Неуловимые тайны 4 страница

Каждый раз, когда по той или иной причине упоминалось интервью в «Тайм», недовольство Кастанеды было очевидным. Он замечал дону Хуану, что «Тайм» — чересчур влиятельный и важный журнал. Дон Хуан, напротив, настаивал на том, чтобы он дал интервью.

— Интервью было дано «на всякий случай», — сказал Кастанеда, снова неформально используя типично аргентинское выражение.

Мы также поговорили о критиках и о том, что было написано о его книгах. Я упомянула Р. де Милля* и других критиков, которые высказывали сомнения в правдивости его работ и их антропологической ценности.

* Ричард де Милль. Записки о доне Хуне. Контрверсия. Т. 1 и Т. 2. К.: София, 1996.

— Работа, которую я должен сделать, — сказал Кастанеда, — не зависит от всего того, что могут сказать критики. Моя задача состоит в представлении знания наилучшим возможным способом. Ничего существенного сказать они мне не могут, поскольку я больше не писатель Карлос Кастанеда. Я не писатель, не мыслитель, не философ... следовательно, их атаки не достигают меня. Теперь я знаю, что я ничто. Никто не может ничего отнять у меня, поскольку Джо Кордоба — ничто. В этом нет никакого чувства собственной важности.

— Мы живем, — продолжал он, — на уровень ниже мексиканских крестьян, и это уже говорит о многом. Мы коснулись дна, и мы не можем опуститься ниже. Разница между нами и крестьянином заключается в том, что он надеется, хочет иметь различные вещи и работает, чтобы в будущем иметь больше, чем он имеет сегодня. Напротив, мы ничего не имеем и хотим иметь ещё меньше. Можете себе такое представить? Критика не может попасть в цель.

— Самой полной жизнью живу я тогда, когда я Джо Кордоба, — воскликнул он неистово, вставая и разводя руки в жесте изобилия. — Джо Кордоба, целый день жарящий гамбургеры, чьи глаза полны дыма... Вы меня понимаете?

Не все критические отзывы были негативными. Октавио Паз, например, написал очень хорошее предисловие к испанскому изданию «Учения дона Хуана». Мне это предисловие кажется самым удачным.

— Да, — сказал Кастанеда прочувствованно. — Это предисловие великолепно. Октавио Паз — истинный джентльмен. Может быть, он — один из последних, которые ещё сохранились.

Фраза «истинный джентльмен» не имеет отношения к неоспоримым качествам Октавио Паза как мыслителя и писателя. Нет! Фраза указывает на внутренние качества, на его оценку как человека. Слова «один из последних, которые ещё сохранились» подчеркивают тот факт, что он принадлежит к существам, которые находятся под угрозой исчезновения.

— Ну хорошо, — продолжал Кастанеда, пытаясь смягчить впечатление, — может быть, сохранились два джентльмена.

Второй — это некий мексиканский историк, друг Карлоса, имя которого не было нам знакомо. Кастанеда рассказал нам о нём несколько историй, которые свидетельствовали о его физической и умственной живости.

Затем Кастанеда объяснил нам, как он выбирает письма из тех, что ему приходят.

— Хотите, я объясню, каким образом я выбрал ваши? — спросил он, обращаясь непосредственно ко мне.

Он рассказал, что один из его молодых друзей получает его почту, складывает письма в сумку и хранит их до возвращения Кастанеды в Лос-Анджелес. Будучи в городе, Кастанеда всегда придерживается следующего порядка: сначала он высыпает всю корреспонденцию в большой ящик, «похожий на ящик для игрушек», а затем вынимает оттуда одно письмо. Это письмо он читает и отвечает на него. Ясно, что при этом он не делает никаких записей. Кастанеда не оставляет за собой следов.

— Письмо, которое я вынул, — объяснил он, — было вашим первым письмом ко мне. Потом я нашёл второе. Вы не можете себе представить, как проблематично было найти ваш номер телефона! Когда я уже считал, что удача не улыбнется мне, я получил его при помощи университета. Я действительно уже думал, что не смогу поговорить с вами.

Меня очень удивило, как много неудобств пришлось ему перенести, чтобы связаться со мной. Похоже, что, как только моё письмо оказалось в его руках, он пытался использовать все возможные способы. В магической вселенной много внимания уделяется «знакам».

— Здесь, в Лос-Анджелесе, — продолжал Кастанеда, — у меня есть друг, который часто мне пишет. Каждый раз по возвращении я прочитываю все его письма одно за другим, как если бы это был дневник. И вот однажды среди его писем попало ещё одно, которое случайно я вскрыл. Хотя я сразу понял, что это письмо не от моего друга, я прочел его. Тот факт, что оно попало в стопку, был знаком для меня.

Это письмо свело Кастанеду с двумя людьми, которые рассказали ему об очень интересном опыте. Однажды ночью они ехали на машине и им надо было выехать на Сан-Бернардинское шоссе. Они знали, что им нужно ехать до конца улицы, а затем свернуть налево и ехать прямо, пока они не выедут на шоссе. Так они и поступили, но через 20 минут обнаружили, что находятся в странном месте. Это не было Сан-Бернардинское шоссе. Они решили выйти из машины и спросить кого-нибудь, но им никто не помог. В одном из домов, в который они постучали, их встретили криками.

Кастанеда продолжал рассказывать нам, что двое друзей тогда спустились вниз по дороге, пока не подъехали к заправочной станции. Они спросили, в каком направлении надо ехать. Им рассказали лишь то, что они знали сами. Поэтому они повторили те же самые шаги и без всяких неудобств выехали на шоссе.

Кастанеда встретился с ними. По-настоящему заинтересован в разгадке тайны был только один из друзей.

— На земле, — сказал Кастанеда в качестве объяснения, — есть такие особые места, в которых существуют проходы, и через них можно попасть ещё куда-то. — Тут он остановился и предложил показать нам такое место. — Это рядом... В Лос-Анджелесе... Если вы хотите, я могу взять вас с собой. Земля — это нечто живое. Места, о которых я говорил, — это входы, через которые земля периодически получает силу или энергию из космоса. Такую энергию воин должен накапливать. Может, если я буду строго безупречен, я смогу подойти к Орлу близко. Может быть!

— Через каждые 18 дней волна энергии падает на Землю. Считайте, — предложил он нам, — начиная с третьего числа следующего августа. Вы сможете почувствовать её. Эта волна энергии может быть сильной или слабой; раз на раз не приходится. Когда Земля получает очень большую волну энергии, она всегда достигнет вас, где бы вы ни находились. По сравнению с величиной этой силы Земля мала, и энергия достигает всех её частей.

Мы по-прежнему оживленно разговаривали, когда к нам подошла официантка и резким тоном спросила, собираемся ли мы заказывать ещё что-нибудь. Поскольку никто не хотел кофе или десерт, нам ничего не оставалось, как подняться. Прежде чем официантка удалилась, Кастанеда прокомментировал:

— Похоже, что нас вышвырнули...

Да, нас вышвырнули, и, может быть, на это были свои причины. Было поздно. Мы с удивлением обнаружили, как много времени прошло. Мы вышли на авеню.

Был поздний вечер. Улицы и люди на них напоминали ярмарку. Мим во фраке и высокой шляпе устраивал клоунаду за нашими спинами. Все, что мы видели, вызывало наши улыбки. Глазами мы искали тарелку, которая всегда сопровождает такие представления. Мы были правы: под карнизом старого театра кто-то пытался дать другое представление на миниатюрной сцене. Мне кажется, я видела готовую к выступлению кошку. Действительно, вы могли увидеть всё что угодно. Человек, переодетый в медведя, пытался соперничать с оркестром.

— Вопрос в том, чтобы каждый раз искать более экстравагантную альтернативу, — прокомментировал кто-то.

Пока мы шли, возвращаясь в кампус, Кастанеда говорил о перспективной поездке в Аргентину.

— Цикл завершён, — сказал он нам. — Вернуться в Аргентину очень важно для меня. Я до сих пор не знаю, когда я смогу это сделать, но я вернусь. Сейчас у меня есть кое-какие дела здесь. В августе завершаются три года работы, возможно, я смогу поехать.

В этот вечер Кастанеда много рассказывал нам о Буэнос-Айресе, его улицах, районах, спортклубах. Он ностальгически вспоминал о Флорида-стрит с её элегантными магазинами и прогуливающимися толпами. Он даже точно вспомнил известную улицу кинотеатров.

— Лаваль-стрит, — сказал он, напрягая память.

Кастанеда провел в Буэнос-Айресе своё детство. Он ходил в школу в центре города. Он с грустью вспоминал о том, что в это время о нём говорили: «шире, чем выше». Ребёнку всегда больно слышать такие слова.

— Я всегда глядел с завистью, — сказал он, — на высоких красивых аргентинцев.

— Вы знаете, что в Буэнос-Айресе вы всегда должны принадлежать одному из клубов. — продолжал Кастанеда. — Я был из Чакариты. Нет ничего удивительного в том, чтобы посещать клуб Ривер Плейт, правда? Чакарита, напротив, всегда был в числе последних.

В те времена Чакарита всегда был распоследним клубом. Было трогательно видеть, как Кастанеда причислял себя к тем, кто всегда проигрывал, к неудачникам.

— Конечно, Ла Горда поедет со мной. Она хочет путешествовать. Она мечтает о Париже, — заявил он. — Ла Горда делает теперь покупки у Гуччи, она очень элегантно выглядит и хочет в Париж. Я всегда спрашиваю её, почему именно Париж. Там ничего нет. Но у неё определённо есть какая-то идея о Париже, «городе света».

В этот вечер имя Ла Горды упоминалось очень часто. Кастанеда говорил о ней как об экстраординарной личности. Несомненно, он полон уважения и восхищения по отношению к ней. Что тогда должна была означать вся та подробная информация о ней, которую он нам предоставил? Я считаю, что этими комментариями, равно как и комментариями о еде и сне Толтеков, Кастанеда пытался помешать возникновению шаблонного представления о них. Их работа очень серьёзна, их жизни очень аскетичны, но они не следуют каким-либо шаблонам и их нельзя втиснуть в традиционные нормы общества. Очень важно освободить себя от схем, а не заменить их другими.

Кастанеда дал нам понять, что, исключая Мексику, он не слишком много путешествовал по Латинской Америке.

— В последнее время я был только в Венесуэле, — сказал он. — Как я вам уже говорил, вскоре мне надо будет посетить Аргентину. Цикл завершён. После этого я смогу уйти. Знаете... правда состоит в том, что я ещё не знаю, хочу ли я уже уйти, — последние слова он произнёс улыбаясь. — Кто не имеет вещей, тот их не потеряет.

По делам, связанным с его книгами, он несколько раз объездил всю Европу.

— Но в 1973 году дон Хуан послал меня в Италию, — сказал он. — Моя задача состояла в том, чтобы приехать в Рим и получить аудиенцию Папы. Я претендовал не на личную аудиенцию, а на одну из тех, которые даруются группам лиц. Все, что я должен был сделать во время беседы, — поцеловать руку Верховного Понтифика.

Кастанеда сделал всё, о чём его просил дон Хуан. Он прибыл в Италию, приехал в Рим и попросил об аудиенции. Это была одна из тех аудиенций по средам, после которой Папа совершает богослужение перед широкой публикой на площади Святого Петра.

— Папа даровал мне аудиенцию... но я не смог прийти, — сказал он. — Я даже не подошёл к двери.

В этот вечер Кастанеда несколько раз ссылался на обычаи своей семьи и на его типично либеральное и достаточно атеистическое образование. Во «Втором кольце силы» он также упоминает об антиклерикальном наследии, которое он получил. Дон Хуан, который, очевидно, не одобрял все его предрассудки и битвы против католической церкви, сказал:

«Победа над нашей собственной глупостью требует всего нашего времени и энергии. Только она имеет значение, а остальные бессодержательны. Ничто из того, что сказали твой дед и твой отец о церкви, не сделало их счастливыми. Жизнь безупречного воина, напротив, даст силу, молодость и энергию. Поэтому тебе надо знать, что выбрать».

Кастанеда не вдавался в теории по этому поводу. Что касается деления «клерикализм — антиклерикализм», он хотел лишь, чтобы мы восприняли учение на примере его жизненного опыта. То есть он заставил нас понять, как трудно сломать схемы, которые были сформированы в юности.