Неуловимые тайны 1 страница

Грациэла Корвалан (Graciela Corvalan) перевод на английский Ларри Тоулера (Larry Towler)

Журнал «Magical Blend» (№№ 14 и 15)

[Это первая часть статьи, которая появилась в журнале в 1985 году. Интервью проводилось приблизительно в 1980–1981 году на испанском языке и было опубликовано в одном из аргентинских журналов. Переводчик, создавший эту английскую версию текста, внёс, очевидно, множество ошибок и странных фразеологических оборотов, которые здесь сохранены.]

Карлос Кастанеда известен всему миру как автор девяти бестселлеров о Толтекской системе магии. Существует мнение, что в последние несколько десятков лет он был одним из основных факторов роста интереса к метафизике.

Грациэла Корвалан — доктор философии, профессор испанского в Вебстер-колледже (город Сент-Луис, штат Миссури). Грациэла в настоящий момент работает над сборником интервью с мистически настроенными мыслителями Америки. Не так давно она написала письмо Карлосу Кастанеде с просьбой об интервью. Однажды вечером Карлос позвонил ей. Он согласился на интервью и объяснил, что во время его путешествия почту за него получал один из друзей. По возвращении Карлос всегда подходил к мешкам с почтой и доставал два письма, на которые затем отвечал. Письмо Грациэлы оказалось одним из двух последних. Карлос объяснил, что согласен дать ей интервью, поскольку она не является профессиональным журналистом. Они договорились встретиться в студгородке Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Карлос попросил, чтобы сначала интервью было опубликовано на испанском в аргентинском журнале «Mutantian».

Сегодня нам выпала честь обнародовать английский перевод интервью. Грациэле удалось запечатлеть вспышку молнии в пустынной ночи и явить нам удивительные озарения Карлоса Кастанеды, Толтекского пророка!

[Начало интервью]

Примерно в час пополудни мы с моим другом взяли курс на студгородок Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Ехать предстояло более двух часов.

Следуя указаниям Кастанеды, мы без труда подъехали к сторожевой будке у въезда на автостоянку университета. Было примерно без четверти четыре. Мы остановились в более-менее тенистом месте.

Ровно в четыре часа я увидела, что Кастанеда подходит к нашей машине: на нём были синие джинсы и светло-кремовый жакет с открытым воротничком и без карманов. Я вышла из машины и поспешила ему навстречу. После приветствий и обычных любезностей я спросила, можно ли мне пользоваться диктофоном. Диктофон лежал в машине на случай, если Кастанеда даст разрешение.

— Нет, лучше обойтись без него, — ответил Карлос, пожимая плечами. Мы показали ему путь к машине, чтобы взять заметки, тетради и книги.

Нагруженные книгами и бумагами, мы пошли за Кастанедой. Он хорошо знал дорогу.

— Вон там, — сказал он, указывая рукой, — находятся замечательные пляжи на берегу реки.

С самого начала Кастанеда задал тон и тему беседы. Я поняла также, что не было нужды готовить все те вопросы, которые я так тщательно прорабатывала. Как и следовало из его телефонного звонка, он хотел рассказать нам о проекте, в котором принимает участие, о важности и серьёзности его исследований.

Беседа велась на испанском — языке, на котором он говорит бегло и с большим чувством юмора. Кастанеда — большой мастер ведения беседы. Он говорил семь часов. Время шло, но ни его энтузиазм, ни наше внимание не ослабевали. По мере того как мы стали чувствовать себя свободней, Кастанеда стал более дружелюбным и, поскольку все мы являемся аргентинцами, заговорил с нами как типичный аргентинец.

Следует отметить, что, хотя на испанском Кастанеда говорит без ошибок, чувствуется, что в основном он использует английский. Он нередко вставлял английские слова и выражения вместо испанских эквивалентов. То, что его основной язык — английский, проявлялось также в построении его фраз и предложений.

В течение всего дня Кастанеда старался поддерживать беседу на уровне, который не был интеллектуальным. Даже несмотря на то, что он много читал и знал о различных философских направлениях, он ни разу не провел сравнения с другими традициями прошлого или настоящего. Он передавал нам «учение Толтеков» посредством материальных, физических образов, которые именно по этой причине мешали истолкованию их умозрительно. В этом отношении Кастанеда не только был послушен своим учителям, но и абсолютно верен избранному им пути — он не хотел загрязнять своё учение чем-то внешним.

Вскоре после нашей встречи он захотел узнать причины нашей заинтересованности в знакомстве с ним. Он уже знал о моём возможном очерке и о планируемом мною сборнике интервью. Помимо профессионального интереса, мы настаивали на важности его книг, которые сильно повлияли на нас и на многих других. Мы были глубоко заинтересованы в том, чтобы узнать источник его учения. Тем временем мы добрались до берега реки и расположились в тени деревьев.

— Дон Хуан дал мне всё, — начал говорить Кастанеда. — Когда я его встретил, у меня не было других интересов помимо антропологии, но с момента нашей встречи я изменился. И то, что со мной произошло, я бы ни на что не променял!

Дон Хуан был с нами. Каждый раз, когда Кастанеда упоминал о нём или вспоминал его, мы чувствовали волнение рассказчика. Он говорил нам, что на примере дона Хуана он увидел, что человек, живущий в постоянном напряжении, становится способен постоянно жить с полной самоотдачей.

— «Постоянно жить с полной самоотдачей» было его принципом, его правилом, — сказал Кастанеда. — То, кембыл дон Хуан, невозможно объяснить или понять, он просто был.

В книге «Второе кольцо силы» Кастанеда описывает одну характерную черту дона Хуана и дона Хенаро, которой не хватает всем остальным людям. Он пишет: «Никто из нас не предрасположен уделить другому всё своё внимание так, как это делали дон Хуан и дон Хенаро».

«Второе кольцо силы» породило во мне множество вопросов; книга очень меня заинтересовала, особенно после второго прочтения, но я слышала неблагоприятные комментарии. У меня самой были некоторые сомнения. Я сказала Кастанеде, что мне больше всего понравилась книга «Путешествие в Икстлан», хотя я сама не знаю, почему это так.

Он выслушал меня и ответил на мои слова жестом, который, казалось, говорил:

— Ну что мне прикажете делать с личными вкусами всех и каждого?

Я продолжала говорить, стараясь найти причины и объяснения:

— Может, я предпочитаю «Путешествие в Икстлан» из-за любви, которую я ощущала, читая её.

Кастанеда поморщился. Ему не понравилось слово «любовь». Может быть, оно несло для него дополнительное значение романтической любви, сентиментальности, слабости. Пытаясь объясниться, я настаивала, что финальная сцена книги «Путешествие в Икстлан» пропитана напряжением. Кастанеда согласился.

— Напряжение, да, — сказал он. — Это подходящее слово.

Остановившись на этой книге, я продемонстрировала ему, что некоторые сцены кажутся мне определённо гротескными. Я не могла найти им обоснования. Кастанеда согласился со мной.

— Да, поведение этих женщин нелепо и гротескно, но это видение было необходимо для того, чтобы начать действовать, — сказал он.

Кастанеда нуждался в таком шоке.

— Без противника мы ничто, — продолжал он. — Иметь противника присуще человеческой природе. Жизнь — это война, это борьба. Мир — это аномалия.

Говоря о пацифизме, Кастанеда определил его как «нелепость», поскольку люди, по его мнению, «являются существами успеха и борьбы».

Не в состоянии остановить себя, я сказала, что не могу считать пацифизм нелепостью.

— Как насчёт Ганди? — спросила я. — Что вы думаете о Ганди, например?

— Ганди? — переспросил он. — Ганди — не пацифист. Ганди — один из величайших воинов, которые когда-либо жили на земле. И какой воин!

Именно тогда я поняла специфическое значение, которое Кастанеда придавал словам. «Пацифизм», о котором он говорил, был пацифизмом слабости, пацифизмом тех, у кого не хватает мужества, целеустремленности и энергии. Такой пацифизм отражает полностью самоиндульгирующую и гедонистическую позицию.

Делая широкий жест, как бы обводя рукой всех людей, лишенных цели, воли или энергии, он ответил:

— Все отравленные... Да, гедонисты!

Кастанеда не уточнил эти понятия, а мы не настаивали. Я поняла уже, что освободить себя от человеческой природы было частью эстетики воина, но комментарии Кастанеды приводили меня в замешательство. Однако со временем я узнала, что быть «существами успеха и борьбы» — это лишь первый уровень существования. Затем начинается обучение и переход на другой уровень.

— Вы не можете перейти на другую сторону и не потерять человеческую форму, — сказал Кастанеда.

Обращая его внимание на другие непонятные мне аспекты его книги, я спросила об энергетических дырах, которые остаются в людях после рождения детей.

— Да, — подтвердил Кастанеда. — Есть различие между теми людьми, у которых есть дети, и теми, у которых их нет. Чтобы пройти на цыпочках перед Орлом, вы должны быть полными. Человек с «дырами» не может пройти.

Он объяснил нам метафору с Орлом немного позже. В тот момент я почти не заметила её, поскольку моё внимание было сосредоточено на другой теме.

— Как вы объясните положение доньи Соледад, родившей Паблито, или Ла Горды, матери двух дочерей?

Я непременно хотела знать. Вернуть себе то «остриё силы», которое дети берут у нас при рождении, было почти немыслимо для меня.

Кастанеда согласился со мной, что у него не всё ещё систематизировано. Однако он продолжал настаивать на существовании различий между людьми, имеющими и не имеющими детей.

— Дон Хенаро — сумасшедший! Сумасшедший! Дон Хуан — совсем другой, он серьёзный сумасшедший. Дон Хуан движется медленно, но очень далеко доходит. В конце концов оба они приходят...

— Я, как и дон Хуан, — продолжал он, — имею дыры; то есть я должен продолжать свой путь. У Хенарос, с другой стороны, есть своя модель.

У Хенарос, например, есть особая грань, которой у нас нет. Они более нервные, более быстрые в движении... они очень непостоянны, ничто не может их удержать.

Те, кто, как Ла Горда и я, имеют детей, обладают другими характеристиками, компенсирующими этот недостаток. Кто-то более решителен, и хотя дорога может быть длинной и трудной, он тоже пройдет её.

Обычно те, у кого есть дети, знают, как заботиться о других. Это не значит, что те, у кого нет детей, не знают этого, но есть разница... Обычно человек не ведает, что творит; он действует бессознательно и потом расплачивается за это.

— Я не знал, что я делаю, — воскликнул он, имея в виду, несомненно, свою личную жизнь.

— При рождении я взял всё у своих отца и матери, — сказал он. — Они были изрядно повреждены этим. Им я должен был вернуть остриё силы, которое я у них взял. Теперь мне нужно компенсировать остриё, которое я потерял.

Казалось, что эти «дыры», которые надо закрыть, должны быть связаны с биологическими изменениями. Мы хотели знать, не являются ли эти «дыры» чем-то непоправимым.

— Нет, — ответил он, — человека можно исцелить. В жизни нет ничего непоправимого. Всегда есть возможность отдать то, что не принадлежит вам, и вернуть то, что вам принадлежит.

Эта идея восстановления связана с продвижением по «пути обучения», которое требует тщательной индивидуальной трансформации личности. Знать или практиковать одну или несколько техник недостаточно. Это относится ко всему — ясная система жизни с конкретными и точными целями.

После небольшой паузы я спросила Кастанеду, переводилось ли «Второе кольцо силы» на испанский. Он ответил, что одно испанское издательство имеет права на публикацию книги, но он не уверен, вышла ли она.

— Испанский перевод делал Хуан Товар (Juan Tovar), мой хороший друг.

Хуан Товар использовал записи на испанском языке, которые ему передал Кастанеда, те записи, по поводу которых некоторые критики выражали сомнения.

— Перевод на португальский, по-видимому, очень хорош.

— Да, — сказал Кастанеда, — этот перевод базируется на переводе на французский. Действительно, он выполнен очень хорошо.

В Аргентине две его первые книги были запрещены. Похоже, что причина была связана с психоделиками. Кастанеда не знал.

— Я думаю, что это работа «Матери Церкви», — сказал он.

В начале нашего разговора Кастанеда упомянул об «учении Толтеков». В книге «Второе кольцо силы» также встречаются выражения «Толтеки» и «быть Толтеком».

— Что значит быть Толтеком? — спросила я.

Кастанеда ответил, что у слова «толтек» очень широкое значение. О ком-то говорят, что он Толтек, так же как могут сказать, что он демократ или философ. В том смысле, в каком его использовал Кастанеда, это слово не имеет никакого антропологического значения. С антропологической точки зрения, оно имеет отношение к индейской культуре Центральной и Южной Мексики, которая к моменту покорения и колонизации Америки Испанией уже исчезла.

— Толтек — это тот, кто знает тайны видения и сновидения. Каждый такой человек — Толтек. Это небольшая группа, которая поддерживает живую традицию, возникшую за 3000 лет до нашей эры.

Поскольку я занимаюсь мистическими течениями и очень интересуюсь определением источника и места появления различных традиций, я спросила:

— Верите ли вы, что Толтекская традиция предлагает учение, отражающее своеобразие коренных жителей Америки?

Он ответил, что «толтекская нация» сохраняет традицию, которая, без всякого сомнения, свойственна исключительно Америке. Кастанеда сказал, что первые жители американского континента, пересекая Берингов пролив, возможно, принесли с собой какие-то знания, но это случилось много тысячелетий назад и сегодня нам остаётся только строить теории.

В книге «Сказки о силе» дон Хуан рассказал Кастанеде о «магах», «людях знания», которых испанцы не могли уничтожить в ходе завоевания и колонизации, поскольку не подозревали о существовании их магического мира.

— Кто сформировал нацию Толтеков? Работают ли они сообща? Если да, то где? — спросила я.

Кастанеда ответил на все мои вопросы. Теперь он курирует группу молодых людей, которые живут в области Чаиапас (Cнaiaрas), на юге Мексики. Все они переехали в эту область, поскольку женщина, которая их сейчас обучает, живет там.

— То есть... Вы вернулись? — Я чувствовала, что должна попросить Кастанеду вспомнить последний разговор между ним и сестричками в конце книги «Второе кольцо силы». — Вы вернулись сразу же, как вас просила Ла Горда?

— Нет, я вернулся не сразу, но я вернулся, — ответил он мне, смеясь. — Я вернулся, чтобы продолжить работу, от которой не могу отречься.

Группа состоит примерно из 14 человек. Даже несмотря на то, что сердцевину, ядро группы, составляют 8 или 9 из них, каждый незаменим в своём деле. Если каждый в достаточной мере безупречен, то можно помочь большому количеству людей.

— Восемь — это магическое число, — сказал он.

Он также подчеркнул, что Толтек не добивается своего личного спасения, но движется к нему вместе с ядром своей группы. Все они незаменимы в сохранении и продолжении традиции. Группа не обязательно должна быть большой, но каждый, кто вовлечен в работу, определённо необходим всем остальным.

— Мы с Ла Гордой определяем выбор пути. На мне лежит большая ответственность, но Ла Горда очень помогает мне в моей работе, — объяснил Кастанеда.

Позднее он рассказал нам о людях, входящих в его группу, о которых мы знали из его книг. Он сказал, что дон Хуан был индейцем племени яки (Yaqui) из провинции Сонора. Паблито был из племени микстеко (Mixteco), Нестор — из племени мацатекан (Mazatecan) из Мацатлана (Mazatlan), что в провинции Синалеа (Sinalea), а Бениньо — из племени тцотцил (Tzotzil). Он несколько раз подчеркнул, что Хосефина была не индианкой, а мексиканкой и её предки были французского происхождения. Ла Горда, как и дон Хенаро, была из племени майтек (Maytec).

— Когда я встретил Ла Горду, она была огромной грузной женщиной, которая терроризировала меня, — сказал Кастанеда. — Никто из тех, кто знал её раньше, не может сегодня представить себе, что это один и тот же человек.

Мы хотели узнать, на каком языке он общался с остальными членами группы и какой язык они обычно использовали в разговоре между собой. Я напомнила ему, что в его книгах есть упоминания о каких-то индейских языках.

— Мы говорили на испанском, поскольку этот язык знали все, — ответил он. — Кроме того, ни Хосефина, ни нынешняя наставница группы не являются индианками. Я говорю по-индейски совсем чуть-чуть. Отдельные фразы — приветствия и некоторые другие выражения. Я даже не смогу поддержать разговор.

Пользуясь паузой, я спросила его, доступна ли работа, которой они сейчас занимаются, всем людям или она под силу Только избранным. По мере того как наши вопросы стали затрагивать важность учения Толтеков и деятельности его группы для всего человечества, Кастанеда объяснил нам, что у каждого члена группы есть свои задания, — будь то в зоне Юкатана (Yucatan), других областях Мексики или других местах.

— Выполняя задания, вы обнаруживаете огромное количество вещей, которые напрямую применимы к повседневной жизни. Хенарос, например, разъезжают вдоль границы в составе музыкального оркестра. Можете себе представить, сколько они всего видят и со сколькими людьми общаются. У вас всегда есть возможность передать знания. Это всегда помогает. Даже одно слово, один намек... Каждый добросовестно выполняющий своё задание делает это. Каждый человек может учиться. У каждого есть возможность стать воином.

Каждый человек может вести жизнь воина. Единственным требованием является непоколебимо хотеть этого, то есть непоколебимо хотеть освобождения. Путь нелегок. Мы постоянно ищем оправданий и пытаемся свернуть с него. Может, сознанию и удается это, но тело чувствует все... тело учится быстро и легко.

— Толтек не может тратить энергию на всякую ерунду, — продолжил он. — Я был одним из тех, кто не мыслит себя без дружеской компании. Я даже не мог смотреть фильмы в одиночестве.

В решительный момент дон Хуан потребовал от него покинуть всех своих друзей, и в особенности тех, с кем он не имел ничего общего. Долгое время он сопротивлялся этой идее, пока, наконец, не уступил ей.

— Однажды, вернувшись в Лос-Анджелес, я вышел из машины за квартал до моего дома и позвонил. Как обычно, в этот день мой дом был полон гостей. Я попросил одну из моих подруг положить в сумку некоторые вещи и принести мне. Я также сказал ей, что остальное — книги, записи и т.д. — можно разделить между моими друзьями. Понятно, что они не поверили такому заявлению и считали всё взятое одолженным, — пояснил Кастанеда.

Этот акт освобождения от библиотеки и записей как бы отсек все, что осталось в прошлом, целый мир идей и эмоций.

— Мои друзья считали, что я сошёл с ума, и продолжали верить, что я излечусь от этого сумасшествия. Я не видел их примерно двенадцать лет, — закончил он.

Спустя двенадцать лет Кастанеда снова встретился с ними. Он нашёл одного из своих друзей, через которого связался с остальными. Они договорились встретиться и вместе поужинать. Это был чудесный день; было много съедено и выпито.

— Встретившись с ними спустя столько лет, я хотел выразить мою благодарность за дружбу, которую они мне предложили когда-то, — сказал Кастанеда. — Теперь все стали взрослыми. У всех есть семьи, супруги, дети... Но тем не менее мне нужно было поблагодарить всех их. Только так я мог бесповоротно разорвать отношения и закончить этот этап своей жизни.

Возможно, друзья Кастанеды не понимали смысла происходящего, но сам факт, что он хотел выразить им свою благодарность, восхитителен. Он не кривил душой ни на йоту. Он искренне благодарил их за дружбу и, делая это, внутренне освобождал себя от всего, что было в прошлом. Затем мы говорили о любви, «этой часто упоминаемой любви». Он поделился с нами некоторыми историями о своём итальянском дедушке, «вечно томящемся от любви», и о своём отце, «таком богемном». «О любовь! Любовь!» — повторил он несколько раз. Все его комментарии были нацелены на то, чтобы разрушить те идеи о любви, которые обычно витают в воздухе.

— Мне дорого далось это знание, — продолжил он. — Я тоже был очень томным. Дону Хуану пришлось изрядно попотеть, чтобы заставить меня понять, что я должен прекратить определённые отношения. В конце концов я сделал это, и вот каким образом: я пригласил её на ужин, и мы встретились в ресторане. Ужин проходил как обычно. Была большая стычка, она орала на меня и бросала мне обвинения. Наконец я спросил её, есть ли у неё деньги. Она ответила, что есть. Я сказал, что мне надо сходить поискать в машине бумажник или что-то вроде того. Я вышел и не вернулся. Перед этим я хотел убедиться, что у неё достаточно денег, чтобы вернуться домой на такси. С тех пор я не видел её.

— Вы не поверите мне, но Толтеки очень аскетичны, — сказал Кастанеда.

Не ставя его слова под сомнение, я сказала, что из «Второго кольца силы» это не следует.

— Как раз наоборот, — подчеркнула я. — Мне вообще кажется, что в вашей книге многие сцены и высказывания довольно запутанны.

— А как, по-вашему, я мог высказаться яснее? — ответил он мне. — Я не мог сказать, что отношения между ними были целомудренными, поскольку мне не только бы никто не поверил, но просто не поняли бы.

Кастанеда считает, что мы живем в очень «суматошном» обществе. Все, о чём мы говорили в этот вечер, большинству было бы непонятно. Из-за этого тот же Кастанеда должен был приспосабливаться к некоторым требованиям издателей, которые, в свою очередь, старались удовлетворить вкусы читающей публики.

— Люди хотят другого, — продолжал Кастанеда. — Как-то, например, я зашёл в книжный магазин в Лос-Анджелесе и начал пролистывать журналы, лежащие на прилавке. Я нашёл много фотографий обнаженных женщин... и мужчин. Не знаю, что и сказать вам. На одной из фотографий был мужчина, который крепил электрический кабель, стоя на стремянке. На нём был защитный шлем и широкий пояс, увешанный инструментами. И всё. Всё остальное было обнажённым. Нелепо! Невозможно! Женщина, по крайней мере, грациозна... но мужчина!

В качестве объяснения он добавил, что женщины обладают большим опытом в такого рода вещах.

— Такая роль не оставляет места для импровизации.

— Я впервые сталкиваюсь с идеей, что поведение женщины не является импровизацией; это абсолютно ново для меня, — ответила я.

Слушая Кастанеду, мы убедились, что для Толтеков секс представляет собой огромный расход энергии, которая нужна для других дел. Таким образом стало ясно, почему он подчеркивал, что между членами группы поддерживаются исключительно аскетические отношения.

— С точки зрения остального мира, образ жизни, который ведут члены нашей группы, и отношения, которые в ней царят, совершенно неприемлемы и неслыханны. То, что я говорю о них, неправдоподобно. Мне самому понадобилось немало времени, чтобы постичь и поверить в их образ жизни, но у меня была возможность убедиться.

Ранее Кастанеда рассказал нам, что при рождении ребёнка человек теряет особое остриё. Похоже, что «остриё» — это сила, которую ребёнок отнимает у родителей самим фактом своего рождения. «Дыры», которые остаются в человеке, должны быть заполнены или вылечены. Вы должны восстановить силу, которую потеряли. Он также дал нам понять, что длительные сексуальные отношения заканчиваются упадком. Между партнерами нарастают различия, что приводит к тому, что определённые черты одного из партнеров отвергаются другим. Детям передаются те черты, которые нам больше всего нравятся в партнере, но это не означает, что это лучшие черты.

— С точки зрения воспроизведения, — сказал Кастанеда, — лучший — это выбранный случайным образом.

Он попытался объяснить нам эти понятия подробней, но признал, что эта тема для него самого до сих пор не прояснилась окончательно.

Кастанеда описал группу людей, требования которых чрезмерны для среднего человека. Мы хотели знать, откуда берется вся эта сила. «Что является конечной целью Толтека?» Мы хотели докопаться до смысла всего, о чём Кастанеда говорил нам. «Какую цель преследуете вы?» Мы старались задавать вопросы на личном уровне.

— Целью является покинуть живущий мир; покинуть его со всем тем, и только тем, что составляет человека. Вопрос в том, чтобы ничего не брать и ничего не оставить. Дон Хуан полностью покинул мир. Дон Хуан не умер — Толтек не может умереть.

В книге «Второе кольцо силы» Ла Горда объясняла Кастанеде дихотомию «нагваль–тональ». Область второго внимания «достигается только после того, как воины полностью лишаются внешнего проявления... Это второе внимание заставляет оба внимания сформировать единство, и это единство есть тотальность любого человека». В той же книге Ла Горда говорит Кастанеде, что «когда маги овладевают сновидение м, они объединяют оба внимания, поэтому центр не должен выступать... маги не умирают... Я не хочу сказать, что мы не умрём. Мы — ничто, мы — простофили, дурачки; мы ни здесь, ни там. Но у них, напротив, оба внимания объединены настолько, что, возможно, они никогда не умрут». Согласно Кастанеде, идея, что мы свободны, — иллюзия, абсурд. Он подталкивал нас к пониманию, что здравый смысл обманывает нас, поскольку обычное восприятие передает нам только часть истины.

— Обычное восприятие не даёт нам всей правды. Должно быть что-то большее, чем просто пройти по Земле, питаясь и размножаясь, — сказал он неистово.

Делая жест, который я поняла как намек на всеобщую бесчувственность и бесконечную утомительность жизни в скуке её повседневности, он спросил:

— Что нас окружает?

Здравый смысл, к которому мы пришли в результате длительного процесса воспитания и обучения, ограничил бы нас обычным восприятием как истиной в последней инстанции.

— Именно. Искусство мага, — сказал Кастанеда, — заключается в обучении тому, как обнаружить и уничтожить предрассудки восприятия.

По мнению Кастанеды, Эдмунд Гуссерль первым на Западе задумался о возможности «отказа от суждения». В «Идеях о чистой феноменологии и феноменологической философии» («Ideas for a рure рhenomenology and a рhenomenological рhilosoрhy») (1913) Гуссерль тщательно рассматривает понятия «эра» и «феноменологическая редукция». Феноменологический метод не отрицает, а просто «заключает в скобки» те элементы, которые поддерживают наше обычное восприятие.

Кастанеда считает, что феноменология дала ему теоретическую и методологическую базу для восприятия учения дона Хуана. Для феноменологии знание зависит от намерения (интенция), а не от восприятия. С течением времени восприятие изменяется, оно зависит от субъекта, уровня его знаний и установившейся традиции. Самым главным правилом феноменологического метода является правило «движения в направлении подобных вещей».

— Работа, которую дон Хуан проводил со мной, — сказал Кастанеда, — это было постепенное и полное уничтожение всех предрассудков восприятия.

Феноменология «останавливает» суждение и поэтому ограничена описанием чистых интенциональных актов.

— Например, я создаю объект «дом». Феноменологическое отношение здесь минимально. Именно интенция преобразует отношение во что-либо конкретное и единичное.

Феноменология, без сомнения, имела для Кастанеды чисто методологическое значение. Гуссерль не выходил за границу теоретических построений и, как следствие, не затрагивал вопросов человеческой жизни. Согласно Кастанеде, вершина, к которой пришли европейцы, — это «человек политический». Политический человек мог бы быть миниатюрным изображением всей нашей цивилизации.

— Дон Хуан, — сказал он, — своим учением открыл дорогу намного более интересному человеку: человеку, который по-прежнему живет в магическом мире или вселенной.

Размышляя над идеей «политического человека», я вспомнила книгу «Формы жизни» («Forms of Life») Эдуарда Шпренгера (Eduardo Sрranger), в которой говорится, что жизнь политического человека — это «переплетение отношений власти и соперничества». Политический человек — это человек влияния, чья власть контролирует как конкретную реальность мира, так и населяющих его существ.

Мир дона Хуана, напротив, — это мир магии, населенный сущностями и силами.

— Что меня восхищает в доне Хуане, — сказал Кастанеда, — так это то, что, хотя в современном мире он должен выглядеть сумасшедшим, никто не может ввести его в заблуждение. Дон Хуан предлагает миру лицо, которое по необходимости временно... один час, месяц, шестьдесят лет. Никто не может захватить его врасплох! В этом мире дон Хуан безупречен, поскольку он знает: все, что здесь находится, — временно, потом придет... красота! Дон Хуан и дон Хенаро обожали красоту.

Восприятие и представление реальности и времени дона Хуана, безусловно, сильно отличаются от наших. Если на одном уровне повседневной жизни дон Хуан постоянно безупречен, это не мешает ему знать, что «с этой стороны» всё определённо мимолетно.

Кастанеда продолжал описывать мир, поляризованный между двумя крайностями: правой и левой сторонами. Правая сторона соответствует тоналю, а левая — нагвалю.

В «Сказках о силе» дон Хуан пространно объясняет Кастанеде понятие двух половин «пузыря восприятия». Он говорит, что последняя обязанность учителя состоит в утомительном очищении одной части «пузыря» и реорганизации «всего, что есть» на другой. «Учитель работает над этим, без сожаления отметая ненужное, пока всё его видение мира не отразится на одной половине пузыря. А другая половина, которая оставалась чистой, может быть воссоединена посредством того, что маги зовут волей. Всё это очень трудно объяснить, поскольку на этом уровне слова становятся совершенно неадекватными. Точнее, левая часть вселенной «подразумевает отсутствие слов», а без слов мы не можем думать. Остаются только действия.