ЧАСТЬ I 1 страница

ВОЗВРАЩЕНИЕ К СЕБЕ» - Сусанна Давидян

Салех пристально смотрел вперед, словно вбирая в себя всю панораму уютно расположенного большого города, причудливые контуры которого еще издали поражали взгляд наблюдателя.

Удивительным и необыкновенным был Стамбул. Любого, вновь прибывшего поражали хаотичность его построек – здесь уже давно смешались и переплелись воедино стили, традиции, культура, религия и даже время. Но кажущееся нагромождение мечетей и церквей, дворцов и минаретов растворяется при ближайшем их рассмотрении, как, впрочем и переплетение живописных, пологих холмов с равнинами и водной гладью.

Летом город утопает в буйной зелени, отливающей всеми оттенками изумруда, с которой по чистоте может поспорить лишь голубизна водной глади Босфора, окаймленного высокими крутыми берегами с утыканными ветхими домиками или добротными постройками. Кое-где высятся двух-трех этажные белоснежные дома с террасами и галереями, напоминающими постройки древних греков и римлян. Пролив, по которому снуют небольшие кораблики, разделяет гибкой голубой лентой город на три части. Маленькая находится в южной – на азиатском берегу, а большая европейская разделяется изогнутой саблей – заливом Золотой Рог почти пополам. Судьбой было начертано Стамбулу существовать вечно. Удачно расположенный на стыке двух континентов, он переживал взлеты и падения. По нему проходили войска римского императора Константина, полчища крестоносцев, племена кочевников-тюрков. Именно они, последние, волею случая и остановили здесь свой стремительный бег.

Каждый период долгой истории остался запечатленным в старинных грандиозных соборах и храмах, ныне потрясающих восточным великолепием и несравненными богатствами. Неповторимый город! Сказочный, словно реально сошедший на землю из старинных легенд и преданий, которыми так богат был Восток.

Салех искренне любил его. Даже после старушки Европы его восторженность Стамбулом никогда не уменьшалась. Проезжая из Европы в Азию по Галатскому мосту, он всякий раз с упоением любовался ленивыми, тяжелыми водами Босфора. На южном горизонте вода переливалась полосками бирюзы и малахита, в которых в теплые летние дни отражались солнечные блики.

Пролив соединял тонкой полоской воды два моря и разделял две части света. В европейской стояла, поражая первозданной красотой бывшая греческая церковь Айя-София, строго охраняемая от возможности вновь вернуться в христианский мир высокими стройными минаретами с остроконечными башенками. Внутренние стены, когда-то расписанные на библейские сюжеты талантливыми художниками, были заштукатурены девственно-чистой белой краской; на них теперь изящной, красивой вязью были выведены суры из корана. Вершина ее купола, зависшая высоко над землей, напоминая каждому входящему о ничтожности и мимолетности жизни, о пустой суете и о скоротечности бегущего времени.

С Галатской башни можно увидеть весь город, как на ладони. И тогда не скроются с глаз ни грязные улочки, ни вонючие трущобы, ни сотни прохудившихся крыш старого города, ни большие свалки мусора – пищевых и бытовых отходов, в которых, стоило солнцу зайти за горизонт, копошились крысы и кошки.

Постройки времен древнего Рима и современные высотные отели, фешенебельные офисы и европейские банки, сказочные дворцы и лачуги бедняков – таким был многоликий Стамбул. Здесь перемешались в воздухе запахи свежей рыбы, жаренного кофе, пахучей травы для всевозможных соусов, свежевыпеченного хлеба. Соревнуясь в скорости с новейшими моделями германских машин, бегают по улицам босоногие чайджи – разносчики воды и чая, увешанных кружками. Здесь выполняется любое желание, за деньги, конечно. Восточное раболепие, преклонение перед сильными мира сего, лесть и слащавость витают в воздухе.

Как любил Салех бродить по узким улочкам – кривым и неповторимым, любоваться стариной и поражаться красотой, но в этот раз он даже не думал об этом. Надо было проехать почти всю страну с запада на восток, в Анатолию, чтобы вновь очутиться в отцовском доме. Салех не знал, не мог даже подумать, что едет в последний раз повидать отца, что это будет их прощальная встреча. Да и думал он сейчас не об этом. Другие мысли волновали его, не давая покоя. Сотни вопросов в нескончаемом потоке уносили его туда, откуда он только что прибыл. Он рвался на части, не зная от чего оттолкнуться и к чему примкнуть. Там он жил мечтами о будущим, здесь его тянули воспоминания детства. Каждое было по-своему сладко и приятно. Здесь были его корни, начиналась и формировалась его жизнь, но там, за полосой Босфора, оставалось его сердце, в котором буйным алым цветом молодости и первых чувств, раскрывалась любовь. Это была первая осознанная юношеская любовь. Она не оставляя в душе никаких иных чувств. Но тем страшнее оказалась действительность, которая ослепила его горящие глаза и остудила нетерпение его сердца…

Салех попытался отвлечься, тем более, что знакомые, привычные глазу пейзажи всколыхнули былые воспоминания. Он увидел, словно со стороны себя – маленьким босоногим мальчишкой. Как в тумане возникло лицо матери, ее сморщенные от вечной работы руки, сухощавую фигурку. Они с отцом были такие разные – мать была строгая, вечно всем недовольная, хмурая, отец, напротив, любил порассуждать, поговорить, общался с соседями. Может сказывалась его работа, кто знает? Но Салех всегда тянулся к отцу, чувствуя особое к себе расположение. Да и тот не скрывал своих чувств.

Салех вспомнил, как однажды, ему было лет 8-9, не больше, он нашел бездомного щенка. Едва передвигая лапами, тот полз скуля и плача, почти ничего не видя подслеповатыми еще, только недавно открывшимися глазами. Впервые Салех видел, чтобы животное плакало. Это было так непривычно, что мальчик не выдержал. Он взял его на руки и прижал к себе. Щенок, почувствовав тепло человека, стал тыкаться холодным влажным носом ему в руки, облизывая шершавым языком пальцы.

Беспомощный и голодный, он был обречен на медленную и мучительную смерть. Салеху было неимоверно жаль его, но взять домой щенка он не мог. Мать не терпела никакой живности дома. Не зная, что придумать, мальчик сел на камень и ласково почесывал щенка за ушами, а тот от умиления легонько повизгивал и малюсенькими зубками не больно покусывал руки. Вскоре, устав от игры и согретый теплом, щенок заснул.

Темнело, надо было идти домой, но Салех не знал, что делать с найденышем. Сердце мальчика подсказывало ему, что никто не приютит малыша. Зачем было кормить чужой рот, когда многим и для детей не хватало еды досыта? Он все понимал, но и бросить, оставить щенка он не мог. Жалость перевешивала разум. Домой они шли вместе.

Мать возилась на кухне, напевая себе под нос нехитрый мотив. Сына она не сразу заметила, но щенок, разбуженный после долгой ходьбы и сладкого сна на руках мальчика, то ли шумом посуды, то ли запахом варившегося обеда, стал скулить и окончательно проснувшись, повизгивал и тыкался носом. Мать сначала прислушалась, а потом, оставив начищенную песком посуду, подошла сама к мальчику.

– Что это у тебя? Опять притащил ерунду в дом. – спросила она.

– Это щенок, маленький совсем. – Салех надеялся, что мать, при виде столь жалкого существа, все же сжалится.

– Зачем принес? – отрезала мать все его надежды. – Всякий хлам домой несешь. Сам ребенок еще.

– Жалко его, мама. – попытался он смягчить сердце матери. – Может у нас останется? Подрастет, будет дом охранять.

– От кого? Да и охранять то нечего. Ты о себе лучше подумай. Мужчине жалость, как женщине храбрость. Вокруг все неблагодарные, зачем же тебе быть добрым? ….. – она ворчала, не замечая, что сын ее не слушает, но в какой-то момент остановила свои причитания. – Ты унеси его, выброси. Слышишь меня? – Но поняла, что мальчик тянет время. Видно, ждет отца. Тот пожалеет сына, не сможет отказать. А потом ей думать, как их всех прокормить. Да и не терпит она собак. Только грязь от них, да шерсть кругом.

– Ты утопи его. Всем так лучше будет. И мыслей глупых в голове будет поменьше.

Салех молчал, механически поглаживая шерстку на голове у щенка, а тот, словно чувствуя, что решается его судьба, перестал скулить и шершавым языком облизывал руки человека, давшего ему тепло. Мать, видя нерешительность мальчика, подошла к нему, взяла щенка за шиворот и размахнувшись, бросила оземь возле забора.

– Так даже лучше. Можешь и к реке не ходить. Выброси его в яму. – она отряхнула руки и пошла в дом.

Щенок только дернулся пару раз и затих. Из носа и ушей показались струйки крови.

Салех онемел. Но больше после этого он никогда не приносил домой ни кошек, ни птиц с поломанными крыльями, ни тем более собак. Урок жестокости запомнился надолго.

Сравнивая мир животных и мир людей, он для себя сделал неутешительный вывод – именно люди и есть, порой, бессердечные и жестокие. Он вздрагивал и переживал каждый раз, когда видел голодного, отощавшего пса, которому никто никогда не бросит куска хлеба. Но видя добрые и всепонимающие глаза животного, Салех протягивал ему свои руки. От прикосновения собака сначала испуганно сжималась, но почувствовав своей чистой, как у ребенка душой доброту человека, умиленно терлась мордой о его руки, облизывая и не прося ничего взамен. Ведь не только еда нужна любому живому существу. Мягкий добрый голос человека и его глаза, в которых отражается, как в зеркале красота и совесть человека не менее важны, чем хлеб. Ради коротких мгновений общения, пес готов следовать и ползти за человеком всю свою недолгую жизнь, отчаянно броситься, защищая его, против своры страшных в своем отчаянии полудиких голодных псов. Ласковый взгляд и негромкий окрик человека, зовущего за собой, всегда будет для него желанной наградой.

Салех чувствовал боль и обиду животных, которых злая судьбы в виде мужского сапога отшвыривала с дороги. Но кроме сжимающего сердце кома, да удушья от собственного бессилья что-либо изменить, он ничего не имел. Доброта была пороком общества, в котором он жил, слепой кишкой. Миром правили жестокость, откровенная грубость, физическая сила и лицемерие.

Будучи ребенком, Салех потерял мать. В памяти осталось только облако воспоминаний, в котором перемешались запахи обеда и свежевыстиранного белья, а так же ее тихое монотонное пение. Так с отцом они и прожили всю жизнь, деля пополам все заботы и радости. Последних было совсем мало. Исключением, пожалуй, явилась учеба мальчика, у которого проявилась природная смекалка и отличная, цепкая память. Салех опережал своих ровесников, быстро поднимаясь по лестнице знаний. Может быть потому для него и не было удивительным или неожиданным то, что он попал в список студентов, которых, отправляли на учебу в Европу. Ему выпала редкая возможность учиться в Париже, в столице мировой культуры.

Салех хорошо запомнил, как в свой первый свой приезд, город просто подавил его своей красотой и величием. Новый студент, для которого только совсем недавно весь мир был размером с родную деревню, захотел осмотреться и побыстрее окунуться в окружающую его жизнь, чтобы почувствовать себя на равных со всеми теми, кто гулял по чистым улицам вечерами, пил вино и шампанское в уютных многочисленных кафе, кто спешил на работу, вскочив на ходу на подножки трамваев. Здесь была иная жизнь, которую странно было бы даже сравнивать с той, к которой он привык.

Словно из-под мерцающих вечерних фонарей, из брызгов фонтанов, из многочисленных кофеен и ресторанов сладким голосом доносилось слово свобода, отвоеванное еще во времена Парижской коммуны, зависая в воздухе легкой, незримой паутиной и оседая на душе, маня и завлекая в свои сети, как роковые сирены. Состояние легкой непринужденности отражалось от средневековых замков, от атлантов и кариатид, которые не мигая взирали на проходящую у их ног вечную суету, оно плыло бликами солнечных лучей по тихому течению Сены, оно зависало на шпилях и крестах многочисленных церквей. Гулкие звуки колоколов смешивались с гудками машин, которые мчались по мостовым древнего города, а шелест длинных юбок на креолине заглушал топот высоких каблучков. Здесь кипела иная жизнь. Здесь радость и веселье были доминирующими, как и красивые открытые лица элегантно одетых мужчин и женщин. Отовсюду доносилась очаровательная музыка. Грассирующие звуки французского эр в модных песнях распадались на сотни оттенков, как осколки разбитого зеркала.

Все это было совсем рядом, близко, казалось, можно было прикоснуться, потрогать, но вместе с тем было катастрофически недосягаемо для него, маленького человечка, волею судьбы попавшего из отсталого маленького городка в центр вселенной. Салех понимал, что только учеба поможет ему почувствовать себя на равных с теми, кто здесь родился и вырос, на кого он смотрел с чувством легкой зависти. Но учеба не была ему в тягость и он с радостью окунулся в новый для него мир языка, нравов, привычек и традиций. В редкие свободные часы он мог себе позволить побродить по аллеям и паркам, погулять по улицам, любуясь гармонией и еще непривычной глазу особой красотой – глубокой, внутренней, созидательной, а не той разрушительной, к которой он привык. Казалось, живя здесь, нельзя быть неумным, неталантливым или пассивным. Водоворот жизни затягивал не меньше, чем водоворот на бурной реке.

Ответственный во всем, Салех много времени проводил в занятиях, стремясь освоить и осилить все, что ему полагалось, все то, что ему могло бы пригодиться в дальнейшей жизни.

Библиотека, вскоре стала вторым домом. Тех денег, которые получал, хватало только на еду, а ему хотелось независимости. Даже при умеренности и сдержанности, соблазнов было слишком много. Ему повезло, он нашел работу. Неважно, что это было всего лишь мытье полов по вечерам в лаборатории. Конечно, жаль было потерянного времени, но зато он мог позволить себе снять отдельную комнату неподалеку от университета. Появилась двойная выгода – не надо было платить за проезд в транспорте, в любую погоду он ходил пешком, а главное имел возможность заниматься один. Скоро появились пусть небольшие и незначительные, но результаты его учебы и серьезной работы. Как всегда, не обошлось без казусов. Салех, кроме основной необходимой литературы, читал и интересовался разработками известных ученых и медиков, в частности, монографиями известного хирурга, члена Национальной Академии медицины, Жюля-Эмиля Пена, который еще при жизни работал в госпитале, построенном на собственные средства. Операции на органах брюшной полости, проводимые хирургом, казались ему верхом совершенства, о чем он и не замедлил поделиться с друзьями.

С легкой руки одного из них, студенты стали называть Салеха Жюль-Эмилем, предпочитая привычное им двойное имя пусть и короткому, но чужому и трудно-запоминаемому.

С новым именем порой возникали нелепые ситуации, но самая значительная, по крайней мере для Салеха, оказалась с попугаем.

В один из дней, возвращаясь с занятий, он увидел, что в маленьком цветочном магазине на углу появилась клетка с попугаем. Крупный, разноцветный, с большим черным клювом, попугай довольно серьезно ходил по жердочке, не обращая никакого внимания на прохожих, которые смотрели на него, не сдерживая добрых улыбок. Птица демонстративно смотрела в противоположную сторону, показывая зевакам свой хвост, несмотря на то, что продавец в магазине уверял всех, что попугай говорящий.

Каждый день, проходя мимо магазина, возле которого собирались взрослые и дети, Салех тоже подходил ненадолго посмотреть на насупившуюся птицу, которая изредка поворачивалась к окну и довольно внятно говорила толпе: «Уходи». Это сопровождалось веселым смехом. Но попугай, которого все просили повторить, начинал демонстративно заниматься собственным туалетом, старательно очищая перышки и лапки.

Однажды, проходя мимо, Салех удивился тому, что возле клетки не было зевак. Он подошел к окну. На него пристально смотрели, не моргая два живых черных глаза.

– Ты жив, здоров, малыш? – негромко спросил Салех. – Я рад.

Попугай скосил голову и смотрел пристально.

– Ты не скажешь мне сегодня – уходи? Нет? Тогда давай познакомимся. Как тебя зовут? Ты же знаешь свое имя, не правда ли?

– Ара. – вдруг раздался чей-то низкий хриплый голос.

Салех от неожиданности вздрогнул.

– Подожди, подожди, неужели это ты сказал? – ему страшно захотелось засмеяться, он едва сдержал улыбку и продолжил.

– Меня зовут… меня зовут Жюль-Эмиль. Это мое имя. Ты понял?

– Ара. – невозмутимо повторил попугай.

– Да, я уже знаю, что тебя зовут Ара. Ты умная птица. А меня зовут Жюль-Эмиль.

– Ара. – продолжал попугай.

– Ты очень симпатичный, Ара. – Салеху стало смешно. Он, как маленький мальчик стоит и разговаривает с попугаем. Кто бы посмотрел на него. – Ну ладно, Ара, я пошел. Пока. – Он только повернулся, собираясь уйти, как услышал за своей спиной произнесенное уже знакомым низким голосом собственное имя, вернее, то, которым его нарекли друзья.

– Что? Неужели это ты сказал? Ты запомнил мое имя? – удивлению Салеха, казалось не было предела. – Ты позвал меня? Ну ты просто молодец, Ара. Ты умная птица.

А попугай, услышав столько лестных слов в свой адрес, словно понимая, двигаясь бочком по жердочке, пододвинулся вплотную к клетке. Салех пальцами гладил сквозь металлические прутья решетки яркие перышки и шелковую головку. Птица от удовольствия прикрыла глаза.

После такого необычайного знакомства, каждый раз направляясь в институт, Салех подходил к цветочному магазину и разговаривал с попугаем под восторженно-удивленные взгляды людей. Ара довольно громко и внятно произносил его имя, чем всегда вызывал умиление и веселый смех окружающих. Стоило Салеху попрощаться с ним, как попугай, потеряв интерес, игнорируя наблюдателей, отворачивался от них и принимался за свою прерванную трапезу или наведение лоска и порядка в своем туалете.

Как-то, за их привычным диалогом, среди праздных зевак Салех заметил большие карие глаза, которые весело щурились от едва сдерживаемого смеха. Добрая улыбка украшала нежное женское молодое лицо, образуя маленькие ямочки на щеках. Волосы были зачесаны назад, лишь только несколько коротких черных завитушек выскочили на лоб, контрастом цветов подчеркивая его белизну и чистоту.

На следующий день он вновь заметил знакомые уже глаза, которые наблюдали за его словесной перепалкой, сдерживая внутренний смех. Попугай стал говорить, подбирая слова, которые он уже знал. Забавные фразы подчас имели смысл, раздвигая в улыбке любые сжатые губы. Завидев Салеха, птица начинала радостно выкрикивать его имя, не жалея собственной хрипоты. Так продолжалось каждый день. А вскоре, и многие из ежедневных наблюдателей стали заговаривать с Салехом, как со старым знакомым.

Пожилой старичок с тросточкой, который жил рядом, в теплые солнечные дни предпочитающий сидеть на деревянной скамейке, в знак приветствия поднимал свою шляпу, увидев Салеха, а две зеленоглазые девчушки-близнецы, судя по форме, ученицы частного пансиона, похожие, как две капли воды, легонько толкали друг друга в бок, смущаясь от тихо произнесенного их губами его, ставшего так популярного имени.

Птица искренне радовалась, еще издалека увидев Салеха и звала его, не жалея горла. Так продолжалось несколько дней. Вскоре и девушка с карими глазами кивала ему, отвечая на улыбку Салеха, словно старому доброму знакомому.

В очередной раз, пообщавшись несколько минут с попугаем, Салех увидел впереди девушку. Он ускорил шаги и быстро догнал ее, поравнявшись. Она оглянулась и первая сказала:

– Попугай так громко зовет вас, что многие уже знают ваше имя.

– Верно. Но я не знаю вашего, – не растерялся молодой человек.

Просто и непринужденно, словно говоря со своим старым другом, она сказала:

– Вардуи. Но друзья зовут меня Вард.

– Я тоже так буду вас называть. Вы не против?

Так и началось их удивительное знакомство.

Так в его сердце родилось странное, смешанное чувство, от которого хотелось танцевать, веселиться, смеяться каждому пустяку. Любая мелочь, которая имела отношение к Вард, казалась ему удивительно важной и существенной, как и ей, впрочем. Им не хватало времени наговориться, насмотреться. Раздвигала границы окружающая их реальность, даря обоим чувство сопричастности и сопереживания. В никуда уходили кажущимися пустыми проблемы и неопределенности. У болезни, которой они заразились оба имелось странное и одинаковое название и течение. Они жили присутствием друг друга. Остальное отступало на задний план, оставляя им возможность растворяться в откровении, погружаясь в созданный, а точнее сотканный ими иллюзорный мир богатой фантазии, в котором было тепло, уютно и спокойно. Здесь не было места ханжеству, предрассудкам, зависти и лести. Чистота мыслей и намерений были белее свежевыпавшего первого снега.

Человеку, у которого всегда чисто и светло на душе, кажется, что и все вокруг должны иметь в крови порядочность, а в сердце благородство. Почему легко обмануть доброго и доверчивого человека, независимо от его возраста? Да только потому, что он всех людей меряет по себе, по своей душевной доброте, а непредвиденным поступкам человека, обманувшего его он еще сам пытается найти оправдание, жалея его. Но не пытайтесь обмануть лгуна. Рискуете сами оказаться в дураках. Они подготовлены ко всем житейским неожиданностям, подлостям и обману. Честные правила игры не для них. Мир может потому еще существует, что не перевелись на земле чудаки, которые верят, любят и прощают, скромно коротая свой век и отчаянно пытаясь навести равновесие в душах и помыслах окружающих, не замечая их презрительных взглядов и глупых насмешек. Таким устроен мир со дня его основания.

Проходили дни, недели, которые дарили влюбленным радость ожидания встреч, общения.

Все остальное было для них условностью. Любовь бывает несколько эгоистичной потому, что окружающая действительность, растворяясь, закругляла углы, обходила стороной препятствия. Райскую жизнь на крохотном островке любви охранял высокий забор невосприятия жестокости и боли, сглаживалась действительность, не обременяя особенно, но и не мешая. Пелена застилала любящие глаза, уводя в туман чужую грусть и боль.

Они любили, а все остальное уходило на задний план, становясь ирреальным, сюрреалистичным, как и новое направление в живописи, к которому пока еще все относились очень скептически, недовольно сжимая губы в презрительной гримасе.

Летом Салех должен был уехать к отцу. Это омрачало их жизнь, хотя оба понимали, что это временная разлука. Они оба будут торопить время, чтобы вновь увидеться, взяться за руки, посмотреть и увидеть себя в отражении любимых глаз, где можно утонуть от глубоких и сильных чувств. Вард знала, что у Салеха во Франции никого нет – ни родных, ни близких, только институтские друзья, да Вард. Его отец живет далеко, так же, как впрочем и Салех еще не видел ее родных. Но для них это все было условностями. Они торопили время, мечтая о том, когда смогут объединить свои судьбы, чтобы никогда не расставаться. Но для этого сначала надо было закончить университет, в котором учился Салех и консерваторию, которую посещала Вард.

Первoе, что они сделают после свадьбы (это было решено!) – это купят у продавца цветочного магазина попугая, благодаря которому судьба так счастливо свела их вместе.

Но судьба не бывает всегда благосклонной. Действительность подчас оказывается намного суровее, чем можно себе представить. Беда не обошла их стороной, разметав по пути все планы, разрушив радужную оболочку, которой было покрыто желаемое. Мечты разбились на тысячу мелких и крохотных осколков, которые не под силу было им ни собрать, ни склеить.

Сейчас Салех ехал к отцу. В очередной раз. Но уже без того обычного светлого чувства, с которым он спешил каждый раз в родной дом, как это всегда было раньше, до встречи с Вард...

Кружа по извилистым и крутым дорогам Анатолии, автобус подъезжал к Анатолийскому плато. До дома оставалось рукой подать. Но впервые родные места не давали привычного успокоения и душевного равновесия.

Отец встретил Салеха радостно, не скрывая подлинных чувств, которые отчетливо были запечатлены на лице. Откровенная радость переполняла его при виде высокого, стройного, молодого и физически сильного человека. Выразительные умные глаза, темные брови, высокий лоб, на который падали густые волнистые волосы, бородка клинышком, которая удлиняла тонкое лицо дорогого ему человека – все было таким родным и до боли знакомым. Одежда, достаточно скромная, но чистая и разительно отличающаяся от носимой здесь, в глухой провинции, придавала Салеху выгодное отличие от остальных, живущих здесь – его сверстников, друзей детства, с которыми его связывали далекие воспоминания. С каждой поездкой все больше увеличивалась дистанция между ними, показывая каждому отведенное ему место и положение в жизни. Достаточно было нескольких сказанных фраз, чтобы Салех терял интерес к тем, с кем он когда-то бегал по горам, играл, дрался, ходил в школу.

Отныне, оставался только один человек, к которому его тянуло. Это был отец. Он был дорог и близок, как всегда. Никакие расстояния, интересы и условности не могли помешать им уважать друг друга и ждать встречи. Единственное, что сильно взволновало Салеха – это преждевременная старость, которая предстала перед глазами во всем своем откровении. Глухое одиночество сыграло свою зловещую шутку, превратив некогда сильного духом и телом мужчину в его жалкое подобие. Высохший и сгорбленный он больше походил на дерево, под котором они вдвоем коротали вечерние часы. Опустились плечи, поникла голова, припорошенная редкими, в седых островках, волосами, словно залежавшим тусклым снегом, глубокие морщины беспощадно избороздили родные черты, обезобразив их самым страшным и неизлечимым явлением, имя которому старость. Вялая кожа на высохших руках повисла тонким прозрачным пергаментом. Долгое отсутствие и редкая возможность возвращения только в теплые дни летних каникул, показали Салиху ту бездну, в которую после своего рождения предназначено идти человеку.

Не было и нет у живущего на земле другой дороги. Бесполезно было искать ее, невозможно было свернуть с нее, ведь путь к концу у всех был один. Все тропинки жизни, сливаясь, вели к единому окончанию. Это надо было понять, а главное принять и смириться. Но всегда трудно привыкнуть, когда вопрос касался близкого человека. При скоротечности времени и на расстоянии, которое отделяло их по прихоти судьбы, отчетливо, а потому особенно болезненно воспринималась действительность, которая жестоко меняла по своему усмотрению формы и сюжеты, искажая привычные и до боли знакомые ощущения.

Первые дни проходили в привыкании, в длинных беседах, которые обрывались непонятным образом, перекрываясь новым рассказом, подробностями. Каждый старался побольше услышать, узнать о жизни близкого ему человека. Мелкие заботы, да каждодневные домашние дела только на время отрывали их друг от друга, чтобы уже вечером, в тишине, после ужина спокойно продолжать беседу, как это было заведено по старой привычке. Под раскидистым деревом им было спокойно и хорошо.

Салех сразу, с первого же дня по приезде, взял на себя все заботы по дому. Он убирал, стирал, готовил, чинил, копал в саду, чтобы закончив намеченные ежедневные дела, вечером посидеть с отцом, который тяжело дыша, периодически хватал губами спасительный воздух, насыщенный ароматами знойного лета, чтобы дать сыну свои, может быть последние наставления. Жизнь ведь так коротка, но только прожив до седых волос, начинаешь понимать ее законы, принимая ее такой, как она есть, но и сожалея одновременно, что никто и никогда не во власти продлить ее или что-либо изменить.

Проходили дни, заполненные делами и работой. Салех в тяжком физическом труде пытался забыться, отбрасывая грустные мысли, но отец чувствовал, что не все хорошо и спокойно на душе у сына, не зная, к сожалению, истинной причины. Не раз начинал он разговор о женитьбе, думая, что возраст у сына подходящий, да и времени у него самого очень мало осталось, но Салех каждый раз уходил от темы, не желая ее продолжать. Тогда, не выдержав неопределенности, в один из вечеров, когда дневная жара спала, уступая место вечерней прохладе, он снова заговорил, неожиданно перебивая сына и не вникая, может впервые в жизни, в суть повествования о студенчестве, занятиях, о садовых деревьях во дворе, многие из которых необходимо срубить, чтобы освободить место для других, более молодых и сильных.

– Сынок, век человека короток. Кто знает, может скоро и мне придется освободить землю от своей тяжелой для нее ноши, но мне очень хотелось бы прежде увидеть тебя устроенным, точнее, женатым. Пойми, аллах на земле установил свои порядки и никто не в состоянии их изменить. Ну а тот, кто попытается это сделать – будет жестоко наказан. Но я не о том говорю. Посмотри на себя – кто если не ты должен иметь семью, красивую и быструю жену, детей?

Салех молчал. Он знал, что отца давно волнует тема его женитьбы. Не в первый раз он начинал этот неприятный для Салеха разговор.

– Я искал для тебя, – продолжал отец, не видя возражений сына. – хотел найти под стать тебе – чтобы и умная была и чистая, как родниковая вода, что выходит из земли. Помнишь вкус ее, что возле пещеры, сынок? Но я опять отвлекся. Знаешь, мысли разбегаются, как мыши по углам, а собрать их снова тяжело становится… Так вот, я долго думал, но знаешь, когда сразу не можешь найти подходящую, значит ответ один – нет достойной. Но может я стар стал и мои глаза плохо видят? Может и бегают лани у меня под носом, а я просто их не вижу? Подскажи мне сам, помоги разобраться. Может увидел ты такую, от имени которой и сердце подпрыгивает и душа летает, а кровь начинает играть? Ты только скажи мне, а то я старый, плохо стал разбираться в этой жизни. Она быстро промчалась. А у меня, наверное, особенно быстро, да не в этом дело. Но вот видишь, я опять не о том говорю. Старость это, сынок. Пока молодой, ты о ней не думаешь, а она потихоньку так сзади подкрадется и … Ах, для чего рожден человек? Не знаю. Послушай, сын, я видел, как ты недавно за забор заглядывал к соседу нашему, Осман-бею. Не на его дочь ли смотрел? Не на Айше?