ЧАСТЬ I 3 страница

– Нет, отец, я так не хочу. Времена меняются. Вы должны понять меня. Я не хочу даже думать о другой.

– А как зовут твою девушку, сынок? – участливо спросил отец.

– Вард.

– Вард? – переспросил отец. – Красивое имя. Она, наверное, тоже красивая, раз ты ее так полюбил.

– Да, отец.

– Но насколько сильно твое чувство? Может встретишь другую и сердце забьется в груди, забудешь ее, забудешь все переживания. Все останется в прошлом?

– Нет, отец, мне не нужна другая. Поверьте. А она не доступна. – вздохнул Салех.

– Как знать, сынок, мир такой переменчивый, сегодня – одно, а завтра, глядишь – и все перевернулось.

– Она не пойдет против воли своих родителей и не мне осуждать ее. А я… Я через год уже приеду сюда. Вам не долго придется оставаться одному. Вы уж потерпите немного. Заберите расписку у Осман-бея и отдайте ему все деньги обратно. Вы всегда мечтали сидеть вечерами со мной вдвоем. Совсем скоро так все и будет. Нам вдвоем всегда хорошо было. Не так ли? – казалось, Салех не отца, а самого себя уговаривал поверить в сказанное.

– Ты не то говоришь, сын. Человек – дитя природы. Он не может изменить себя. Ему аллахом дано жить с семьей, с детьми. Иначе чего стоит его жизнь? Он должен след на земле оставить. Память человеческая – коротка, ты ушел из жизни -и тебя забыли, а вот когда у тебя будут дети, внуки, в чьих венах будет капля твоей крови, ты все поймешь. Да без семьи и без детей, нет смысла жизни. Ты еще обретешь счастье и вернешь себе радость. Молодой еще, все впереди. Столько девушек вокруг. Ты вот утром пойди к роднику, сам увидишь – стайкой бегут с кувшинами на плече – красивые, нежные, стыдливо пряча глаза. Любая из них за тебя замуж пойдет Ты сам и выбери.

– Я уже решил, отец. Не обижайтесь на меня. Мне не нужна другая. Даже не говорите со мной об этом.

– Но ты просто пройдись завтра. Столько красавиц увидишь, что глаза разбегутся. Может и дрогнет твое сердце. – пытался уговорить Салеха Канид.

– Нет, я не пойду, отец. – упрямо твердил сын. – Я и смотреть не хочу.

– Значит тебе только Вард нужна? Так тебя понимать надо?

Салех удивился тому, что отец так быстро запомнил имя девушки. – Да, только она.

Канид-ага, кряхтя, встал. – Уже поздно, сынок. Иди спать. Да и я устал что-то. Пойду, может удастся заснуть.

Салех подошел, поцеловал отца, пожелал ему доброй ночи.

Долго ворoчался в постели старый отец. Переживал за сына или искал удобное положение?

Долго не мог заснуть и Салех, взбудoраженный откровенным разговором с отцом и воспоминаниями. Но молодой организм нуждался в отдыхе и расслаблении, и вскоре нежным прозрачным покрывалом его накрыл сон. В вечерних сумерках теплого вечера было очарование покоя и благодати.

Утром следующего дня, как и все последующие дни каждый из них занимался своим делом. Один перебирал янтарные четки, другой чинил забор, поливал, копал землю в саду, повязав голову платком – летом солнце светило жарко. Только вечерняя прохлада и время ужина опять сводили их вместе. Каждый раз, когда Салех смотрел на Канида его сердце щемило от боли за отца. За последние месяцы разлуки, он совсем состарился, руки тряслись, пожелтело все в морщинках лицо. Только голова еще оставалась как всегда – ясной и светлой. В этот приезд отец все чаще хватался за сердце, ловя открытыми губами воздух, хотя сыну на бесконечные вопросы отвечал, что все уже прошло, но видно было, что старость брала свое, да и судя по всему, долгое одиночество было тому первой причиной. Это и не удивительно. Разве это легко выдержать долгую, холодную зиму в одиночестве? Как ему теперь оставлять отца одного? Что делать?

А над головой наливались соком зеленые яблоки, колыхались под летним ветерком листья фруктовых деревьев. Большой участок земли был в основном засажен деревьями. Это Салех несколько лет назад настоял на своем. Словно понимал, что в его отсутствии отцу будет тяжело смотреть за огородами, да грядками, а с садом все-таки хлопот было поменьше. Но и он, запущенный, требовал труда человека, его активного участия. Каждое лето, все отпущенное ему время, Салех проводил в саду, подрезая выросшие ветки, удобряя землю, делая прививки. Он любил эту работу, которая казалась ему не тяжелым трудом, но удовольствием.

Вечером, купив мясо, Салех готовил обед. На огне, пропитанная запахом дыма от сгоревших дров, сдобренная специями и зеленью, еда казалась особенно вкусной. Они оба все съедали и запивали горячим чаем. Но в последние дни Салех чувствовал, что отец стал больше нервничать, казалось, он хочет что-то сказать, но все как будто не решается. Только дрожащие руки выдавали волнение. Салех не расспрашивал, считал, если захочет, тот сам и расскажет. У них не было секретов. Они привыкли доверять друг другу.

Отец больше не заводил разговор о женитьбы, чему Салех был рад, т.к. любое напоминание приносило ему боль. Он старался в ежедневном физическом труде забыться, не вспоминать о прошлом, не думать о том, что его ждет по приезде в Париж.

Каждый вечер они, уютно устроившись под деревьями в саду, неторопливо беседовали, вспоминали прошлое, близкие им обоим эпизоды из детства, затрагивали вопросы политики. Отец интересовался отношениями между странами, но новости из Европы, Азии и Америки доходили сюда с некоторым опозданием, поэтому старик выспрашивал у сына все подробности. Много они говорили о Германии, которая вызывала некоторую озабоченность своим резким взлетом агрессивности и наращиванием вооружения.

– Не живется человеку спокойно, – как то сказал отец. – жадность и желание обладать миром, думаю, будут жить вечно, нарушая покой. Не понимают, что сами себя уничтожают. Но ты знаешь, сынок, после нашего с тобой разговора о твоей женитьбе, о Вард, которую ты любишь, я долго думал. Поверь, ни один отец не хочет видеть своего ребенка расстроенным.

– Да, отец, я даже жалею, что рассказал вам об этом. Я видел, как вы нервничали. Но я…

– Ты опять не то говоришь.-перебил его отец.- Думай всегда, прежде, чем сказать. Сегодня ты много работал. Устал, наверное. Но это хорошая усталость, поверь мне. Когда человек за дом свой взялся, он физически устает, но на душе у него хорошо становится. Верно ведь?

Салех кивнул.

– Дом – это место, где рожден человек, где он живет, спит, детей растит. Потом эти стены опорой в жизни станут. Нельзя часто переезжать с место на место. Теряется связь. Вот ты и крышу, слава аллаху, починил. Теперь не будет в дождь протекать. Дом такой же старый, как и я, ему тоже нужна человеческая теплота и участие. Всем это нужно. Ты в этот раз почти все сделал. Молодец, сынок. Но не об этом я хотел сегодня с тобой поговорить. Знаешь, я чувствую, мои силы на исходе. Мне даже кажется, что только твоего приезда я ждал, держался из последних сил, чтобы тебя увидеть. Кто знает, может в последний раз...- выдохнул с трудом отец.

– Не говорите так, отец. Мы нужны друг другу. Мы должны быть вместе. Хотите, я все брошу и останусь здесь? Не поеду никуда! Раз вы не едите со мной, тогда я останусь с вами. Для меня важнее ваше здоровье и благополучие.- искренне и с болью в сердце воскликнул Салех.

У старика от последних слов глаза влагой наполнились, но Канид сдержался и из-под полу – прикрытых прозрачных старческих век посмотрел на юношу.

– Ты останешься? Не поедешь? Ради меня? А как же твоя учеба?

– Не знаю, отец, – честно ответил Салех, – но для меня главное, чтобы вам было хорошо.

– И ты решил, что если останешься, то так все и будет?

– Наверное. – сказал Салех нерешительно. Он не понимал, к чему клонит отец.

– Нет, ты не прав, хотя, поверь, мне приятно услышать такие слова от тебя, но я никогда не позволю тебе это сделать. Так же, как я не хочу тебя привязывать к этому дому. Я думал, что твои корни здесь, но видно не всегда родительское чувство бывает верным. Ты должен идти своей дорогой, той, которую ты сам и выберешь. Главное, чтобы она была прямая и шла всегда в гору. Я думаю, ты это и без меня знаешь. Но сегодня я хочу тебе кое-что рассказать. Даже не знаю, поймешь ты все или нет – уж очень запутанная история, но ты все же постарайся. Может после этого я потеряю все, что у меня есть, но мне и так подошло время покинуть этот мир, а унести с собой такую тяжесть я не могу. –Он сделал длинную паузу, а потом негромко добавил: - Теперь уже не могу. Всю жизнь на меня давила горькая тяжесть воспоминания, но раньше помоложе был – справлялся, а теперь вот силы не те. – он замолчал.

– Отец, – не понял Салех, – о чем это вы? Что вы мне хотите такого рассказать? Если вам это тяжело, может и не надо? Зачем вам лишние волнения?

– Какая разница, сынок, день раньше, день позже. Ты только слушай внимательно, не перебивай, даже, если что-то не поймешь, потом будет понятно, не сразу, ведь я начну издалека. Мне трудно говорить, но я должен. У нас с тобой нет другого выхода.

Салех удивился – собираясь мыслями, отец весь дрожал от напряжения. Правая рука у него в последнее время все чаще переставала перебирать янтарные четки, прижимаясь к сердцу. Не жаловался отец, не хотел говорить сыну о болячках, но Салех и так все понимал, к тому же профессия врача обязывала, но на все его попытки помочь отцу, подлечить, заставить его пить таблетки, которые он привозил ему в каждый свой приезд, старик яростно качал головой. Он привык надеяться на природу и считал, что сколько кому отпущено, столько и надо жить – с природой, как и со смертью в прятки не играют. «Мы все гости на этой земле. Пришли для того, чтобы однажды уйти обратно» – любил повторять Канид.

Но главное, а Салех это чувствовал, у отца не было желания цепляться за жизнь, как это делали многие, понимая, что отпущенного им времени становится катастрофически мало. А ведь стоит только немного ослабить вожжи бегущего коня, как он остановится.

Медленно угасала свеча жизни, едва теплилась в поникшем маленьком теле, отсчитывая последние часы, минуты, секунды. Не каждому дано знать свой последний день на этой бренной земле, лишь только некоторые, отмеченные особой печатью всевышнего, предчувствуют свой конец, а иначе жизнь потеряла бы свой смысл.

Канид действительно издалека начал свой рассказ, устремив взгляд в стену дома. Казалось, там он черпал энергию, не видя внимательных глаз сына, не замечая его присутствия.

– Ты родился на этой земле чуть больше двадцати лет назад. Обстановка в стране была напряженной. Шатко сидел на троне без опоры Абдул-Гамид. Понимая, что власть медленно ускользает из рук, он решил хоть как-то усилить свое могущество. Играя на фанатизме своих починенных и пытаясь объединить их, Абдул-Гамид начал с уничтожения армян, под видом смены религии. Но вскоре рухнул трон под ним и на смену к власти пришли младотурки. Они и продолжили, а точнее завершили начатое дело кровавого Абдул-Гамида...

Салех внимательно слушал отца. Как никогда эта тема была ему сейчас очень интересна. Не зная достоверно, что же произошло в те далекие времена, когда он только появился на свет, он хотел бы узнать побольше. Канид продолжил свое повествование, говоря не столько сыну, сколько самому себе:

– Они составили план полного уничтожения армян и день за днем осуществляли свои злодеяния. Потом их осудили, приговорив к смертной казни, но это было потом, а в том далеком 1915 году выселялись поголовно все армяне с обжитых мест и угонялись в безлюдные, безжизненные пустыни. Сначала им приписывали неподчинение властям, вольнодумие, измену, но на самом деле виной их была только религия. Армяне не захотели принять другую веру, не захотели стать рабами в доме, в котором выросли. Многие из них были заняты в высших сферах, занимались торговлей, лечили, строили, приносили доходы своей стране. Но это не остановило младотурок и на этой земле было совершено страшное преступление.

– Так, отец, значит это все правда? – воскликнул Салех, вскакивая со своего места-Значит Вард была права? Хотя, какое имеет значение и что от этого изменится? Говорите, отец, вы хотите еще что-то сказать, но думаю, главное для себя я уже узнал.

– А ты слушай, может еще что узнаешь. Я чувствую, сынок, что это может быть наш последний разговор, -задрожали бледные старческие губы, -потому подробно хочу тебе все рассказать, чтобы вопросов не было, потом. Ведь некому будет тебе ответить. Дай мне договорить, неперебивай.

– Хорошо, отец, я не буду мешать.- согласился Салех. Он сел, прислонившись спиной к дереву.

Тихо стучали четки. Незатейливым языком рассказчика оживала история с длинным повествованием.

– И вот в такое время, в марте 1915 года, моя жена родила сына. Оживала природа, а с ней и мы радовались, глядя на него. Он, как и все дети в положенное время спал, ел, плакал. Мы жили своим маленьким миром. Все разговоры были о нем, все мысли, дела, все неотрывно было связано с ним. Маленький, со сморщенной при рождении кожей, он больше напоминал старца, чем младенца, но с каждым днем разглаживалось лицо, полнели ручки, ножки, словно перетянутые веревочкой возле локтей и лодыжек. Я прижимал его к себе, вздыхая необъяснимый аромат ребенка – смесь молока и детского тела.

Я готов был всю жизнь носить его на руках, чувствуя его тепло. Самое дорогое у человека – его ребенок, его кровь, его продолжение. С его появлением на свет тревога и ответственность за здоровье становятся едва ли не навязчивой мыслью. Чем бы я не был занят – душа моя ликовала, когда я вспоминал, как он, пусть неосознанно улыбается, произносит ничего не значащие пока звуки. Когда он плакал, я выхватывал его из рук жены, а она лишь украдкой улыбалась, видя мое состояние.

– Отец, – вновь не выдержал Салех, – Почему вы все время говорите «он»? Я не совсем понимаю.

– Я же тебе сказал, слушай. Вопросы потом задавать будешь, если я успею на них ответить. – сказал Канид. И добавил: – Знаешь, мои силы иссякают. Дай мне договорить. Не мешай.

Салех извинился и замолчал. Канид помолчал несколько минут, собираясь мыслями и продолжил свое повествование.

– Так день за днем прошел месяц, потом еще один. Я торопил время, мечтая увидеть сына крепко стоящим на ногах. По себе знал, что значит расти без родителей.

О том, что творилось вокруг, я слышал, но не особенно задумывался. Все чаще люди говорили о политике, о планах правительства, о грабежах и убийствах, но все казалось таким далеким, а потому не реальным. Слухами полнились дома. Мы узнавали, что из многих деревень изгонялось армянское население. Верилось в это с трудом. Да и если бы это касалось только одной семьи, ну двух или группы бунтарей. Людей выгоняли из домов, не разрешая ничего брать с собой. Приводили слова их бога- Иисуса, словно в насмешку – берите то, что сможете унести. А что могли брать слабые женщины, кроме своих детей? Я не был глухим или слепым к происходящему, но что я мог сделать в одиночку, да к тому же рождение сына закрыло мне глаза на все остальное. Я и на работу в соседнее село уходил вздыхая. Там учил мальчиков грамоте, письму. Зачастую там же и оставался ночевать. Ну а если нет, возвращался домой, выбирая путь покороче.

В тот день… – он замолчал на минуту, и вздохнув, продолжил, – в тот день мне навстречу шли плача и причитая, в окружении вооруженных жандармов, люди. Я хотел подойти, чтобы спросить – какое же злодеяние все они могли свершить? Ведь там были только женщины и дети, старые и молодые. Неужели и в нашем тихом месте был получен приказ о выселке армян? Получается, что везде такое творится…

Я ушел, а они продолжали свой путь по дороге, ставшей для них последней, тщетно взывая глухих к состраданию.

-Ах, знал бы я, что ждало меня дома, там, куда я так торопился…-Канид повесил голову на грудь. Воспоминания оказались тяжким испытанием.- Жена металась на кровати. Вся пунцовая от высокой температуры, она то теряла сознание, то приходила не надолго в себя. Но мой ребенок, мой сын… – вздохнул поглубже Канид, опять схватившись за сердце, – мой ребенок бездыханный лежал на полу. То ли жена в беспамятстве столкнула его, то ли сам перевернулся и упал, ударившись головкой – то ведал аллах.

– Как же так, отец, – вновь не выдержал Салех, ведь вы же говорили…

Но старый Канид, не слыша возражений сына, тихо продолжал. Казалось, он и сейчас находится в том времени, о котором говорил. Воспоминания окутали его прозрачным облаком, усыпили, перенесли в то далекое прошлое, давая возможность еще раз пережить, осмыслить и прочувствовать случившееся.

Удивленно смотрел на отца Салех, ничего не понимая.

– Это был первый случай в моей жизни, когда я хотел умереть и был так близок к смерти. Я кричал, пытался оживить его, но тщетно. Неподвижное и уже остывшее тело моего мальчика не могло оживить никакое чудо. Ругал и винил я только себя, хотя в чем была моя вина – не знаю. Мое горе было беспредельно.

Сколько радости и счастья доставлял он своим существованием, сколько надежд было связано с ним и все так быстро и неожиданно оборвалось. Я был один во всем мире со своей болью и отчаянием. Я сходил с ума. Жена стонала, приходя в себя. Она еще ничего не знала, а я уже испытал ужас потери, я чувствовал его на губах, в душе, на сердце.

За окном начинал накрапывать дождь, стекая тонкими ручейками по стеклам. Погода скорбела со мной, тихо оплакивая мою утрату, но никто не мог мне помочь. Не родит больше жена, а значит мне суждено было видеть впереди только одинокую старость, не скрашенную суетой детей и внуков.

Эта ночь была страшной. Сквозь раскаты грома я слышал визг кошек, да лай бездомных, одичавших собак. Как мне хотелось разбить свою голову, чтобы не мучиться. Я потерял самое дорогое, зачем мне было жить? Чем, какой радостью я мог бы заполнить свое бездетное, бессмысленное проживание? Аллах дал, аллах взял, надо бы молчать, не гневить его, но мне было очень тяжко, я не мог так просто смириться с потерей. Мое существование дальше было бы мучением. Отравленные воспоминания не дадут покоя и утешения. От мыслей я уходил в себя и отрешенный ничего не видел, не понимал.

Сколько я так просидел? Не знаю. Сквозь замутненное сознание услышал возле двери странный шорох, затем как будто что-то упало. Я не встал, не посмотрел. Мне все происходящее в мире было отныне безразлично. Этот мир уже был не для меня. Так мне казалось до тех пор, пока я не услышал детский писк. Я вздрогнул и посмотрел на жену. Она лежала неподвижно, лишь поднималась и опускалась грудь от тяжелого дыхания. Рядом лежал мой мертвый ребенок. Я сжал голову, но опять вполне отчетливо услышал писк.

Это было выше моих сил. Неужели мне все кажется, а может у меня начался бред? Может мое больное воображение продолжает издеваться надо мной? Но вскоре писк перешел в реальный отчаянный крик. Я в ужасе вскочил с места и ничего не понимая, стал ходить по комнате быстрыми шагами, но стоило мне приблизиться к двери, как крик становился все более слышным. Я попытался открыть дверь, но она не поддавалась. Я надавил сильнее и дверь стала медленно отворяться, представляя моим глазам не менее страшную картину, чем я имел. На крыльце лежала мокрая от дождя женщина, а у нее на груди шевелился, выбиваясь из пеленок ребенок. Я смотрел на него, только смотрел, не веря, что другие дети могут жить, когда моего уже нет. Все вокруг казалось сном, невероятно страшным и жестоким. Я не мог сдвинуться с места. Окаменел, но детский писк продолжал разрывать мне душу. Мне казалось, что это кричит мой собственный сын. Я так не хотел верить в его смерть, верить в то, что он не дышит, что не будет больше смеяться, улыбаться или даже плакать. Пусть бы он плакал целыми днями, я бы все вынес…

Но шумел, пыхтя чужой ребенок. Он уже перестал плакать и только тихо попискивал, суча ножками, пытаясь сбросить тряпки, стеснявшие его. С каждым разом он разворачивался все больше. Когда пеленки упали, он согнул ножки в коленях, засунул руку в рот и замолчал. Это был мальчик. Мои глаза, до этого бесчувственные ко всему происходящему, стали с жадностью его осматривать. Дотронуться до него мне было страшно. После того, как я держал в руках мертвое и холодное тело своего сына, я боялся прикоснуться к этому ребенку. А он безмятежно сосал свою руку и разглядывал меня своими большими, чистыми глазами.

Я смотрел на него, а перед глазами быстрой чередой проходила вся моя жизнь, останавливаясь мгновениями на самом памятном.

Еще будучи не женатым, я мечтал о сыне. А когда женился, то только об этом и думал. Хотел иметь трех сыновей и когда подошло время жене в первый раз рожать я нервничал и мучился, наверное, не меньше, чем она. Побежал к соседке. Та по моему виду все поняла и ничего не спрашивая, побежала куда надо. Вскоре она вернулась, а следом медленно вперевалку приплелась на кривых, словно сабля ногах, старуха. Неторопливо подошла к жене, что-то сказала, что-то услышала в ответ и пошла кипятить воду. Все делала размеренно и спокойно, словно ничего особенного и не происходило. Я ждал за дверью, надеясь быстрее услышать долгожданный детский крик, понимая, что в этот миг в мир войдет мой ребенок. Но пока были только слышны крики моей жены. Они были надрывные. В тяжких муках рождается человек, причиняя неимоверные страдания и боль своей матери. Может потому дети так нам дороги?

Обычно женщины рожали тихо, прикрывая потной ладошкой рот, никто не слышал их криков. Так было принято. А утром радостная весть облетала соседние дома – такая то родила сына или дочь. Если сына – с радостью говорили – на все воля аллаха, будь он трижды благословенен. Если дочь – разводили руками и, опустив глаза, добавляли – девочка родилась. И хоть считалось, что дочь – стена чужого дома, все равно рождение ребенка было радостным событием.

Скоро и у меня должен был родиться ребенок. Но проходило время, а столь долгожданного писка все не было. Соседи покачав головой проходили мимо.

Прошли сутки. Женщины, которые пришли помочь повитухе, уходили, понимая свою беспомощность и ненужность. Уходили, тихо и незаметно, опустив головы и стараясь на меня не смотреть. Не выдержав неопределенности, я вошел в дом. Жена уже почти не кричала. Обессиленная, лишь слабо стонала, судорожно сжимая пальцы. Опухшее от слез глаза едва открывались. Лоб был в испарине, а разметавшиеся по подушке волосы образовали черный зловещий полукруг, сливаясь с потемневшим и искаженным от боли лицом. Сквозь щелки глаз она увидела меня и стала еще больше стонать. Мне показалось, что она тронулась умом – таким странным был временами ее взгляд. Возле нее сидела кривоногая старуха. Суровым лицом, готовым лопнуть от напряжения, она повернулась ко мне, не говоря ни слова. Судя по всему, надежды на хороший исход не было. Аллах крепко держал меня в своих руках. Исступленно бормоча про себя хвалу всевышнему, я молил его о снисхождении ко мне, о благосклонности, продолжая думать о том, что же делать дальше. Но что надеяться? От кого ждать помощи? Главное, время было против нас. Я с каждой минутой терял ребенка и жену. В чем был мой грех, что аллах меня так наказывал? Я и так в жизни ничего не имел, а сейчас должен был лишиться и последней надежды.

– О, аллах, – слабо спорил я с ним, – ты можешь творить добро, в твоей власти вся наша жизнь, с ее бедами и радостью, с горечью и надеждами. Но почему ты не видишь то, что творится на этом свете? Почему многие праведные, честные люди обречены на жалкое влачение, работая не покладая рук, тогда как другие проводят жизнь в развлечениях, утехах, в праздности, не желая замечать бедное существование живущих рядом. Это разделение всегда вызывало озлобление и зависть, отсюда и пошли людская вражда, когда брат шел против брата, а сын поднимал руку на своего отца. Из поколения в поколение передавались твои заветы, а с ними продолжали жить людские пороки. Ты не видел отчаяния обездоленных, тех, которые может быть более других молили тебя о снисхождении. Их жизнь, словно язва на теле не залечивалась, а гнила, распространяя зловоние. Не внимал ты их мольбам, не трогала тебя их участь, ты был слепым и глухим, так же, как и сейчас ты не видишь моего отчаяния, моих страданий. Я не попал в число счастливчиков, отмеченных твоей благосклонностью. Тяжко начинал свою жизнь с малолетства, надеясь на свою голову и мозоли на руках. С рождения, привыкнув жить тобой, отдавать тебе все свои мысли, сердце и душу, мечтал, умерев, оказаться к тебе поближе. Но почему сейчас ты не хочешь мне дать возможность почувствовать ту великую радость, ради которой живет человек на земле? Ведь я испрашиваю ничтожную малость. Каждое живое существо, которой ты даровал жизнь, должно иметь свое продолжение. Но ты отвернул свой взор от меня, ты лишаешь меня счастья, веры в тебя, в твое величие, в твое всемогущество, обрекая на вечные сомнения…

Я терзал себе душу. Но что мне было делать? На что надеяться? К кому идти?

Вдруг вспышка света озарила меня. Я вспомнил, что неподалеку от меня живет один доктор- Арам-эфенди. Всегда встречаясь, он приветливо здоровался, спрашивал о здоровье. Да и о чем другом он мог меня спрашивать? Так может мне пойти к нему? Но поможет ли он?

Я знал, что он учился в Европе, знал несколько языков. Закончив свое образование, вернулся в отчий дом, женился, у него росла дочь. Он остался здесь, занимался врачеванием и довольно успешно, как я слышал. Единственное, что меня смущало – это то, что он мужчина, к тому же армянин. Я сам мог закрыть на это глаза, но что скажут мои соседи? Что же мне было делать? Ждать, пока умрет жена? Ведь повитуха в беспомощности своей только разводила руками.

Салех, сынок, -тяжело выдохнул уставший Канид, словно желая сделать маленькую передышку, переводя дыхание.-Я тебе никогда не рассказывал о своем детстве. Я и сам старался реже о нем вспоминать. Я был единственным ребенком. Мать умерла, когда мне было 3 года, а отец… – он вздохнул, – отец, не поделив землю, затеял драку с соседом. Тот, в порыве гнева и злости, каждый считал себя правым, ударил отца камнем по голове. Он сначала лишился зрения, а вскоре и рассудка. Был тихий, молчаливый. Я так и запомнил его – сидящим в углу и слепо смотревшим в одну точку. Вот таким было мое детство. Я сам уже в шесть лет должен был думать о наступающих холодах, заготавливать впрок дрова, сено для скота, продукты для нас. Молол пшеницу, пек хлеб, готовил себе и отцу нехитрое варево. Даже латал старые штаны и рубахи, которые мне из жалости давали соседи. А еще надо было платить налоги, в одиночку пахать весной землю. Волов у нас не было, да и зачем они нам, если я был за них.

По соседству с нами жила пожилая одинокая женщина – то ли ассирийка, то ли армянка. Она зарабатывала себе на жизнь тем, что шила и вышивала скатерти, салфетки, платья, простыни и наволочки, а делала она это чудесно. К ней приезжали с заказами из городов и близлежащих сел. Она жалела меня и нередко, подкармливала, как могла. Я никогда не забуду вкуса теплых масленных лепешек, которые она пекла и меня угощала! Наспех сполоснув руки, я тянул их, чтобы скорее схватить со стола сыр, масло, варенье, но она мне говорила: «Подожди немного, потерпи. Я знаю, как ты хочешь есть, но сначала надо поблагодарить всевышнего за его доброту. Не забывай об этом никогда. Будь добрым, не причиняй боль людям, не обижай невинных, подай голодным, помоги немощным, дай приют бездомным. Запомни, бог на небесах, он все видит, он заботится о каждом из нас.»

Но об этом ли я думал? Я только торопил секунды, чтобы быстрее заполнить свой желудок вкусной едой. Иногда она давала мне маленькие, как пуговички разноцветные конфеты. Ты не поверишь, но их вкус и сейчас у меня на языке. Наверное, это были самые светлые моменты в моей памяти. Ведь ничего другого у меня и не было, кроме работы днем и ночью.

Потом, когда я вырос, после смерти отца, меня забрали в армию. Когда через несколько лет я вернулся, то узнал, что ее убили. Мальчишки-подростки, позарившись на ее богатства, залезли к ней домой и убили. Я так и не узнал где покоятся ее останки. Она заменила мне родителей, дав самое главное – еду и доброе слово. Она научила меня быть благодарным… – не закончив фразы, Канид-ага замолк, прикрыв глаза. Неужели заснул?

Салех, увлеченный повествованием, понял, что главного он еще не услышал, то, ради чего отец и начал этот длинный сказ. Слабым становился его голос, да и сам старик сгорбился от усталости, сник совсем от вновь пережитых воспоминаний.

– Пусть поспит. – подумал Салех с жалостью глядя на исхудавшее тело. – Не буду тревожить. Откуда у него вообще нашлись силы столько говорить. Так подробно рассказывает, все так хорошо помнит, словно вчера произошло. Хотя я многое не понял. Странная история.

Проходило время. Канид-ага не шевелился. Страшная мысль промелькнула у Салеха. Не слышно было даже такого шумного прежде старческого дыхания. Он осторожно дотронулся до отца, намереваясь взять его на руки, чтобы перенести в дом, но худые морщинистые руки всколыхнулись и дрожа повисли в воздухе.

У Салеха защемило сердце. – Нет, я его больше не оставлю. Он не выдержит. Конечно, все время один был. Удивительно, что он еще держался. Жизнь в нем еле теплится. Но что же мне придумать? Как дальше жить? А учеба? Отец ведь не перенесет такого путешествия со мной, но и одного я больше не оставлю его.

– Салех, сынок! – тонкий голос разрезал тишину вечерних сумерек.

– Я здесь, отец, я рядом. Я с вами. Не волнуйтесь.

– Салех, сынок, она пришла! Ты держи меня. Крепче! Я вижу ее. Вот она – идет и смеется. Она знает, что мое время на этой земле закончилось. Она все знает, вот и пришла.

– Вы о ком, отец? – удивился Салех, оглядываясь.

– Ты не видишь ее, мой мальчик. Она и раньше часто приходила, но я просил ее подождать. Дай, говорю, сына увидеть, потом забирай. Пришла, а ведь мне так много еще надо тебе сказать. Ты ничего не знаешь, а кроме меня… кроме меня никто тебе ничего не скажет. Торопит она меня. Каждому свое. У нее своя работа, у нас своя. Без меня не уходит, одной ей, видать неймется.