Се круговерть.

Секира Трясучки снова бухнула по трубкам. Он не знал, за каким лядом они здесь нужны, но звон от них - охереть. Монза всё-таки успела увернуться снова, покачивая мечом, не сводя с него прищуренных глаз. Наверно, ему надо было просто рубануть её по затылку, и положить всему конец. Но ему хотелось, чтоб она знала, кто это сделал и почему. Жаждалось, чтоб знала.

- Ты не обязан такое творить, - выпалила она ему. - Ты всё ещё можешь уйти.

- Я думал - прощение для мёртвых, - заявил он, по кругу срезая ей пространство.

- Я даю тебе шанс, Трясучка. Вернись на Север, никто за тобой не погонится.

- Ебать! Полный вперёд, пусть попробуют. Правда, я чутка задержусь. Человек ведь должен быть с кем-то, да? У меня всё ещё осталась гордость.

- Срать я хотела на твою гордость! Ты бы торговал своей жопой на талинских переулках, если б не я! - Скорее всего - правда. - Ты знал, на что шёл. Ты сам взял мои деньги. - Тоже правда. - Я не давала обещаний, и ничего не нарушила! - Всё правильно. - Эта сука Эйдер не даст тебе ни монетки!

На это трудно было возразить. Ладно, уже слишком поздно откатываться назад. Вдобавок, топор в голове - последнее слово при любом споре. - Увидим.

Трясучка направился в её сторону, протаривая путь щитом. - Но дело не в деньгах. Дело в... возмездии. Думал, ты поймёшь.

- Срать я хотела на твоё возмездие! - Она схватила табурет и из-под руки запустила в него. Он подставил щит и отбил его, отбрасывая вниз через край, но она стремительно ринулась следом. Он сумел поймать её меч древком секиры, лезвие проскребло вниз и задержалось лишь на гвоздях в древесине. Она навалилась вплотную, почти что прижалась к нему, рыча, острие меча кружило под его здоровым глазом.

Она плюнула ему в лицо, заставив дёрнуться, выбросила локоть и попала под подбородок, запрокидывая назад его голову. Отвела назад меч для рубящего замаха, но он хлестнул первым. Она увернулась, секира рубанула перила и выломала из них целую палку. Изгибаясь, он вывернулся в сторону, зная, что её меч на подходе. При ударе ощутил, как сталь скользнула по рубашке и провела по животу горячую полосу боли.

Она качнулась в его сторону, потеряв равновесие. Он переместил вес, заклокотал и призвав всю свою силу, при поддержке всей своей ярости, наотмашь ударил щитом. Тот плашмя врезался ей прямо в лицо, почти что отрывая голову. Бросил её на трубки, там глухо бряцнуло и загудело, затылок оставил здоровенную вмятину. Она отлетела и плюхнулась спиной на половицы, меч загремел из руки.

Некоторое время он смотрел на неё, кровь грохотала под черепом, пот щекотал изрезанное лицо. На её шее подрагивал мускул. Совсем не толстая шея. Он мог бы сделать шаг и срубить ей голову, легко, будто расколоть полено. При этой мысли пальцы беспокойно заелозили вокруг топорища. Она выкашляла кровь, простонала, потрясла головой. С остекленевшими глазами начала перекатываться, подтаскивая себя на четвереньки. Одурманенно потянулась к рукояти меча.

- Нет, нет, нет. - Он сделал шаг и пнул его в угол.

Она вздрогнула, отвернулась от него и медленно поползла за клинком, тяжело дыша, кровь из носа шлёпала пятнышки на деревянный пол. Он двинулся следом, возвышаясь над ней. Начиная говорить. Как странно. Девять Смертей однажды сказал ему: собрался убить - убивай, не трещи об этом - и он всё время старался придерживаться его совета. Он мог убить её, легко, будто раздавить жука, но бездействовал. Он сам не знал, заговорил ли чтобы растянуть тот самый миг, либо чтобы отдалить его. Так или иначе, но он говорил.

- Давай не притворяться, что ты во всём - потерпевшая! Чтобы вышло по-твоему, ты пол-Стирии перебила! Ты коварная, лживая, безжалостная, ядовитая, вероломная, ебавшая брата пизда! А то нет! Я совершу верный поступок. Дело лишь в том - как на всё посмотреть. Я не чудовище. Да, мои причины не самые благородные. Но ведь у всех есть свои причины. Всё-таки без тебя мир станет лучше. - Хотелось бы, чтоб его голос не сбивался на хрип, потому что он выкладывал истинный факт. - Я поступлю правильно! - Факт, и он желал, чтобы она его признала. Она задолжала ему это признание. - Без тебя будет лучше! - Он склонился над ней, оскалился, услышал сбоку тяжёлый топот, повернулся...

Дружелюбный на полном ходу протаранил и сбил его с ног. Трясучка рыкнул, обхватил его спину рукой со щитом, но лучшее чего сумел добиться - утянуть заключенного с собой. Под треск реек они проломились сквозь перила и вывалились в пустоту.

В поле зрения показался Никомо Коска, срывая шляпу и театрально запуская ею через всю комнату, где она предположительно разминулась с уготованным ей крюком, поскольку Морвеер заметил, как она свалилась на пол, неподалёку от двери в нужник, за которой он прятался. Его рот скривила торжествующая в зловонной тьме усмешка. Старый наёмник держал в руке железную фляжку. Ту самую, которую Морвеер швырнул в Коску грубым оскорблением в Сипани. Старый презренный бухарь должно быть впоследствии вернулся и подобрал её, надеясь вылизать до последней захудалой капельки грога. Какой же брехнёй сейчас казалось его обещание больше не пить! Непосильной для его способности переломить самого себя. От ведущего мирового специалиста по пустому ухарству Морвеер, само собой, ожидал малость большего, уровень падения Коски поразил даже его и почти вызвал жалость.

Его ушей достиг звук открываемого буфета. - Надо бы снова её наполнить. - Голос Коски, хоть его самого и не видно. Цокнул металл.

Морвееру было дано лицезреть лишь ласкоподобную внешность его собутыльника. - Как ты пьёшь эту ссанину?

- Что-то же я должен пить? Его мне посоветовал старый приятель, ныне, увы, покойный.

- У тебя есть хоть какой-нибудь ещё живой старый приятель?

- Только ты, Виктус. Только ты.

Звон стекла, и Коска развязно прошёлся через узкую полоску, до которой уменьшилась видимость Морвеера, в одной руке фляга, в другой стакан с бутылкой. То был своеобразный лиловый сосуд, который Морвеер ясно помнил, как отравил несколько минут назад. Похоже, он сконструировал очередную иронию судьбы. Коска сам окажется виноват в своём крахе, как столь часто бывало с ним прежде. Но на этот раз, как подобает, окончательно. Он услышал шелестящий перестук перемешиваемых карт.

- По пятёрке серебрянников? - Долетел голос Коски. - Или поставим на кон нашу честь? - Оба мужлана взорвались хохотом. - Давай по десятке.

- Значит по десять. - Перемешивание продолжилось. - Да уж, вот это я понимаю - культурно. Ничего тяжелее карт, пока другие воюют, да? Как в старые времена.

- За исключением Эндике, Сезарии и Сазайна.

- Кроме них, - согласился Коска. - Ну что. Ты раздаёшь или я?

Дружелюбный зарычал, отряхиваясь от обломков. Трясучка был в паре шагов, на другой стороне кучи сломанного ценного дерева и слоновой кости, погнутой меди и спутанной проволоки, что составляло останки клавесина герцога Орсо. Северянин перекатился на колени, всё ещё со щитом в руке, всё ещё сжимая топор в другой, кровь бежала по скуле от пореза как раз над мерцающим металлическим глазом.

- Ты, хуйло счетоводное! Я хотел сказать, что моя распря не с тобой. Но теперь она с тобой.

Они медленно поднимались, следя друг за другом. Дружелюбный вынул из ножен кинжал, из куртки - тесак, потёртая рукоять знакомой гладью легла на ладонь. Теперь можно забыть обо всём хаосе в садах, обо всём безумии во дворце. Мужчина против мужчины, один на один, как положено и привычно по Безопасности. Один да один. Чистейшая арифметика, лучшей и нельзя пожелать.

- Погнали, - сказал Дружелюбный, и усмехнулся.

- Погнали, - прошипел сквозь стиснутые зубы Трясучка.

Один из наёмников, тех, что разносили комнату вдребезги, сделал полшага им навстречу. - Какого чёрта вы...

Трясучка одним махом перепрыгнул обломки, секира засияла дугой. Дружелюбный припал вправо, пригибаясь под ней, дуновением вздёрнуло волосы. Тесак зацепил край Трясучкиного щита, уголок клинка проскрежетал и впился северянину в плечо. Тем не менее, недостаточно, чтобы вышло более, чем порез. Трясучка быстро извернулся кругом, секира, вспыхнув, понеслась. Дружелюбный проскользнул, огибая её, слыша как она врезалась рядом с ним в обломки. Он пырнул ножом, но северянин уже подставил щит, закрутил его, выдёргивая кинжал из кулака Дружелюбного, со стуком отбрасывая его на гладкий пол. Он рубанул тесаком, но Трясучка прижался вплотную и плечом перехватил локоть Дружелюбного, лезвие хлопнуло по незрячей стороне его лица и оставило под ухом кровавую царапину.

Дружелюбный отступил на полшага, отводя тесак для бокового удара, не давая Трясучке места использовать топор. Тот вместо этого бросился вперёд, прикрываясь щитом, принял на него летящий тесак Дружелюбного и отбил к верху, хрипя как бешеный пёс. Дружелюбный двинул его в бок, стараясь, как следует провести удар в обход той большой круглой деревяшки, но Трясучка весил больше и уже разогнался. Дружелюбного отбросило в дверь, косяк долбанул его по плечу, щит впечатался в грудь, неумолимо набирая скорость. Его башмаки брыкнулись по полу, затем пол ушел из-под ног. Он падал. Затылок ударился о камень, его тряхнуло, подбросило, переворачивая снова и снова. Он сипел и хрипел, вокруг кружились свет и тьма. Ступеньки. Падение со ступеней, и самое худшее, что он даже не в состоянии их сосчитать.

Он снова зарычал, медленно приподнимаясь у подножия лестницы. Он оказался на длинной кухне, сводчатом подвале, освещённом маленькими окошками на самом верху. Левая нога, правое плечо, затылок - всё пульсировало, щека в крови, разорван рукав и щиплет длинная царапина на предплечье, кровь на штанине, наверное, он порезался собственным тесаком, когда падал. Зато все части тела шевелятся.

Трясучка стоял наверху пролёта из четырнадцати ступеней, два раза по семь, большим чёрным силуэтом с единственным светящимся глазом. Дружелюбный поманил его.

- Спускайся.

Она продолжала ползти. Всё на что она была способна. Подтягивать себя на один шаг за один раз. Смотреть только вперёд, на рукоять меча работы Кальвеса в углу. Ползти, и харкать кровью, и умолять, чтобы комната стояла спокойно. Весь долгий путь её спина чесалась, щипала, в ожидании, когда в неё вонзится Трясучкин топор, возвещая ей заслуженный позорный конец.

По крайней мере, одноглазое чмо наконец заткнулось.

Рука Монзы сомкнулась вокруг рукояти, и она перекатилась, рыча, маша перед собой клинком, как с перепугу машут факелом в ночи. Там никого не было. Только рваная дыра в перилах на краю галереи.

Она вытерла кровоточащий нос рукой в перчатке, медленно становясь на колени. Головокружение проходило, рёв в ушах стих до мерного постукивания, лицо - пульсирующее месиво, казалось, распухло вдвое по сравнению с обычным размером. Она прошаркала до разломанных поручней и вгляделась вниз. Трое наёмников, занятых разрушением комнаты всё ещё были там, стояли под галереей, таращившись на разломанный клавесин. Ни следа Трясучки, и заодно ни намёка, что произошло. Но на уме у Монзы было другое.

Орсо.

Она схватилась за ноющую челюсть, подошла к дверям на той стороне и навалившись, распахнула их. Снизу, из мрака коридора донёсся нарастающий шум боя. Она боком бросилась на широкий балкон. Огромный купол над ней изображал небо, подсвеченное восходящим солнцем. Семь крылатых женщин потрясали мечами. Грандиознейшая фреска Аропеллы - Судьбы несут земле предначертанное. Под ней изгибались вверх два величественных ряда ступеней, высеченных из мрамора трёх различных цветов. На верхней площадке стояли двойные двери, на них ценными породами дерева выложены львиные лики. Там, у тех дверей, она в последний раз встала рядом с Бенной и сказала, что любит его.

Что и говорить, кое-что поменялось.

На круглом мозаичном полу нижнего зала, на широких мраморных ступенях, и на балконе сверху кипела ожесточённая битва. Люди Тысячи Мечей бились смертным боем со стражниками Орсо. Тех было десятков шесть или чуть больше - бурлящая, размахивающая конечностями масса. Мечи врезались в щиты, палицы вминались в латы, топоры вздымались и падали, копья кололи и пронзали. Воины ревели от ярости, завывали от боли, дрались и умирали, зарубленные на месте. Наёмники обезумели от долгожданного грабежа, а защитникам бежать было некуда. Обе стороны выказывали нехватку милосердия. Пара бойцов в талинской форме стояли на коленях на балконе неподалёку, взводя арбалеты. Только один из них выпрямился чтобы выстрелить - тут же словил стрелу в грудь, упал навзничь, перхая, выпучив от удивления глаза, обрызгивая кровью изящную статуэтку позади себя.

Никогда не сражайся сам, писал Вертурио, если вместо тебя готов сражаться кто-то другой. Монза осторожно отступила обратно в тень.

Пробка выскочила с тем причмокивающим хлопком, что являлся любимым звуком Коски на всём белом свете. Он перегнулся с бутылкой через стол и нацедил её тягучее содержимое в стакан Виктуса.

- Благодарю, - буркнул тот. - Наверное.

Вежливо говоря, гуркский виноградный самогон приходился по вкусу не каждому. Коска развил в себе к нему, пусть не любовь, но определённо терпимость, пока оборонял Дагоску. Собственно он развил в себе устойчивую терпимость ко всему, содержащему продукты брожения, а гуркский виноградный самогон содержал их дохренища за весьма разумную цену. Сама мысль о том неповторимом омерзительно жгуче-рвотном привкусе наполнила его рот слюнями. Глоток, глоток, глоток.

Он отвинтил колпачок собственной фляжки, устроился в генерал-капитанском кресле, любовно постукивая по обшарпанной древесине его подлокотника. - Ну?

Худая рожа Виктуса сочилась недоверием, от чего Коске подумалось, что ни один из встреченных им когда-либо людей не обладал более скошенными, бегающими глазами. Они скользнули сперва на свои карты, со своих карт на коскины карты, на деньги между ними, затем обратно на Коску. - Ладно. Удваиваем. - Он бросил несколько монет на середину стола, с тем упоительным дзынь, которым обладают лишь твёрдые денежные знаки. - Вскрывайся, что у тебя, старичок?

- Земля! - Коска самодовольно развернул карты.

Виктус сбросил свою раздачу. - Сволочная земля! У тебя удача, как у демона!

- Зато у тебя такая же верность. - Коска оскалил зубы, сгребая деньги. - Да не ссы - скоро ребята принесут нам горы серебра. Правило Четвертей, то да сё.

- Таким темпом я продую всю свою долю, пока они сюда доберутся.

- Будем надеяться. - Коска пригубил из фляжки и скорчил рожу. Почему-то на вкус оно было ещё кислее обычного. Он поджал губы, втянул воздух через носоглотку, затем протолкнул в себя другой едкий глоток и неплотно закрутил колпачок обратно. - Так! Страшно срать хочу. - Он придержался рукой за стол и поднялся. - Не мухлюй с колодой пока меня нет, слышишь?

- Я? - Виктус был сама оскорблённая невинность. - Положитесь на меня, генерал.

- Конечно, положусь. - Коска начал идти, смотря строго на тёмную щёлку вдоль края двери в сортир, оценивая расстояние, отмечая на внутренней картинке в своём сознании, где сидит Виктус. Он покрутил запястьем, ощутил, что метательный нож лёг в подхватившую его руку. - Как уже положился на тебя под Афьери... - Он резко развернулся и застыл. - А.

Виктус откуда-то извлёк маленький самострел, заряженный и впечатляюще неподвижно смотревший Коске в сердце. - Эндике ради тебя бросился под меч? - глумливо усмехнулся он. - Сезария пожертвовал собой? Вспомни, я ж обоих подонков знал как облупленных! Ты меня вообще за, пиздец, дебила тут держишь?

Шенкт запрыгнул в разбитое окно и беззвучно приземлился в зале по ту сторону. Час назад тут, бесспорно, была грандиозная трапезная, но Тысяча Мечей уже обобрала её от всего, за что можно выручить хотя бы грош. Остались только осколки стекла и посуды, изрезанные полотна в измочаленных рамах и некоторые стеллажи, слишком большие, чтобы их забрать. Три мошки гонялись друг за другом, выписывая математически чёткие узоры над ободранным столом. Возле них ругались двое мужчин, да нервно поглядывал паренёк лет четырнадцати.

- Я сказал - ложки, нахуй, беру я! - рябой мужик орал на другого, в побежалой кирасе. - Но сука сшибла меня и я их растерял! Хули ты сам ничего не взял?

- Я вообще-то дверь держал, пока ты всё хапал, злоебучий ты...

Паренёк молча вытянул палец и показал на Шенкта. Остальные бросили перебранку, чтобы уставиться на него. - Ты, нахрен, кто? - требовательно спросил ложкокрад.

- Женщина, из-за которой ты потерял свои столовые приборы, - задал вопрос Шенкт. - Муркатто?

- Ты, нахрен, кто такой, я спрашиваю?

- Никто. Просто иду мимо.

- Да ладно? - Он ухмыльнулся своим соратникам, вытаскивая меч. - Ну, эта комната наша, и тут имеется пошлина.

- Пошлина за проход, - просипел тот, в кирасе, однозначно считая, что говорит запугивающим тоном. Оба пошли, расходясь, мальчишка неохотно последовал за ними. - Что у тебя для нас есть? - спросил первый.

Когда тот подошёл ближе, Шенкт посмотрел ему в глаза и дал ему шанс. - Ничего, что тебе надо.

- Я сам рассужу, что мне надо. - Его взор пал на кольцо с рубином на среднем пальце Шенкта. - Вот это, например.

- Оно не моё, чтобы отдать.

- Значит оно наше, чтобы забрать. - Они сблизились. Тот, с рябой харей, подгоняя, ткнул в Шенкта мечом. - Руки за голову, падла, и на колени.

Шенкт помрачнел. - Я не преклоняюсь.

Трое жужжащих мошек замедлились, лениво проплывая, затем зависли почти неподвижно.

Медленно, медленно, хитрая алчная ухмылка ложкокрада превращалась в сердитый рык.

Медленно, медленно, рука потянулась назад, замахиваясь для укола.

Шенкт обошёл его меч, глубоко погрузил в грудь вора ребро ладони и вырвал руку обратно. Вырывая вместе с ней полребра и громадный кусок грудины, что кручёным штопором отправился ввысь и воткнулся в потолок.

Шенкт, не обращая внимания на оружие, схватил другого за кирасу и швырнул его через комнату, голова смялась о дальнюю стену, кровь взметнулась ливнем, под таким давлением, что нарисовала на позолоченных обоях громаднейшую звезду - от пола до потолка. Мошек сдуло ветром его полёта, уволокло и закружило сумасшедшем вихрем. Раздирающий уши гром взорвавшейся черепной коробки соединился со свистом брызг крови из распоротой груди его товарища, окатившей раскрывшего рот паренька, когда время продолжило свой надлежащий ход.

- Женщина, из-за которой твой друг потерял свои столовые приборы, - Шенкт стряхнул с ладони пару капелек крови. - Муркатто?

Мальчишка тупо кивнул.

- В какую сторону она пошла?

Его глаза сместились на дальнюю дверь.

- Добро. - Шенкту хотелось бы проявить доброту. Но в таком случае мальчишка запросто побежит и приведёт ещё людей, и возникнут дальнейшие сложности. Порой приходится взять одну жизнь, чтобы спасти многих, и когда эта пора приходит никому не становится легче от сочувственных переживаний. Один из уроков старого наставника, которые Шенкт не забывал никогда. - Прошу прощения.

По самую костяшку кулака, резко хрустнув, его средний палец провалился пареньку в лоб.

Они погромом пронеслись сквозь кухни. И тот и другой равно, наихудшим образом, старались убить друг друга. Трясучка на такое не рассчитывал, но теперь его кровь уже кипела. На его, блядь, пути был Дружелюбный, а надо чтобы его там не было - вот так всё просто. Его гордость распалялась. Трясучка лучше вооружён, у него есть пространство, у него есть щит. Но Дружелюбный оказался скользким как угорь и терпеливым как зима. Пятился, пригибался, не напирал, не подставлялся. Всё что у него было - один тесак, но Трясучка знал, что им одним тот поубивал изрядно, и не планировал прибавить к списку ещё и своё имя.

Они снова сплелись, Дружелюбный изогнулся, обходя удар секирой и рванулся вплотную, рубя тесаком. Трясучка шагнул под удар, поймал его на щит, затем навалился, лязгнув металлом, отбрасывая Дружелюбного к столу, об который тот запнулся. Трясучка ухмылялся, пока не увидел, что на столе разложены ножи. Дружелюбный схватился за лезвие, занося руку для броска. Трясучка присел за щит, почувствовал толчок, когда нож погрузился в дерево. Он выглянул из-за края и увидел, как на него вращаясь, несётся новый. Тот отскочил от железной кромки и, сверкнув, полетел в лицо, проводя жгучую царапину вдоль щеки. Дружелюбный хлёстко бросил очередной нож.

Трясучка не намеревался щемиться и служить тренировочной мишенью. Он, заревев, рванулся вперёд, толкая щит перед собой. Дружелюбный отпрыгнул назад, перекатился через стол. Секира едва не зацепила его, прорубая громадную щель в столешнице и подбрасывая ножи в воздух. Северянин понёсся следом за заключенным, пока тот не восстановил равновесие, колошматя краем щита, неистово размахивая секирой. Пылала кожа, раздражал пот, глаз дико вспучился, сквозь стиснутые зубы вырывался клёкот. Крошились тарелки, валились сковороды, бились бутылки, летели осколки, лопнул мешок с мукой, и кухню окутала режущая глаза пыль.

Трясучка оставил здесь такой след опустошения, которым мог бы гордиться сам Девять Смертей, но арестант плясал и уворачивался, тыркал ножом и хлестал тесаком, всегда чуть-чуть за пределами досягаемости. К бешенству Трясучки, всё чего он сумел добиться к моменту завершения страшной пляски по всей немалой длине помещения, представляло собой кровоточащий порез на собственной руке и покрасневшую отметину на скуле Дружелюбного, куда того зацепило щитом.

Заключенный стоял наготове и в ожидании, взойдя на пару ступенек ведущего отсюда пролёта, по бокам болтались нож и тесак, плоская ряха лоснилась от пота, он окровавлен и помят дюжиной всяких мелких ушибов и порезов, плюс, естественно, падение с балкона и кувырки через ступеньки. Но Трясучка пока не приметил ничего, серьёзно сказавшегося. Тот не выглядел настроенным лечь в могилу.

- Давй сюда, шустряк хуев! - Трясучка шипел, руку от взмахов секирой ломило от плеча до пальцев. - Пора тебя кончать.

- Ты давай сюда, - Дружелюбный заворчал в ответ. - Пора кончать тебя.

Трясучка поводил плечами, помотал руками, рукавом утёр кровь со лба, повращал головой то в одну, то в другую сторону. - Ладно... ёб твою мать... уговорил! - И снова бросился вперёд. Его не надо было просить дважды.

Коска недоумённо уставился на собственный нож. - Если я скажу, что просто собирался почистить апельсин, есть маза, что ты мне поверишь?

Виктус усмехнулся, от чего Коске подумалось, что ни один из встреченных им когда-либо людей не лыбился более скошенной, дёрганой улыбкой. - Вряд ли я хоть раз ещё поверю любому твоему слову. Но не ссы. Особо много чего ты уже не скажешь.

- И какого рожна люди, наводящие заряженные арбалеты постоянно упиваются злорадством, вместо того, чтобы просто выстрелить?

- Упиваться злорадством прикольно. - Виктус потянулся к стакану, не сводя с Коски глупо ухмыляющихся глаз и твердого как камень прицела. И закинул самогонку в рот одним глотком. - Йоххх. - Он высунул язык. - От зараза, кислая.

- Послаще моей ситуации, - пробормотал Коска. - Полагаю, теперь генерал-капитанское кресло - твоё. - Как жаль. Он едва успел снова привыкнуть к его сиденью.

Виктус фыркнул. - Оно мне нахуй не надо. Те задницы, что в нём сидели, особого добра не нажили, так ведь? Сазайн, ты, семья Муркатто, Верный Карпи и снова ты. Каждый заканчивал мёртвым или почти мёртвым, и всё это время я стоял в тени и обогащался гораздо круче, чем заслуживает скверный негодяй, типа меня. - Он снова поморщился. - А, херь какая. А! - Он поднялся с кресла, схватился за край стола, на лбу вздулась толстая жила. - Ты что со мной сделал, пидарюга? - Он скосил глаза, арбалет внезапно качнулся.

Коска кинулся вперёд. Щёлкнул спуск, тренькнула тетива, болт грохнул в обивку, чуть левее него. Он с торжествующим уханьем подкатился с другой стороны стола, поднимая нож. - Ха-ха!..

Арбалет Виктуса двинул его по лицу, прямо в глаз. - Гургх! - Взор Коски внезапно озарился сиянием, колени пошли дугой. Он вцепился в стол, тыркая кинжалом в никуда. - Тьфуп. - На горле сомкнулись руки. Руки, украшенные увесистыми перстнями. Розовое лицо Виктуса маячило перед ним, брызжа слюной из перекошенного рта.

Сапоги из-под Коски разъехались, комната закачалась и опрокинулась, голова врезалась в стол. И всё вокруг стало тьмой.

Бой под куполом закончился, и сражавшиеся превратили ухоженную ротонду Орсо в безобразный бардак. Блестящий мозаичный пол и изогнутые ступени над ним устланы трупами, усыпаны брошенным оружием, испещрены и испачканы, заплёсканы и залиты лужами тёмной крови.

Победили наёмники, если дюжину оставшихся на ногах считать победой. - Спасите! - истошно вопил один из раненых. - Спасите! - Но у его соратников на уме было другое.

- Давайте быстрей открывать эту хуятину! - Власть в свои руки брал Секко, капрал, которого она встретила на страже лагеря Тысячи Мечей, когда приехала и узнала, что её уже опередил Коска. Он оттащил мёртвого талинского солдата с хода львиноликих дверей и столкнул труп со ступеней. - Ты! Неси топор!

Монза нахмурилась. - У Орсо там наверняка есть люди. Лучше подождать подкрепления.

- Ждать? И разбить добычу на всех? - Секко наградил её испепеляющей насмешкой. – Иди-ка ты нахуй, Муркатто, ты нами больше не командуешь! Открывай! - Двое начали колошматить топорами, полетели щепки отделки. Остальные выжившие опасно толкались позади них, от жадности затаив дыханье. Похоже, двери всё же предназначались поражать гостей, а не сдерживать армии. Они содрогались, ослабляя петли. Ещё несколько ударов и один из топоров прорубился насквозь, выламывая громадный кусок деревяшки. Секко торжествующе ухнул, когда протаранил щель копьём, как рычагом выдёргивая засов из скобы на той стороне. И толчком открыл двери настеж.

Визжа от восторга, как детишки праздничным днём, путаясь друг в друге, пьяные от крови и алчности, наёмники протиснулись и высыпали в светлый зал, где умер Бенна. Монза знала, что не стоило идти за ними. Она понимала, что Орсо вообще здесь может не быть, а если и есть - он будет наготове.

Но порой приходится рвать крапиву руками.

Она пролезла в дверь вслед за ними, стараясь не высовываться. Мгновением позже послышался стук арбалетов. Впереди упал наёмник, и ей тоже пришлось упасть и спрятаться за ним. Ещё один завалился навзничь, схватившись за заряд в груди. Загрохотали сапоги, заголосили люди, великий чертог с громадными окнами и изображениями исторических победителей закачался вокруг неё, когда она побежала. Она заметила фигуры в полных латных доспехах, отблески сверкающей стали. Ближняя дружина Орсо. Она увидела, как Секко колет копьём одного из них, острие бестолково проскребло по тяжелым латам. Она услышала будто громкий звук затрещины, когда наёмник врезал большой булавой по шлему, а потом заорал - зарубили уже его самого, рассекли сзади чуть ли не надвое двуручным мечом, ударили струи крови. Ещё один выстрел снял воина на бегу и распластал его. Монза присела, уперлась плечом под край мраморного столика и с трудом перевернула его, стоявшая сверху ваза на куски разлетелась об пол. Скорчившись за столиком, она вздрогнула, когда арбалетный болт срикошетил от камня и зазвенел, отлетая.

- Нет! - Донесся чей-то крик. - Нет! - Мимо неё промелькнул наёмник, убегая к двери, через которую с не меньшей пылкостью только что рвался внутрь. Был свист тетивы, и он оступился, с торчащим в спине болтом, пошатнулся ещё на шаг и рухнул, проскользив вперёд, вниз лицом. Харкая кровью, он попытался поднять себя на ноги, затем обмяк. Он умер, глядя прямо на неё. Вот что бывает, когда жадничаешь. А она сидела здесь, вжимаясь в столик. Своих больше не осталось, и более чем вероятно, сейчас придёт её черёд.

- Рви, нахуй, крапиву руками, - выругала она себя.

Дружелюбный попятился на последнюю ступеньку, его башмаки внезапно выбили гулкое эхо, когда позади открылось большое пространство. Огромная круглая палата под куполом с семью нарисованными крылатыми женщинами, со входами семи высоченных арок. Статуи и рельефные скульптуры взирали вниз со стен, сотни пар глаз следили за его движениями. Должно быть здесь держали оборону, по полу и двум изогнутым лестничным пролётам были разбросаны тела. Наёмники Коски и стражники Орсо смешались вместе. Теперь они все на одной стороне. Дружелюбному показалось, что он слышит отголоски сражения откуда-то сверху, но ему хватало боя и здесь, внизу.

Из арки выступил Трясучка. Его волосы с одной стороны потемнели от крови, прилипли к черепу, щербатое лицо исполосовано красным. Его покрыли порезы и ссадины, правый рукав совсем разорван, по руке стекает кровь. Но Дружелюбный всё ж ещё не нанёс последний удар. Северянин по-прежнему готов биться, в руке зажата секира, выбоины крест-накрест расчертили щит. Он кивнул, медленно обводя палату единственным глазом.

- Полно трупов, - прошептал он.

- Сорок девять, - пояснил Дружелюбный. - Семь раз по семь.

- Зашибись. Добавим тебя - будет ровно пятьдесят.

Он бросился вперёд, вроде как замахиваясь высоко, а затем крутнул секирой в размашистом, подрубающем ноги ударе снизу. Дружелюбный прыгнул, тесак пошёл опускаться навстречу голове северянина. Трясучка в последний миг дёрнул щитом и клинок звонко грохнул о его окованную шишку, отдача протрясла Дружелюбному руку до плеча. Проносясь мимо, он пырнул Трясучку ножом, руке помешала рукоять возвращающейся на противовзмахе секиры, но всё равно удалось задеть рёбра северянина длинным порезом. Дружелюбный развернулся, поднимая тесак завершить начатое. Но прежде чем успел его опустить, получил от Трясучки локтём по горлу и отступил назад, едва не споткнувшись о труп.

Они снова стояли лицом к лицу, Трясучка - согнувшись, оскалив зубы, прижимая руку к раненому боку. Дружелюбный - кашляя, пытаясь одновременно восстановить равновесие и дыхание.

- По новой? - прошептал Трясучка.

- Ещё, - прокаркал Дружелюбный.

Они опять сошлись, их прерывистые вдохи, скрипящие башмаки, рычанье и хрип, скрежет железа по железу, звон железа по камню - отражались эхом от мраморных стен и раскрашенного потолка, словно повсюду вокруг них насмерть сражались люди. Они секли, рубили, кололи, били ногами, тыкали друг в друга перескакивая через тела, спотыкаясь об оружие, скользя и скрипя сапогами по чёрной крови на гладком камне.

Дружелюбный одёрнулся от неловкого взмаха секирой, что уязвил стену, высекая клубы мраморного крошева. И обнаружил, что пятится вверх по ступеням. Теперь оба устали, замедлились. Человек выдержит драться, потеть, истекать кровью лишь ограниченное время. Трясучка надвигался следом, тяжело дыша, со щитом впереди себя.

Пятиться назад по ступенькам не лучшая мысль, даже если они не завалены телами. Дружелюбный так сосредоточенно следил за Трясучкой, что поставил башмак на ладонь трупа, подворачивая щиколотку. Трясучка заметил это, коля секирой. У Дружелюбного ни за что бы не вышло убрать ногу вовремя, и лезвие рассекло икру вдоль, глубоко, почти что протащив его за собой. Трясучка зарычал, высоко занося секиру. Дружелюбный качнулся вперёд, ножом полоснул трясучкино предплечье, оставляя чёрно-красную рану. Хлынула кровь. Северянин хрюкнул, выронил секиру, тяжелое оружие загремело рядом с ними. Дружелюбный рубанул его тесаком в череп, но Трясучка подставил щит, оба запутались, лезвие лишь скользнуло по трясучкиной коже, из раны, пузырясь, хлестнула кровь, окрашивая их обоих. Северянин окровавленной ладонью сгрёб плечо Дружелюбного, подтягивая его к себе, здоровый глаз пучила нездоровая ярость, стальной глаз усеян красными блёстками, а губы скривились в безумном урчании, когда он обрушил назад голову арестанта.

Дружелюбный вогнал нож в ляжку Трясучки, ощущая, как металл входит по рукоять. Трясучка издал звук, одновременно напоминающий визг, боль и бешенство. Его лоб с рвущим на части хрустом врезался Дружелюбному в зубы. Зал перекувырнулся, ступени ударили Дружелюбного в спину, голова с треском стукнулась о мрамор. Он увидел, как Трясучка нависает над ним, и подумал, что неплохо бы ударить вверх тесаком. Прежде чем он сумел так и сделать, Трясучка ударил вниз щитом, окованная кромка лязгнула о камень. Дружелюбный почувствовал, как в предплечье сломались две кости, тесак вывалился из онемевших пальцев и загремел по ступеням.

Трясучка наклонился, с каждым полустоном-полувздохом разбрызгивая капельки красной жидкости со стиснутых зубов, ладонь сомкнулась на рукояти секиры. Дружелюбный наблюдал за его движениями, чувствуя не более чем слабое любопытство. Сейчас всё стало ярким и расплывчатым. Он заметил шрам на толстом запястье северянина, в форме цифры семь. Семёрка оставалась хорошим числом, как и тогда, в первый день их встречи. Как и всегда до этого.

- Простите. - Трясучка на мгновение замер, его глаз скользнул вбок. Он начал оборачиваться, занося секиру. Позади стоял человек, худощавый мужчина с бледно-пепельными волосами. Трудно сказать, что случилось. Секира исчезла, щит Трясучки распался на град летящих деревянных щепок, его самого сорвало с ног и швырнуло через всю палату. Булькнув, он ударился о дальнюю стену, отскочил и сполз по противоположному ряду ступеней, перевернувшись один, два, три раза, и неподвижно затих у подножия.

- Три раза, - булькнул Дружелюбный сквозь рассечённые губы.

- Лежи, - сказал бледный человек, обходя его и удаляясь вверх по ступенькам. Послушаться вовсе не сложно. Других планов у Дружелюбного и не было. Вот только выплюнул обломок зуба из одеревенелого рта, и всё. Он лежал, медленно моргая, всматриваясь вверх, на крылатых женщин на потолке.

Семеро их было, с семью мечами.

За прошедшие считанные мгновения сквозь Морвеера пронёсся шквал разнообразных чувств. Наслажденье триумфа, когда он увидел, что Коска пьёт из фляжки и, в полном неведении, обрекает себя на гибель. Ужас и безнадёжные поиски укрытия, когда старый наёмник объявил о намерении посетить нужник. Ошарашенность, когда Виктус достал из-под стола взведённый арбалет и наставил его Коске в спину. Снова триумф, когда Виктус принял собственную фатальную дозу самогона. Наконец ему пришлось зажать рот рукой, чтобы унять восторг, когда отравленный Коска нелепо бросился на отравленного соперника и двое сцепились, упали на пол и затихли в последнем объятии.

Определённо, ирония на иронии сидит, и иронией погоняет. Они так истово стремились убить друг друга, не подозревая, что Морвеер уже сделал за них всю работу.

С той же улыбкой на лице он извлёк заряженную иглу из потайного кармашка в складках своей стёганой наёмничьей куртки. Всегда первым делом убедись. В случае, если в каком-то из двух старых кровожадных наёмников ещё теплятся остатки жизни, легчайший укол этой сверкающей металлической колючкой с его собственным препаратом номер двенадцать надёжно их ликвидирует, всему миру на радость. Морвеер тихонько приоткрыл дверь сортира, лишь еле-еле скрипнув, и на цыпочках прокрался в комнату.

Столик опрокинули набок, рассыпав повсюду монеты и карты. Рядом на спине лежал Коска, левая рука неподвижно свисала. Тут же была и фляжка. Его обвивал Виктус, крохотный арбалетик по-прежнему стиснут в ладони, зажим на его конце помечен алым пятнышком крови. Морвеер преклонил колени перед умершими, подцепил свободной рукой тело Виктуса, и, кряхтя от усилий, скатил его в сторону.

Глаза Коски были закрыты, рот открыт, по щеке прочертила дорожку кровь из раны на лбу. Восково-бледная кожа, с безошибочно опознаваемым блеском смерти.

- Человек способен измениться? - глумился Морвеер. - Так много слов!

К его жутчайшему потрясению, Коска внезапно распахнул глаза.

К его ещё более жутчайшему потрясению, неописуемо страшная боль пронзила его живот. Он, судорожно содрогаясь, вдохнул глубоко, как только смог и испустил неземной вой. Посмотрев вниз, он всё понял - старый наёмник всадил нож ему в пах. Морвеер снова глотнул воздух. В отчаянии занёс руку.

Был негромкий отзвук шлепка, когда Коска схватил его запястье и резко вывернул вбок, от чего игла вонзилась в шею Морвеера. Наступила многозначительная пауза. Они оставались неподвижны - живою скульптурой: нож всё ещё в паху Морвеера, в его шее игла, которую держит его рука, которую держит рука Коски. Коска мрачно поднял глаза. Морвеер уставился вниз. Его веки напряглись. Его тело задрожало. Он не произнёс ни слова. О чём тут говорить? Последствия сокрушительно очевидны. Самый сильнодействующий яд из всех ему известных, стремительно несло от шеи в мозг, обволакивая окоченением конечности.

- Отравил виноградную бормотуху, да? - просипел Коска.

- Па, - булькнул Морвеер, уже неспособный складывать слова.

- Ты, что, забыл, что я пообещал тебе больше не пить? - Старый наёмник отпустил нож, пошарил по полу окровавленной рукой, нащупал фляжку, выверенным движением открутил колпачок и перевернул её. На пол выплеснулась белая жидкость. - Козье молоко. Слыхал, оно помогает пищеварению. Крепчайшая штука, что я брал в рот после Сипани, но нельзя же позволить всем об этом узнать. У меня здесь проверенная репутация, её надо поддерживать. Отсюда все и бутылки.

Коска спихнул с себя Морвеера. Сила моментально покинула руки отравителя, и он оказался неспособен сопротивляться. Ладони стукнулись о труп Виктуса. Уже едва ли чувствовалась шея. Мучительная боль в паху угасла до тупого подёргивания. Коска опустил на него взгляд.

- Разве я не обещал тебе прекратить? Да за какого ж нелюдя ты меня принимал, раз решил, что я нарушу своё слово?

У Морвеера не осталось дыхания говорить, тем более кричать. Так или иначе, боль стихала. Он представил, далеко не в первый раз, как могла бы обернуться жизнь, если б он не отравил свою мать, и не обрёк себя на сиротский приют. Его взор затуманивался, расплывался, проступала тьма.

- Надо тебя поблагодарить. Видишь, Морвеер, человек способен измениться, был бы правильный стимул. А твои издёвки как раз стали нужными мне шпорами.

Убит своим собственным веществом. Точно так же, как закончили свои жизни многие великие практики его ремесла. Вдобавок, на самом закате карьеры. Наверняка здесь скрывалась ирония, вот тут, где-то здесь...

- Знаешь, что во всём этом самое прекрасное? - Голос Коски колоколом бил в уши, усмешка Коски проплывала где-то наверху. - Теперь я снова начинаю пить.

Один из наемников причитал, пускал пузыри, умолял не убивать его. Монза сидела, прислонившись к холодной мраморной столешнице, и слушала его, тяжело дыша, обильно потея, изнемогая под весом Кальвеса. Он был бы чуть более, чем бесполезен против тяжелой брони дружинников Орсо, даже если бы она размечталась одолеть их всех скопом. Она услышала влажный шелест вошедшего в плоть клинка и мольбы оборвались долгим воплем и коротким клёкотом. Натурально, не тот звук, что вселяет уверенность.

Она выглянула за край столика. Насчитала семерых стражей - одного, выдёргивающего копьё из груди наёмника, двух поворачивающих к ней с тяжелыми мечами наголо, и ещё одного, расшатывающего топор из расколотого черепа Секко. Трое на коленях взводили арбалеты. Позади них стоял большой круглый стол, на котором лежала развёрнутая карта Стирии. На карте лежала корона, искрящийся золотой обруч с торчащими, инкрустированными драгоценными камнями дубовыми листьями - не так уж и отличаясь от той, что убила Рогонта и его мечту об объединённой Стирии. Подле короны, одетый в чёрное, с чугунного цвета чёрными волосами и как обычно безукоризненно ухоженной бородой, стоял великий герцог Орсо.

Он увидел её, и она его увидела, и вскипела злость, горячо и привычно. Один из стражников вставил в арбалет заряд и навёл. Она почти уже нырнула обратно за мраморную глыбу столика, когда Орсо протянул руку.

- Стой! Подождите. - Тот самый голос, которого она ни разу не ослушалась за восемь тяжелейших лет.

- Это ты, Монцкарро?

- Вот падла, угадал! - огрызнулась она. - Скоро сдохнешь, уёбище, готовься! - Хотя, судя по обстановке, она, наверное, будет первой.

- Давно готов, - мягко отозвался он. - Ты уже наверняка заметила. Поздравляю! Благодаря тебе рухнули все мои надежды.

- Не благодари! - крикнула она. - Я всё делала ради Бенны!

- Арио умер.

- Ха! - пролаяла она в ответ. - А ты чё думал, раз я пырнула безмозглую пизду в шею и выбросила его в окно! - Судорожная рябь проползла по скуле Орсо.

- Но к чему заострять внимание на нём? Были и Гобба, и Мофис, и Ганмарк, и Верный - я перерезала всё стадо! Каждого, кто был в этой комнате, когда ты убивал моего брата!

- А Фоскар? Я ни слова не слышал о нём, после поражения на бродах.

- Может больше не вслушиваться! - Произнесено с ликованьем, которое она навряд ли ощущала. - Готов. Башкой об пол деревенского дома!

Весь гнев сошёл с лица Орсо, оно вяло и страшно обвисло. - Должно быть ты счастлива.

- Мне нихуя не грустно, вот что я скажу!

- Великая герцогиня Монцкарро Талинская. - Орсо неспешно щёлкнул пальцами, резкий звук отразился от высокого свода. - Поздравляю с победой. В конце концов, ты добилась, чего хотела!

- Чего хотела? - На мгновение, она не поверила своим ушам. - Думаешь, я этого хотела? После всех битв, где я за тебя сражалась? После всех моих побед для тебя? - Она едва не визжала, плюясь от ярости. Она зубами сорвала перчатку и потрясла перед ним раздавленной рукой. - Я, блядь, этого хотела? Какой повод мы тебе дали, что ты нас предал? Мы тебе служили верой и правдой! Всегда!

- Верой и правдой? - Орсо сам неверяще поперхнулся. - Бахвалься своей победой, раз так надо, но не бахвалься передо мной своей невинностью! Мы оба лучше знаем!

Все три арбалета уже заряжены и наведены. - Мы верно тебе служили! - возопила она снова, надрывным голосом.

- Ты отрицаешь? То, что Бенна выискивал оппозиционеров, революционеров, изменников среди моих неблагодарных подданных? То, что предлагал им оружие? То, что обещал, что ты поведёшь их к славе? Займёшь моё место? Свергнешь меня! Ты думала, я об этом не узнаю? Ты думала я буду стоять и хлопать ушами?

- Что за... Пиздишь, сука!

- Ты всё ещё отрицаешь? Я и сам не мог поверить, когда мне рассказали! Моя Монза? Которая была мне дороже собственных детей? Моя Монза предала меня? Я видел собственными глазами! Своими собственными глазами! - Эхо его голоса медленно угасло, и погрузило зал в почти полную тишину. Лишь нежное побрякивание доспехов, тех четверых, что потихоньку к ней приближались. Она же только таращила глаза. В неё медленно закрадывалось осознание.

У нас мог бы быть свой собственный город, говорил Бенна. Ты могла бы быть герцогиней Монцкарро... каковской-то там. Талинской, не договорил он. Мы заслуживаем, чтобы нас помнили. Он задумал всё сам, один, и не оставил ей выбора. Прямо как тогда, когда он предал Коску. Так будет лучше. Прямо как тогда, когда он забрал золото Хермона. Оно наше.

Он всегда был тем, кто строит обширные планы.

- Бенна, - заскулила она. - Ты придурок.

- Ты не знала, - тихо произнёс Орсо. - Ты не знала, и теперь всё стало ясно. Твой брат обрёк себя на смерть, и нас обоих вместе с собой, и вдобавок половину Стирии. - У него вырвался печальный смешок. - Как только я посчитаю, что знаю всё, жизнь всегда найдёт способ меня огорошить. Ты опоздал, Шенкт. - Его глаза переметнулись в сторону. - Убей её.

Тень пала на Монзу и она, покачнувшись, обернулась. Пока они разговаривали, подошёл человек, его мягкие рабочие ботинки не издавали ни малейшего звука. Он уже стоял над ней, так близко, что можно дотронуться. И протягивал руку. На ладони лежало кольцо. Кольцо Бенны с рубином.

- По-моему, это твоё, - сказал он.

Бледное тонкое лицо. Не старое, но в глубоких морщинах. Твёрдые скулы, глаза голодно блестят в посиневших глазницах. Глаза Монзы полезли на лоб, холодный шок узнавания окатил её ледяной водой.

- Убей её, - повысил голос Орсо.

Вновь прибывший улыбнулся, но улыбка, как у оскаленного черепа, не коснулась его глаз.

- Убить её? После всех моих стараний сохранить ей жизнь?

С её лица сошёл цвет. В общем-то она выглядела практически также бледно, как и тогда, когда он в первый раз нашёл её, переломанную, среди отходов на склоне Фонтезармо. Или когда она впервые очнулась, после снятия швов и в ужасе уставилась на своё исполосованное шрамами тело.

- Убить её? - снова спросил он. - После того, как я вынес её с горы? После того, как я срастил кости и сшил её воедино? После того, как я защитил её от ваших посланцев в Пуранти?

Шенкт повернул ладонь и дал кольцу упасть, и оно отскочило раз, и вращаясь, зазвенело на полу, рядом с её изувеченной правой рукой. Она не поблагодарила его, но он и не ждал благодарностей. Он совершил всё это не ради её спасибо.

- Убейте обоих! - прокричал Орсо.

Шенкта постоянно поражало, какими коварными могут быть люди по пустякам, и какую при этом могут проявлять верность, когда их жизни им уже не принадлежат. Эта последняя горстка стражи до сих пор стояла за Орсо насмерть, несмотря на очевидный закат его дней. Наверно у них просто в голове не укладывалось, что столь могущественный человек, как великий герцог Талинса может умереть подобно любому другому, и столь же легко рассыплется в пыль вся его власть. Наверно у иных людей послушание становится привычкой и отсекает лишние вопросы. А может быть, они искренне посвятили себя служению своему хозяину, и избрали быстрый шаг в смерть как часть чего-то великого, взамен похода по долгой, трудной дороге жизни, вкушая её ничтожность.

Что ж, раз так, Шенкт не станет им препятствовать. Медленно, медленно, он вдохнул. Треньканье спущенной арбалетной тетивы впилось в уши. Он шагнул в сторону с пути полёта первого болта, позволяя тому проплыть под поднятой рукой. У другого был верный прицел - прямо в горло Муркатто. Он двумя пальцами выхватил заряд из воздуха, и двинувшись через комнату положил его на гладко отполированный стол. Оттуда он снял героический бюст одного из предшественников Орсо - деда, предположил Шенкт, того кто сам был наёмником. Он запустил им в ближайшего стрелка, до сих пор недоумённо опускающего оружие. Попал в живот, бюст погрузился глубоко в броню, сложил дружинника пополам в облаке каменного крошева. И сорвал его с места, спиной вперёд к дальней стене, с вытянутыми руками и ногами. Самострел, вращаясь, улетел куда-то вверх.

Ближайшего к нему воина Шенкт ударил по шлему и вбил его в плечи, из-под треснувшего забрала брызнула кровь, из вывернутой руки медленно выпал топор. На следующем была открытая каска, удивлённый вид только-только проступал на лице, когда шенктов кулак вмял его нагрудник так глубоко внутрь, что дугой выгнулся на спине. Застонал искорёженный металл. Он прыгнул к столу, мраморный пол при приземлении пошёл трещинами под его ботинками. Передний из двух оставшихся лучников медленно поднимал самострел, будто пытался закрыться им как щитом. Шенкт расколол его пополам, забилась тетива, срывая с воина шлем и подбрасывая его к потолку. Тело пошатнулось вбок, брызжа кровью, вмялось в стену, корёжа панели обивки. Шенкт взялся за другого лучника и выбросил его в одно из высоких окон, посыпались блестящие осколки, отскакивая, вращаясь, крошась. От шумного звона бьющегося стекла тонко запел воздух. Предпоследний держал меч, капельки слюны неспешно воспаряли с его искаженных боевым кличем губ. Шенкт поймал его за руку, вверх ногами швырнул через всю комнату в его оставшегося товарища. Они сплелись воедино, клубком измятых доспехов, врезались в стеллажи, вспарывая ряд позолоченных книг, оторванные листы взмыли в воздух, мягко планируя вниз, когда Шенкт выдохнул и время вновь пошло своим чередом.

Рухнул, вращаясь, арбалет, подпрыгнул на плитке и загремел в угол. Великий герцог Орсо стоял, где стоял, возле круглого стола у той самой карты Стирии, сверкающая корона лежала в её центре. Его челюсть отвисла.

- Я никогда не бросаю недоделанную работу, - сказал Шенкт. - Но я никогда не работал на вас.

Монза поднялась на ноги, уставившись на разбросанные, скомканные, перекрученные тела на дальнем конце чертога. Бумаги планировали вниз как осенние листья, из растерзанного книжного шкафа, вокруг месива окровавленных доспехов. Во все строны от него мраморная стена покрылась стрелами трещин.

Она обошла перевернутый столик. Мимо тел наёмников и стражи. Через труп Секко - его вытекшие мозги поблёскивали в одной из полосок света, очерченных высокими окнами.

Орсо молча смотрел, как она приближается, его великий портрет, гордо провозглашающий победу при Этрее возвышался на десять шагов за его плечом. Маленький человек и раздутый миф о нём.

Похититель костей стоял позади, с руками по локоть вымазанными кровью, наблюдая за ними. Она не понимала, что он сотворил, и как, и зачем. Какая теперь разница. Сапоги скрипели по битому стеклу, по расколотой древесине, порванной бумаге, раскрошенной керамике. Всё везде запачкано чёрными пятнами крови и её подошвы впитывали кровь, и оставляли кровавые отпечатки позади неё. Словно тот кровавый след, что она оставила по всей Стирии, чтобы добраться сюда.

Чтобы встать в том месте, где убили её брата.

Она остановилась, между ней и Орсо длина меча. В ожидании, вряд ли сама понимая чего. Теперь, когда, наконец, настал час, тот час ради которого она боролась каждой частичкой тела, перенесла так много боли, так много истратила сил и денег, переступила через столько жизней - ей оказалось тяжело сдвинуться с места. Что же настанет потом?

Орсо поднял брови. Он взял со стола корону, с чрезмерной осторожностью, подобно тому, как мать берёт в руки новорождённое дитя. - Она предназначалась мне. Она почти что стала моей. Это за неё ты сражалась все эти годы. И ты уберегла её от меня, в самом конце. - Он медленно покрутил её в руках, блеснули самоцветы. - Когда строишь жизнь, опираясь на одну единственную вещь, любя лишь одного человека, мечтая лишь об одной мечте, ты рискуешь вдруг потерять всё сразу. Основой твоей жизни был брат. Основой моей - корона. - Он тяжко вздохнул, сжал губы, затем отбросил золотой обруч и смотрел, как тот со стуком кружит по карте Стирии. - А теперь взгляни на нас. Оба одинаково несчастны и жалки.

- Не одинаково. - Она подняла истёртый, зазубренный, изношенный клинок меча Кальвеса. Клинок, что она приготовила Бенне. - У меня ещё есть ты.

- А когда ты меня убьёшь, ради чего будешь жить? - Его глаза сместились с меча на неё. - Монза, Монза... что ты без меня будешь делать?

- Я что-нибудь придумаю.

Острие с тихим шорохом надсекло его камзол, без сопротивления вошло в его грудь и вышло со спины. Он издал негромкий хрип, расширив глаза, и она вытащила клинок. Мгновение они стояли так, напротив друг друга.

Он недоумённо смотрел на неё. - Я ожидал... большего.

Внезапно он осел, колени стукнулись о гладкий пол, затем упал лицом вперёд и приглушенно ударился скулой о мрамор у её сапог. Тот единственный глаз, что ей было видно, медленно сместился в её сторону, и уголок его рта изогнулся в улыбку. Больше он не двигался.

Семь из семи. Дело сделано.

Семена

Было зимнее утро, холодное и ясное, и дыхание Монзы курилось в воздухе. Она стояла снаружи чертога, в котором убили её брата. На террасе, откуда её сбросили. Её руки покоились на парапете, с которого её сталкивали. Над горным склоном, который раздробил её на части. Ощущая ноющую ломоту, что снова поднималась по ногам, по кисти её перчаточной руки, вдоль половины черепа. Ощущая зудливую тягу к трубке с шелухой, которая, понимала она, никогда не пройдёт совсем. Вовсе не расслабляло глядеть вниз, в пропасть, на крошечные деревья, которые хватали её, пока она падала. Вот почему она выходила сюда каждое утро.

Столикус писал, хороший командир не должен расслабляться.

Сейчас солнце карабкалось вверх и наполняло мир светлыми красками. Кровь вытекла с небес и оставила яркую синь, в вышине проползали белые облака. На востоке лес распадался на лоскутное одеяло полей зелёного пара, жирного чернозёма, золотисто-бурого сена. Её поля. Ещё дальше, и река встречается с седым морем, разветвляясь широкой, засорённой островками, дельтой. Монза лишь наугад различала расположение крохотных башенок, сооружений, мостов и стен. Великий Талинс - не больше ногтя на большом пальце. Её город.

Эта мысль до сих пор казалась бредом сумасшедшего.

- Ваша светлость. - Камергер Монзы прокрался через одну из высоких дверных арок, кланяясь так низко, что мог бы лизнуть камень. Тот самый старик, кто пятнадцать лет служил Орсо, каким-то образом вышел невредимым из разграбления Фонтезармо. И с образцовой плавностью сумел совершить переход от господина к госпоже. В конце концов, Монза отняла у Орсо город, дворец, даже кое-что из одежды, с некоторыми поправками. Тогда почему бы и не его доверенных слуг? Кто лучше них знал их обязанности?

- Что такое?

- Прибыли ваши министры. Лорд Рубин, канцлер Груло, канцлер Скавье, полковник Вольфер и... госпожа Витари. - Он прочистил горло, глядя как-то обиженно. - Можно мне задать вопрос, появится ли у госпожи Витари особый титул?

- В её ведении те вещи, что не предусматривают особого титула.

- Разумеется, ваша светлость.

- Пригласите их.

Распахнулись тяжёлые двери, обитые кованой медью с выгравированными извивающимися змеями. Может и не произведение искусства, каким была львиноликая облицовка Орсо, зато гораздо прочнее. Монза в этом убедилась. Пятеро посетителей шагнули, ступили, засеменили и прошаркали внутрь, их походка отдавалась эхом от холодного мрамора зала Орсо для закрытых аудиенций. Два месяца тут, и всё равно у неё не получалось думать о нём, как о её.

Первой подошла Витари, на ней была, в общем-то, такая же тёмная одежда и та же усмешка, что и тогда, когда Монза впервые повстречала её в Сипани. Следующим был Вольфер, печатая шаг в своём мундире с галунами. Скавье и Груло соперничали друг с другом, кто будет идти следом. Старый Рубин ковылял в арьергарде, согбенный под цепью своего кабинета, как обычно тянущий время, прежде чем перейти к сути дела.

- Значит, вы всё ещё от него не избавились. - Витари насупилась на взирающий с дальней стены огромный портрет Орсо.

- С чего бы мне? Он напоминает о моих победах и поражениях. Напоминает, откуда я взялась. И что у меня нет желания пойти на попятную.

- И прекрасная кисть живописца, - заметил Рубин, печально оглядываясь вокруг. - Их осталось всего ничего.

- Тысяча Мечей - сама скрупулёзность. - Из помещения пропало практически всё не прибитое гвоздями или не вырезанное в теле скалы. Обширный рабочий стол Орсо ещё стоял, пригнувшись, в дальнем конце, пускай и несколько раненый топором, когда кто-то тщетно искал в нём потайные отсеки. Возвышающийся камин, поддерживаемый чудовищными изваяниями Иувина и Канедиаса, очевидно сдвинуть было невозможно, и теперь в нём пылало несколько поленьев. Также на своём месте стоял большой круглый стол, с развёрнутой на нём той самой картой. Всё как в последний день жизни Бенны, только один уголок испачкан парой бурых пятен крови Орсо.

Монза подошла туда, морщась от ноющего бедра. Её министры собрались вокруг стола, в точности как до этого министры Орсо. Говорят, история движется по кругу. - Новости?

- Хорошие, - сказала Витари, - если вы любите плохие новости. По моим сведениям, баолийцы силой в десять тысяч переправились через реку и вторглись в земли Осприи. Мурис объявил независимость и принялся воевать с Сипани, по новой, пока сыновья Соториуса дерутся на улицах города друг с другом. - Её палец обводил места на карте, походя отмечая распространяющийся по континенту хаос. - Виссерин остаётся без правителя, разорённой тенью былого могущества. Ходит молва о чуме в Аффойе, о великих пожарах в Никанте. Шумит Пуранти. Гудит Мусселия.

Рубин безрадостно потянул себя за бороду. - Горе тебе, Стирия! Говорят, Рогонт был прав. Кровавые Годы подошли к концу. Огненные Годы лишь начинаются. Святые в Вестпорте провозглашают конец света.

Монза презрительно фыркнула. - Птичка погадит - и эти мудаки сразу же провозглашают конец света. Есть места, где не происходят бедствия?

- Разве что Талинс? - Витари мельком оглядела чертог. - Хотя, по моим сведениям, дворец в Фонтезармо недавно подвергался лёгкому ограблению. Ещё Борлетта.

- Борлетта? - Прошло не многим больше года, с тех пор как Монза докладывала Орсо, в этой самой комнате, как она основательно обнесла город. Не говоря уж о насаживании на пику головы градоправителя.

- Юная племянница герцога Кантайна расстроила заговор городской знати. Её хотели сместить. Предположительно, она произнесла настолько проникновенную речь, что все они побросали мечи, пали на колени и не сходя с места принесли нерушимую вассальную присягу. Ну, или, по крайней мере, так рассказывают эту историю.

- Заставить вооружённых людей пасть на колени - ловкий ход, как бы она этого не добилась. - Монза вспомнила, как одержал свою великую победу Рогонт. Клинки убивают людей, но побуждать их возможно лишь словом, а добрые соседи есть надёжнейшее укрытие в бурю. - У нас есть такая вещь, как посол?

Рубин обвёл глазами стол. - Осмелюсь заявить, мы в силах смастерить одну штуку.

- Тогда смастерите и отправьте его в Борлетту, с подобающими дарами для столь убедительной герцогини и... заверениями о нашей сестринской близости.

- Сестринской... близости? - Витари посмотрела так, будто ей кто-то насрал в постель. - Я и не думала, что это ваш метод.

- Всё что работает - мой метод. Говорят, добрые соседи - надёжнейшее укрытие в бурю.

- И ещё добрые мечи.

- Что добрые мечи - это не обсуждается.

Рубин выглядел глубоко сожалеющим. - Ваша светлость, ваша репутация не совсем... та, что нужно.

- Как впрочем и всегда.

- Вас повсюду обвиняют в смерти короля Рогонта, канцлера Соториуса и их соратников по Лиге Девяти. То, что спаслись вы одна...

Витари картинно ухмыльнулась. - Донельзя подозрительно.

- В Талинсе, спору нет, вас лишь сильней полюбили. Но в других местах... если бы Стирия не была столь разобщена, то, несомненно, объединилась бы против вас.

Груло бросил суровый взгляд на Скавье. - Нам нужно кого-то обвинить.

- Пусть вина ляжет на плечи виновного, - сказала Монза, - на этот раз. Корону отравил Кастор Морвеер, и, несомненно, по приказу Орсо. Пусть люди об этом узнают, настолько широко, насколько возможно.

- Но ваша светлость... - Рубин перешёл от сожаленья к мольбе. - Никто его не знает. В глазах народа великие злодеяния - дело рук великих личностей.

Монза закатила глаза. Герцог Орсо торжествующе скалился на неё с полотна баталии, на которой не был и близко. Она озознала, что скалится в ответ. Прекрасная ложь всякий раз побеждает неприглядную правду.

- Стало быть, возвеличьте его. Кастор Морвеер, безликая смерть, великий и ужасный Мастер Отравитель. Крупнейший, искуснейший убийца в истории. Поэт тлена и разрушения. Человек способный пробраться в самое охраняемое помещение всея Стирии, убить её монарха и четверых великих владык, а после уйти незамеченным, подобно ночному дуновению. Кто выстоит против самого Короля Ядов? Да мне самой просто повезло уйти от него живой.

- Невинной бедняжкой, каковы вы и есть. - Витари медленно покачала головой. - Меня бесит осыпать славой эту отрыжку рода людского.

- Ничего, переживёте.

- Из мёртвых плохие козлы отпущения.

- Ой, да ладно, вы же можете вдохнуть в него немножко жизни. Листовки на каждом углу, громогласные обвинения в гнусном преступлении и награда в, скажем, сто тысяч серебренников за его голову.

Вольфер стал выглядеть ещё более встревоженным. - Но... он же мёртв, не так ли?

- Похоронен вместе со всеми, когда мы заровняли траншеи. Что означает, что нам никогда не придётся платить. Ад и дьяволы, назначьте двести тысяч, тогда мы заодно будем смотреться богатыми.

- А казаться богатым, почти так же полезно, как и быть им, - сказала Скавье, бросая суровый взгляд на Груло.

- После историй, что я поведаю, даже когда мы умрём и порастём быльём, имя Морвеера будет упоминаться лишь шёпотом и повергать в трепет. - Витари улыбнулась. - Матери будут пугать им детей.

- При этой мысли он наверняка смеётся из могилы, - сказала Монза. - Да, кстати, говорят, вы раскрыли небольшой мятеж.

- Я бы не стала оскорблять это слово, применяя его к тем любителям. Придурки, зазывая на свои собрания, вывешивали объявления! Мы и так уже знали, но объявления! У всех на виду? По мне так они заслужили смертную казнь за одну свою тупость.

- А может быть ссылку, - предложил Рубин. - Немножко милосердия придаст вам облик справедливости, добродетельности и величия.

- А я обойдусь лишь видимостью этих трёх качеств, да? - Она на минуту задумалась об этом. - Взыщите с них неподъёмный штраф, объявите их имена, выведите их голыми перед Домом Сената, а потом... отпустите на свободу.

- На свободу? - Рубин вздёрнул густые белые брови.

- На свободу? - Витари вздёрнула свои рыжие.

- Насколько же справедливой, добродетельной и великой я стану таком случае? Жестоко покарав, мы дадим их друзьям незаконный повод мстить. Пощадив, мы выставим сопротивление полным абсурдом. Понаблюдайте за ними. Вы сказали - они тупые. Если всё ещё зреет измена, они выведут нас на неё. И тогда мы их повесим.

Рубин прочистил горло. - Как прикажет ваша светлость. Я подготовлю листовки, подробно раскрывающие ваше милосердие к этим людям. Талинская Змея воздержалась выпускать клыки.

- Пока что. Как там рынки?

Уверенная улыбка пересекла мягкое лицо Скавье. - Пашут, пашут с утра до ночи. Купцы стекаются к нам, спасаясь от хаоса в Сипани, в Осприи, в Аффойе, и все более чем готовы платить наши пошлины, если им дадут безопасно ввезти их грузы.

- Зернохранилища?

- Я надеюсь, добрый урожай обеспечил нам зиму без голодных бунтов. - Груло щёлкнул языком. - Но большинство земель в мусселийском направлении до сих пор не возделаны. Крестьян разогнали наступающие войска Рогонта, проводя фуражировки. Затем Тысяча Мечей прошлась метлой опустошения практически на всём своём пути к берегам Этриса. В трудные времена всегда первыми страдают крестьяне.

Урок, который Монзе вряд ли нужно было повторять. - Город заполонили нищие, так?

- Нищие и беженцы. - Рубин снова потянул себя за бороду. Он эту хрень совсем выдернет, если продолжит рассказывать печальные вести. - Знак времени...

- Значит, раздайте землю, каждому, кто сможет растить урожай и платить нам налоги. Пашни без пахарей - всего лишь грязь.

Груло склонил голову. - Возьму на контроль.

- Вы что-то притихли, Вольфер. - Старый ветеран стоял на месте, скрипя зубами и испепеляя взглядом карту.

- В Этрисани охуели! - взорвался он, стуча громадным кулаком по рукояти меча. - Я в смысле, простите, ваша светлость, мои искренние извинения, но... это мудачьё!

Монза усмехнулась. - Снова неприятности на границе?

- Сожжены три хутора. - Её усмешка увяла. - Хуторяне исчезли. Затем из леса расстреляли поисковый патруль, одного убили, двоих ранили. Остальные пустились в преследование, но памятуя о ваших приказах, остались по нашу сторону границы.

- Они испытывают вас, - сказала Витари. - Разозлились, потому что были главными союзниками Орсо.

Груло кивнул. - Они отдались ему полностью, уповая пожать золотой урожай, когда он станет королём.

Вольфер разгневанно ударил по столу. – Сволочам кажется, мы слишком слабы, чтоб их остановить.

- А мы? - спросила Монза.

- У нас три тысячи пехотинцев и тысяча конных, все в полном вооружении, все вышколенные, бывалые и повоевавшие люди.

- Готовы к бою?

- Одно ваше слово и они подтвердят делом.

- А этрисанийцы?

- Сплошные пустые угрозы, - презрительно усмехнулась Витари. - Второразрядная сила в свои лучшие времена, а их лучшие времена далеко позади.

- У нас преимущество в численности и подготовке, - пробасил Вольфер.

- Безусловно, правота на нашей стороне, - произнёс Рубин. - Короткая вылазка через границу, преподать жёсткий урок...

- Мы обладаем средствами для более значительной кампании, - сказала Скавье. - У меня уже есть мысли по поводу финансовых требований, что могут принести нам серьёзный приток доходов