса Элдерсона, но никто и не забыл о них. Хани похлопал Ферриса по спине.

— Ты здесь представитель больших ребят из Лэнгли. Я это понимаю. Но, угрожая мне таким образом, ты лишь демонстрируешь свою слабость, так что больше не заводи такие разговоры. И скажи своему начальнику отдела, что, если он во время своего визита будет слишком напирать на финансовый вопрос, он об этом пожалеет. Надеюсь, мы больше не будем говорить на эту тему?

— Не будем, — ответил Феррис. — Но не могу ничего гарантировать насчет возможной реакции мистера Хофмана.

— Все будет хорошо. Вы ведете войну, и вам необходимо доверять своим друзьям. Попей чаю.

Вечером Феррис вернулся в свою квартиру в Шмейсани. Она находилась на верхнем этаже дома, принадлежащего пенсионеру-палестинцу, бывшему инженеру. Из окон открывался прекрасный вид на молочно-белые здания города и холмы вдали. Феррис вышел на балкон. Солнце еще не зашло, и здания Аммана отбрасывали затейливые тени. Налив себе водки, Феррис сел, глядя на слабое мерцание огней Иерусалима вдали. Обычно он любил оставаться один, в тепле и пустоте своей надежной квартиры. Людям в реальной жизни нужны безопасные, конспиративные квартиры, но не всегда. Для Ферриса, по крайней мере, этот вечер был иным.

Он подумал о своей жене. Гретхен посылала ему письма со словами любви, в которых романтические фразы, наверное переписанные из «Космополитен», чередовались с описаниями жизни Управления юрисконсультов. У нее все было разложено по полочкам. Секс, закон, политика. И она была экспертом во всех этих областях. Он попытался подумать о Гретхен с нежностью, но ее образ ускользал из его сознания. У Ферриса уже не получалось сосредоточиться на нем. Что-то расклеилось, ее незримый дух уплыл, летя над холмами Аммана, в Америку, к ее большому дубовому столу в Министерстве юстиции. Феррис вдруг понял, что ему безразлично даже то, если она там занимается с кем-то сексом. Наверное, это знак того, что он сам, в глубине сердца, утратил супружескую верность.

В пустое пространство души Роджера Ферриса ворвалась другая женщина, Алиса Мелвилл. Они повстречались в Аммане три недели назад. Феррису она сразу понравилась, и он снял с пальца обручальное кольцо, когда пригласил ее поужинать. Он сделал это впервые в жизни. Потом он пригласил ее к себе.

— Не испытывай судьбу, — сказала она. Когда Феррис ответил на это мрачным взглядом, она поцеловала его в щеку. — Беру слова назад. Испытывай судьбу, но не сегодня, — прошептала она.

Отчасти Алиса так понравилась ему именно тем, насколько она была непохожа на его жену. Гретхен была человеком, чьи жизненно важные вопросы были уже давно решены. Алиса же давала понять, что такие вещи все еще открыты для обсуждения. Она работала с палестинскими беженцами и с жаром рассказывала о страданиях арабов. Если бы сослуживцы Ферриса повстречались с ней, они бы мгновенно прониклись к ней недоверием. Поэтому он был намерен всячески избегать этого. И главное, в Алисе была какая-то загадка. С Гретхен все было просто, что называется, наличными и при вас. Ум, красота, амбиции. Алиса была неуловимой, чем-то напоминая Феррису арабов. Под маской видимой открытости у них крылась хитрость, такой человек никогда не скажет всего, что знает.

Перед тем как Феррис отправился в Берлин, он получил письмо от Алисы. В нем она продолжала тему их разговора во время последней встречи, когда они напились и принялись рассуждать о политике. Тон письма был и серьезным, и ироничным одновременно, Феррис догадывался, что это и составляет стиль общения Алисы, но пока не был уверен, поскольку еще недостаточно узнал ее. Он хранил это письмо в кармане и сейчас, сидя на балконе, снова достал его и принялся читать в тусклом свете, едва разгонявшем черноту ночи.

«Я ненавижу эту войну, Роджер, — писала она. — В конце концов, когда же она началась, в 2001 году, или во времена Крестовых походов, или когда-то еще? И кто эти „плохие парни“, о которых всю дорогу говорят твои друзья из посольства? Предположим, это не все мусульмане, а только те, которые ненавидят Америку. Все равно, это очень много людей. И что мы собираемся делать? Убить их всех? И как мы собираемся заставить хоть часть их возлюбить нас, если продолжаем убивать их? Может, я глупая, но я не понимаю. Надеюсь, мы сможем снова поужинать вместе. Можем пойти потанцевать в этот новый клуб в Шмейсани. Не переусердствуй с работой. Я по тебе скучаю. А ты по мне скучаешь, хоть чуточку?» Подпись с затейливыми завитками.

Сидя на балконе и допивая вторую рюмку водки, Феррис подумал, что на самом деле очень скучает по ней. Он попытался позвонить Алисе на мобильный, но ответа не было. Может, она с кем-то другим, или куда-то отправилась, или просто напускает загадочности?

Феррис понял, что ему тоже надо написать письмо. Но не Алисе, с которой он достаточно скоро увидится. Гретхен. Они оказались в безвыходной ситуации. Оба знали о ней, но не желали признаваться. Если бы она отправилась с ним в Амман или он бы отказался от назначения и остался в Вашингтоне, у них бы появился хоть какой-то шанс. Но даже в этом случае они бы остались совершенно разными людьми. На самом деле Гретхен не хотела быть его женой. Она никогда не призналась бы в этом, но она слишком занятой человек, чтобы быть чьей-то женой. Сам факт замужества за офицером разведки ей, конечно, нравился. Это подходило под ее образ. Семейная пара воинов. Хотя какая они семейная пара?

Давай, сказал себе Феррис. Он вернулся в дом, сел за компьютер в кабинете и принялся набирать текст. «Моя дорогая Гретхен…» Нет: «Дорогая Гретхен. Когда в июне я уезжал из Вашингтона, мы сказали, что нам надо поговорить, но у нас этого так и не получилось. Сейчас я понимаю, что нам надо было сделать это. Наш брак распался…» Нет: «Наш брак в опасности. Мы оба знаем это. Мы месяцами живем врозь, и этому конца не видно. Ты не хочешь бросать свою работу, я — свою, особенно после того, что произошло в Ираке. У нас не осталось возможности жить вместе, как мужу и жене. Если мы и дальше будем жить порознь, мы неизбежно встретим других людей…» Нет: «Если мы не собираемся впредь жить вместе, думаю, тебе следует проконсультироваться с юристом…»

Феррис перестал набирать текст. Он задумался о юристах, о драке за деньги, о досадном статусе разведенного. Он нажал кнопку сохранения, а потом стер файл. Сама идея таких разбирательств приводила его в бешенство. Гретхен умнее его, а ее заработок юриста куда больше его жалованья офицера разведки, нынешний или даже будущий. Через пару лет она уволится из Министерства юстиции, пойдет в какую-нибудь расчудесную юридическую фирму и будет иметь четыреста тысяч долларов в год. Феррис смог бы заработать такие деньги, только разворовывая оперативные фонды, но это не для него, по крайней мере пока. А уж она ему спуску не даст.

Проблема Гретхен в том, что она терпеть не может людей слабее себя. А в эту категорию попадают почти все. Когда они познакомились в Колумбийском университете, Гретхен сказала Феррису, что собирается голосовать за республиканцев на следующих президентских выборах. Это была не столько проверка, сколько предупреждение. Феррису было плевать. Политика утомляла его, а Гретхен она приводила в возбуждение. Она была ослепительна в своей выдержке и уверенности — качествах, которые обычно присущи молодым и амбициозным мужчинам. Было ли это тем, за что Феррис полюбил ее? Отчасти да. Она знает, как быть успешной, и в отблеске ее славы он тоже чувствовал себя не последним человеком, просто за счет того, что он рядом с ней. Но и она понимала, что живет у него внутри. Когда он принялся работать над темой радикальных исламистов, еще в «Тайм», она была одной из немногих, кто понял его. «Они опасны, Роджер, — сказала она. — Сделай что-нибудь с этим».

Они оказались вместе потому, что были совершенны. Она всегда так ему говорила. Она яркая женщина, такая, с которой не стыдно пройтись по Пятой авеню под Рождество. Она носила красное, слушала «U2» и загорала в бикини в роскошном солярии, до черноты. Когда она выпивала, она становилась сладостно дрянной девчонкой, с темными глазами с поволокой, в которых читалось «Возьми меня». А ее желание получить удовольствие было столь собственническим, как будто она складывала все оргазмы своей жизни на банковский депозит. Когда она не занималась любовью, она спала, как сытая кошка, а Феррис иногда лежал рядом с ней, проснувшись и не понимая, почему чувствует себя одиноким.

Они поженились потому… похоже, потому, что это было правильно. Все их друзья переженились. Это как момент всплеска активности на бирже. Если ты видишь, что все покупают, надо покупать. Но ведь он действительно не любил никого, кроме нее. Она ждала его два года, когда он отправился в Йемен. «Пришло наше время», — сказала она, когда он вернулся. Они подыскали себе квартиру в Калораме, а незадолго до 11 сентября 2001 года она пошла на работу в Министерство юстиции.

Она всегда была патриотом, но после 11 сентября у нее появилось ощущение личной ответственности. Такое происходит, когда амбиции соединяются с идеалами, некая химическая реакция, которая сделала ее несколько другим человеком. Ее ярость нашла себе применение в Министерстве юстиции, она начала заниматься делами, подобными тем, с которыми Феррис сталкивался в своей карьере разведчика. Его это обеспокоило. Как-то вечером она спросила его о методах ведения допроса. Она задавала конкретные вопросы. Насколько сильный вред надо причинить человеку, чтобы он заговорил? Как долго люди приходят в себя после допроса? Это не была пустая болтовня насчет допросов, если такая вообще возможна. Феррис заподозрил, что она проводит какое-то расследование. Он сказал, что не знает чего-то особенного, кроме того, что им объясняли на «Ферме». Она явно была разочарована.

Но проявила настойчивость, и наконец Феррис рассказал ей, что один раз в жизни был свидетелем жесткого допроса, в Йемене. Местная служба безопасности поймала человека, подозреваемого в связи с «Аль-Каедой», и допрашивающие избивали его более трех суток. Клюшкой для крикета — вот что врезалось в память Феррису. Они не давали допрашиваемому потерять сознание, чтобы он почувствовал всё новые удары боли. Наконец, обезумев от страха, заключенный начал выкрикивать ответы. Те, которые, как он думал, желали услышать от него допрашивавшие. Но это лишь разозлило их еще больше, и они принялись бить его еще сильнее. Вскоре он умер от черепно-мозговых травм и кровопотери. Феррис видел все это.

— И ты не приказал им остановиться? — спросила Гретхен.

— Нет. Я думал, что в конце концов это сработает. Но он умер.

— Никогда и никому не рассказывай того, что рассказал мне, — сказала Гретхен. — С технической точки зрения ты нарушил закон.

Когда Феррис спросил ее, с чего это она так заинтересовалась допросами, она не ответила. Она вышла, что-то записала у себя в блокноте, а потом вернулась к нему, и несколько верхних пуговиц на ее блузке были расстегнуты.

Этот разговор вывел Ферриса из равновесия. Ему хотелось верить, что Гретхен чувствует себя так же, но уверенности не было. До него стало доходить, что для Гретхен законы были просто еще одним средством побеждать других. Что-то вроде устранения ограничений, так, чтобы ваш клиент, в ее случае — президент США, мог делать все, что ему вздумается. Было в этом что-то и от секса, садомазохистского. Для нее закон — средство раскрепостить людей, чтобы они действовали по своему усмотрению.

Она гордилась тем, что Феррис получил ранение в Ираке. Он-то думал, что шрамы вызовут у нее отвращение, но она с удовольствием прикасалась к ним, словно во искупление его страданий. Но у нее не было шансов сделать это. В то мгновение на шоссе 1 Феррис заглянул в бездну, думая, что умирает, и понял, что ее нет рядом с ним. Как ей сказать об этом? На протяжении всего лечения он продолжал чувствовать себя разделенным с ней. Он понял, что есть то, чем он никогда не делился с Гретхен и уже никогда не поделится.

Феррис снова набрал номер мобильного Алисы, и после четвертого гудка она наконец взяла трубку. У нее был сонный голос. Она дремала, и поначалу, казалось, даже не вспомнила, кто он такой. Он постарался не выказать раздражения. Он не имеет права, она же ему не принадлежит.

— Я пытался найти тебя, — сказал он. — Где ты была?

— В основном — здесь, на денек уезжала в Дамаск. Иногда я не отвечаю на звонки на мобильный.

— А что ты делала в Дамаске?

— По магазинам ходила, — коротко ответила она. — На самом деле я думала, а что там с тобой случилось? Думала, может, я тебе разонравилась.

— Я тоже уезжал. Надо было посетить другую страну.

— Ага-а, — с откровенным недоверием протянула она.

— Я хочу увидеться с тобой. Поскорее. Ты свободна завтра вечером?

Завтра четверг, у мусульман начало выходных. Последовала долгая пауза.

— Я не знаю… — начала она.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Феррис, затаив дыхание.

— Я не знаю, смогу ли ждать так долго, — сказала она и засмеялась тому, как ловко над ним подшутила.

Закончив говорить по телефону, Феррис снова вышел на балкон. На город спустилась ночь, повеяло сухой прохладой пустыни. Амман горел чашей огней в черноте ночного неба. Феррис почувствовал себя не то чтобы хорошо, но уже совсем не так плохо.