Лагерные знаменитости

Каждое более или менее устойчивое объединение людей — будь то стрелковая рота или детский сад, экипаж траулера или хор ветеранов, коллектив огромной стройки или курсы кройки и шитья — рождает своих героев, своих любимцев, своих зна­менитостей. Такие люди могут быть или не быть лидерами, но их знают, ими восхищаются все.

Не был исключением из этого правила и концла­герь Гузен. В разноязыкой и пестрой массе узников, согнанных со всех концов Европы, тоже были свои герои, свои знаменитости.

О старосте лагеря Карле Рорбахере, о легендах, окружавших его имя, я уже говорил. Но прошлые заслуги и достижения котировались в среде уз­ников не так уж высоко. Все, чего достиг тот или иной человек за стенами лагеря, считалось не столь уж важным. Мало ли чего можно достичь на свободе, где на тебя не давят ни голод, ни холод, ни еже­дневное ожидание смерти... Совсем другое дело —отличиться в условиях концлагеря, где никакой роли не играют ни твое происхождение, ни род­ственные связи, ни чины и звания. Тут уж, будь добр, полагайся только на самого себя: на свой ум и здоровье, на крепкие нервы и личный жизненный опыт...

Впрочем, не исключалось и везенье, а иными словами — случай.

Так по воле случая был однажды вознесен на гребень славы шестнадцатилетний украинский паренек Вася Кириченко.

Как-то его послали подметать улицу в казарменном городке. Стоял июль, было жарко, и эсэсовцы на­стежь распахнули окна казарм. И тут Васятке, которого шатало из стороны в сторону от голода, по­палась на глаза двухсотграммовая банка сапожной ваксы, лежавшая на подоконнике. И парень не устоял: он схватил банку, юркнул за угол казармы и тут же начал есть черную, остро пахнувшую скипидаром массу.

За этим занятием и застал его лагерфюрер Зайд­лер, проходивший мимо казарм. И тут произошло неч­то сверхъестественное: лагерфюрер, никогда не снисходивший до объяснений с заключенными, вдруг заговорил.

— Идиот! Что ты делаешь? — спросил он.

А Васятка, едва ли знавший десяток немецких слов, улыбнулся и выдавил сквозь черные, перепач­канные пастой губы:

— Паста — гут!

И лагерфюрер решил позабавиться. Он вы­звал дежурного по казарме и приказал ему немедленно принести еще одну банку ваксы. Он ожидал, что заключенный испугается, запротестует и тогда его можно будет примерно наказать. Но Васятка спокойно Уписал содержимое второй банки и выжидательно посмотрел на лагерфюрера.

— Третьей не будет! — рявкнул Зайдлер, пнул парня ногой в живот и ушел; он был уверен, что через час-полтора Васятка скончается в страшных мучениях.

Но ничего подобного не произошло: Васятку даже не пронесло. Все это видели заключенные, работавшие в эсэсовской прачечной, и паренек, получивший отныне кличку «Паста-гут», стал лагерной знамени­тостью. Сплошь и рядом какой-нибудь поляк или чех, получивший посылку из дому, зазывал Васятку в свой барак, щедро угощал и просил рассказать о его разговоре с лагерфюрером. Зачастую кто-нибудь из «зеленых» орал:

— Эй! «Паста — гут»! Пойдем со мной, я дам тебе миску супа!

Одним словом, за славой, как правило, следуют материальные выгоды. Васяткина физиономия разда­лась вширь, залоснилась, порозовела. Но слава его была недолговечной, интерес к нему постепенно угас. И я не знаю, дожил ли «Паста — гут» до дня осво­бождения...

А вот слава Адама Корчмарека была прочной и непреходящей. Он единственный из десятков тысяч за­ключенных, прошедших через Гузен, носил под номером на арестантской куртке узкую, в палец толщиной, красную полоску. Этот знак, напоминавший орден скую планку, обозначал, что его обладатель был схвачен во время побега.

Многие бывалые узники, хорошо изучившие лагерные порядки, в недоумении разводили руками:

— Как так? Схвачен во время побега и остался жив? Такого еще не бывало... Тут что-то не то!

Но свой знак отличия Адам носил не зря. Еще в сорок первом году группа поляков, населявших 17-й барак, задумала побег из лагеря. Поляки начали рыть подкоп, который начинался под полом барака и должен был закончиться по ту сторону лагерной стены. Будущие беглецы рыли землю металлическими скобами, принесенными с каменоломни, а по ночам вы носили ее в туалет, высыпали в унитазы и смывали. Но в тайну были посвящены слишком многие, и нашелся доносчик.

Однажды ночью в барак нагрянули эсэсовцы, воз­главляемые тогдашним лагерфюрером Карлом Хмеленским. Они быстро обнаружили лаз, выгнали заключенных из барака, построили их перед блоком и учинили обыск. Всех тех, у кого в карманах была обнаружена земля, отвели в сторону. Среди них ока­зался и Адам.

Карл Хмелевский уготовил для пойманных с полич­ным страшную смерть.

— Они любили копаться под землей, — сказал он. — Пусть и подохнут под землей!

Шестерых поляков, в карманах которых была обна­ружена земля, развели по лагерным улицам и погрузи­ли в канализационные колодцы. На голову каждого вод­рузили деревянную кадушку, а на дно кадушки взгромоз­дился какой-нибудь капо или староста потяже­лее. По замыслу лагерфюрера, человек, подвергаемый давлению сверху, должен был в конце концов согнуться и захлебнуться в нечистотах, которыми была заполнена канализационная сеть.

Так оно и случилось. Пожилые узники погибли через два-три часа после начала пытки, а те, кто был помоложе, — через пять-шесть часов. И только Адам простоял по грудь в нечистотах около трех суток, а точнее — семьдесят часов.

— Я попеременно, — рассказывал он позднее, — поддерживал дно кадушки то руками, то плечами, то го­ловой. Локтями я упирался в металлические скобы- ступеньки, заделанные в стены колодца. От «пресса» сверху раскалывалась голова, от холода ломило ноги, было трудно дышать, аммиак разъедал глаза. Капо и старосты, сменявшие друг друга на дне ка­душки, уже устали и начали поговаривать о том, что меня надо вытащить из колодца, переломать мне кос­ти и снова опустить в колодец. Но им помешал блокфюрер. Он сказал, что сам мог бы давно при­стрелить меня, но тогда пропадет устрашающий эф­фект. Ведь цель наказания состоит в том, чтобы показать этим полулюдям, чем заканчиваются побе­ги...

Упорство и стойкость Адама были вознагражде­ны: ему удалось сохранить свою жизнь. Правда, и здесь сыграл свою роль его величество Случай.

В лагерь неожиданно пожаловал министр воору­жений третьего рейха Альберт Шпеер. Его превос­ходительство интересовалось использованием рабо­чей силы в лагерях СС, а пребывание Адама в кана­лизационном колодце вряд ли можно было назвать разумным. Трудно было предсказать, как господин министр отнесется к новому виду наказаний, придуман ному Хмелевским.

Поэтому Адама быстренько отмыли, переодели, а на следующий день откомандировали в штрафную роту. Здесь он пробыл полгода, перенес массу унижений и побоев, но уцелел. А потом влиятельные поляки из лагерной канцелярии пристроили героя в нашу команду, перевозившую баланду и хлеб.

И тут Адам совершил еще один подвиг. Может быть, этот подвиг был сомнительного свойства, но требовал немало изобретательности и большого мужества. О нем я расскажу позже...