IV. ОСЕТИНСКО-ГРУЗИНСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ 3 страница

Определенный материал для данной темы можно почерпнуть в анализе внутреннего убранства. Интерьер жилища горцев Грузии во многом походил на осетинский, вернее, единый тип внутреннего устройства жилья был характерен для горцев Центрального Кавказа. Жилая площадь дома представляла собой единое помещение, обслуживавшее интересы большой семьи. Вместе с тем, в быту существовало традиционное членение помещения по отношению к очажному комплексу. В частности, среди пшавов известны определения передней (ц’инатвали), средней (шуатва-ли) и задней (уканатвали) частей жилой площади.

Более распространенным в Грузии является деление всей площади помещения на две части, так называемую «мужскую» или парадную (самамацо/сак’ацо/лагужмар) и «женскую» или хозяйственную (садиацо/лазурал). Известный исследователь быта горцев Грузии С. Макалатия подчеркивал, что с правой стороны располагаются мужчины, а с левой — женщины (8, с. 112; 17, с. 23). Как было отмечено в предыдущей главе, подобная картина была характерна для традиционного жилища осетин.

Структурообразующим элементом внутреннего членения помещения является очаг. Как правило, он располагался ближе к центру, хотя отмечены и пристенные очаги типа камина. В грузинских и некоторых юго-осетинских селениях они именовались «бухари», а в североосетинских «тохна». Очаг входил в комплекс, состоявший из огнища, его каменного ограждения, фигурной подставки для дров, сделанной из кованого железа, очажной цепи с подвешенной плитой из железа или сланца, навесом над очагом, выполнявшим как хозяйственные, так и противопожарные функции, и отверстием в крыше для выхода дыма.

Описанный очажный комплекс характерен для многих горских народов Центрального Кавказа. Более того, названные элементы, при всем своем разнообразии обозначения в языках осетин или грузин, обладали одними функциями. Напомню, что они представляли собой переплетение сакральных и утилитарных. Однако при всем этом прослеживается особая близость в отдельных его объектах, которая существует между осетинами и сванами.

В данном случае обращаю внимание на устройство надочаж-ного навеса. Надочажная цепь (рæ хыс, натча) крепилась верхней частью к брусу, покоящемуся на двух, довольно низко расположенных перекладинах. С них опускалась четырехугольная рама, на которой покоилась обмазанная глиной плетенка. Эта конструкция называлась по-осетински «æ ндыг/æ ндугæ» и использовалась для сушки зерна. К ней довольно близко примыкает аналогичный навес над очагом у сванов (шгил/лыкера), подробно описанный в литературе (13, с. 213; 37, с 54).

Открытый очаг служил источником тепла, местом приготовления пищи. Поэтому свисавшие сверху цепи имели приспособления для крепления сковороды (æ лгъац) или сланцевой плиты (къæ йдур, к’ак’эр). В сванских домах отмечена и четырехугольная железная подставка (к’эрай), которая устраивалась прямо в огнище (артдзæ ст, лакулпа). Передняя часть этой подставки была украшена врезным геометрическим орнаментом и скульптурными головками рогатых животных. В этом отношении она своим «оформлением перекликается с кованой подставкой для дров (тъæ рил) или светильником (цырагъдарæ н, ламтварал), которые в традиционном осетинском хадзаре входили в очажный комплекс иобильно декорировались. Причем характер их декора полностью совпадал с вышеуказанным.

Вообще, надо сказать, что сванский «мачвиб/сгири» — главное помещение в жилом комплексе, где находился очаг, во многом похож на осетинский «хæ дзар». Вся имеющаяся в доме «мебель — кровати, кресла, сундуки, перегородки — покрыты резным геометрическим орнаментом, совершенно таким же, как в Осетии, причем все вещи сколочены без участия хотя бы одного гвоздя» (32, с. 307).

Как и в традиционном жилище Осетии, в горной Грузии вокруг очага «в соответствии с принятыми патриархально-родовыми нормами располагался определенный набор деревянной мебели: кресло для старшего (сак’урцхвил/чика-савардзели), длинные скамьи со спинками (лргим), кровати со спинками, столы-подносы (хонча/табла) с ножками и без них, сундуки для хранения одежды (саталаврэ) и сундуки-закрома для хранения муки и зерна (кидобани/кибдуэн) (17, с. 22).

Названные предметы внутреннего убранства составляли необходимый минимум традиционной мебели. В силу строгой регламентации их наличия и расстановки, они представляли престижные предметы, свидетельствовавшие о социальном и экономическом, потенциале семьи. Вероятно, этот фактор определял и характер их оформления. При всей своей простоте они были сделаны очень прочно и богато украшены орнаментальными мотивами.

Этот факт является показательным в том отношении, что в предметах народного быта сочетались сакральная и профанная сферы. Причем вещи, наделенные сакральными чертами, получали престижные характеристики и, как это часто бывает, динамика культурных процессов способствовала тому, что наряду с семантически значимыми фактами появляются и моменты чисто декоративные.

Представляется, что функционирование отмеченных фактов культуры в традиционном быту может дать косвенную информацию. В качестве примера возьмем кресло для старшего (къæ лæ тджын/сире/къела). В Грузии оно известно в западных районах как «сак’урцхвил», а в восточных — «чика». Только убеленный сединой глава большой семьи, умудренный жизненным опытом старик (хистæ р, мамак’аци) мог пользоваться исключительным правом сидеть на нем, Вероятно, поэтому оно и стояло в доме недалеко от очага. Для других членов семьи его как бы и не существовало, а домочадцы и не могли позволить себе даже присесть на это резное кресло.

Известные образцы позволяют говорить о том, что у горцев Грузии эти почетные кресла для старших по форме делятся на две группы. Первая из них характерна для восточных районов и представляет собой полукруглое в плане сиденье на трех ножках с невысокой полукруглой же спинкой, богато орнаментированное сквозной и выемчатой резьбой. Подобная форма и ее многочисленные разновидности широко известны по всей горной Осетии. Даже само осетинское название «къæ лæ тджын» подчеркивает его полукруглую форму.

Вторая группа чаще встречается в Сванети. Это, как правило, квадратные в плане кресла, имеющие вместо трех отдельных ножек подобие соединенных рам. Эта деталь, наряду со всей конструкцией формы, придает ему значительную мощность и монументальность. И если вышеуказанная форма отличается определенной элегантностью, легкостью, то данная больше напоминает своей незыблемостью трон и очень точно передает характер власти старшего (17, с. 25).

Подобные образцы, от которых веет глубокой древностью, вероятно, были известны и в Осетии. В середине прошлого века И. А. Бартоломей, описывая такое кресло, подчеркнул, «что сохранившаяся кое-где в Сванети мебель есть явление весьма замечательное на Востоке, где самые грузины, переняв персидские обычаи, сидят на коврах или тахтах. Употребление и самая форма мебели, сохранившиеся между сванетами, в Осетии и некоторых частях Дагестана, относятся к глубокой древности» (47, с. 198).

Важное место в быту горца занимал и стол-поднос на трех невысоких ножках (фынг, табла/хонча/фичк). Его описание и известная зарисовка И. А. Бартоломея показывает, что сванский «фичк» является ближайшим собратом осетинского «фынг». Он употреблялся в одном режиме — для угощения почетных гостей. Так же, как и в осетинском, грузинские номинации такого столика (супра/табла/хонча) являются многозначными. Они одновременно означают понятия «стол» и «угощение». Подробно о всем этом было сказано в предыдущей главе. Представляется, что знакомство с ним сванов и факты его использования позволяют говорить о нем как о свидетельстве этнокультурных контактов с осетинами.

Аналогичные свидетельства может дать анализ резных деревянных сундуков (ск’вири/саталавро). Они являлись собственностью хозяйки и использовались обычно для хранения одежды. Ларь этот входил в приданое невесты, причем в списке приданого занимал первое место. Чем богаче была семья, тем больших размеров был «сквири» (28, с. 124 и сл.). Любопытно подчеркнуть, что следы подобных ларей известны и в Осетии. В частности, сама форма, приемы декора известны в осетинских семьях, но в уменьшенной форме. Имеется в виду широкое распространение всевозможных шкатулок, сундучков для хранения предметов женского туалета. Именно в таком виде их характеризуют археологические раскопки склеповых некрополей в горах.

Материалы этнографии показывают, что до распространения русской культуры и появления в горах русских сундуков пользовались именно «сквири». В современной свадебной обрядности набор подарков, привезенных невестой з дом жениха, как и ее личные вещи именуются «чындзы чырын/невестин сундук». На рубеже веков, в период господства капиталистических отношений, все вещи невесты помещались в большой кованый сундук русского типа.

Вероятно, в традиционном обществе эти вещи хранились в резных ларях типа «сквири/саталавро», которые входили в приданое невесты, как это бывало в Мта-Рача, Свзнети и других этнографических зонах Грузии, граничащих с Осетией. В то же время следует помнить, что в недавнем прошлом в селах Южной Осетии приданое невесты возили, завернув его в войлок, свидетельством чего служит название одного из основных участников свадебной обрядности осетин «нымæ т тухæ г/заворачивающий войлок» или «кæ стæ р уазæ г/младший гость». При этом напомню, что речь идет исключительно о южных осетинах, ибо среди северных осетин указанный персонаж не известен.

Имеющиеся материалы позволяют выявить следы этнокультурных контактов в традиционном костюме. Основным материалом в Осетии было шерстяное домотканое сукно. Оно различалось по качеству шерсти на грубошерстяные ткани (тын) иизготовленные из подшерстки (пуха) козьих шкур (тинтычъи). Известно, что одежда из шерсти имеет определенные приемущества по сравнениюс сшитой из других тканей. Как уже отмечалось в кавказоведении, она «помогает создать микроклимат для человеческого тела, не препятствует циркуляции воздуха, от чего тело, одетое в шерсть, дышит более свободно, чем одетое в бумагу, полотно или же шелк» (45, с. 242).

Высокий уровень обработки шерсти у осетин подчеркивал Вахушти. Он писал: «Знают искусство выделывания кожи, тка-ние сукна, валяние, изготовление хороших бурок». Если вспомнить высокую оценку, которую он дал шитью осетинских женщин, то можно легко понять, что в меновой торговле между грузинами и осетинами важная роль эквивалентов отводилась изделиям из войлока, черкескам, холсту, домашнему сукну (28, с. 53).

Надо сказать, что осетинское шерстяное сукно было довольно популярно на Кавказе и активно сбывалось на рынках Грузии. Известность эта сохраняется на протяжении длительного времени, вплоть до конца XIX века. Один из авторов того времени Ш. Ломинадзе писал, что осетины и рачинцы привозят с Северного Кавказа домотканые сукна, «известные под названием онури шали, получившие название от местечка Они, хотя выделкою их занимаются вовсе не в Они и не в Рача, а за перевалом». Далее он продолжает, что «осури шали» (осетинское сукно — В. У.) отличаются большою прочностью, особенно славятся так называемые дигорские, которые «считаются лучшими из всех обращающихся в Кутаисской губернии» (см. 28, с. 52; 48, с. 207–208).

Помимо домотканого сукна, широкое распространение имели привозные ткани. По этому поводу Вахушти писал, что в горах «не было льна (сэли), конопли (канапи), хлопка (бамба) и шелка (абрешуми), чтобы приготовить из них себе одежду... но это везут из Картли, Рачи и Черкесии». Среди них он называет такие как: бурмет (лэини), шелковую ткань (дараина), парчу (дараибти), полосатую хлопчатобумажную ткань (кутни), льняную (сэли) (28, с. 42, 54). Некоторые из них действительно известны осетинам, это такие как: «лайын», «дари», «сила».

Естественно, что это были дорогие материи и приобрести их могли исключительно социальные верхи осетинского общества, о чем писал и Вахушти. По его словам, основное различие между социальными группами выражалось лишь в качестве материала, из которого была сшита одежда (28, с. 43). Археологические раскопки, проведенные в Северной Осетии в склеповых некрополях Даргавса и Дзвгиса, заметно расширили наши представления об одежде осетин. В процессе публикации этих богатейших материалов существующие представления об осетинском традиционном костюме будут заметно откорректированы. В этом отношении ценные заметки Вахушти об одежде осетин будут, вероятно, уточнены и дополнены.

Длительные контакты отложились не только в элементах традиционного костюма, но и в некоторых названиях. Для обозначения черкески в двух языках употребляется: «цухъа» в осетинском и «чоха» в грузинском. Помня об орфоэпических нормах осетинского языка, можно с уверенностью говорить о заимствованном характере слова. В свою очередь «чоха» восходит к среднеиранскому со значением «шерстяная ткань/верхняя одежда». Впервые это слово появляется в грузинских источниках в IX в. еще до турецкого влияния, которое становится ощутимым лишь во второй половине XV в. (45, с. 224). Следовательно, можно говорить о персидско-тюркских корнях этого слова, получившего широкое распространение среди народов Кавказа.

Этот факт подтверждается и той любопытной деталью, что в сванском языке сохранились свои оригинальные номинации для данного элемента традиционного костюма. «Для той части грузинского костюма, которую ныне называют «чоха», грузины имеют четыре наименования: «чоха/к’аб/г’арти/восар». Из них «чоха» и «к’аб» не грузинские, а «г’арти» и «восар» — грузинские» {49, с. 71).

Эти важные лингвистические наблюдения находят подтверждение в этнографическом материале. В Грузии очень четко выделяются три самостоятельных типа, именуемых «чоха». Это — хевсурский, картли-кахетинский и общекавказский тип, причем последний особенно широко был распространен в тех этнографических районах Грузии, которые примыкали к Северному Кавказу: Хеви, Мтиулети, Имерети, Рача, Лечхуми, Сванети и Са-мегрело. Более того, в Картли и Кахети этот тип северокавказской черкески преимущественно носили дворяне и князья (17, с. 62; 49, с. 68–69).

Изложенные факты позволяют судить о глубине и интенсивности этнокультурных контактов. Продолжая данную мысль, подчеркну, что грузинское «к’аба» и осетинское «къаба» восходит к ираноязычному лексическому фонду со значением «верхнее платье». В осетинском им обозначается женское платье, а в грузинском — мужская и женская верхняя одежда. Часто употребляется сочетание «картули к’аба», означающее «грузинская одежда/платье».

Подобное этническое маркирование может свидетельствовать или об исконности, или о вторичности как самого костюма, так и связанной с ним номинации. Заимствованный характер слова позволяет предполагать вторичность. На грузинской почве новый или привнесенный факт культуры мог быть адаптирован согласно местным вкусам и привычкам и при таком видоизменении стал действительно «грузинским платьем». В условиях синхронного бытования других этнических вариантов «каба» произошло закрепление и распространение нового вида одежды и ее номинации.

Указанный процесс, представляется, имел место в глубокой древности и отражает этнические контакты между ираноязычными предками осетин и картвельскими племенами (см. 1–2; 6; 9; 10). Об этом можно судить, основываясь на том факте, что в осетинском языке для «каба» характерно сужение понятия и сохранение в грузинском более широкого семантического поля. Данный пример свидетельствует о том, что в современном осетинском языке понятие «женское платье» формировалось под влиянием грузинской культуры.

Верхняя одежда типа «чоха/к’аба» была характерна для обоих полов. Ссылаясь на изыскания И. А. Джавахишвили, специалисты отмечают, что данный факт не был случаен. «Грузинский мужской и женский костюмы не очень отличались друг от друга. Названия также общи, — писала А. К. Сохадзе, — каба, катиби, чоха и другие носили как мужчины, так и женщины. Отличие заключалось в их длине и некоторых особенностях» (49, с. 70; 45, с. 244).

В традиционном быту осетин рассмотренный факт имел широкое распространение. Такие элементы костюма, как рубашка (хæ дон) и бешмет (куырæ т), носили мужчины и женщины. Это было отмечено и Вахушти: «Подобным же образом одеваются женщины, однако их платье более длинное и на голову надевают шапки, носят сафьяновые полусапожки на подошве с ноговицами (цугапаичи) без шаровар (нипхави). Мужчины и женщины подпоясываются кушаками, какие в состоянии приобрести» (28, с. 42).

Как видно из приведенной цитаты, различия в одежде мужчин и женщин сводились к незначительным деталям. В первую очередь, это длина и различия в обуви. Важным атрибутом в комплексе мужской и женской одежды были головной убор и пояс. Этот факт подчеркнут Вахушти особо, несмотря на всю краткость его описания осетинского народного костюма.

В этой связи обращаю внимание, что в осетинском языке для обозначения пояса наряду с исконным словом «рон» используется заимствованное «камари». Последнее имеет употребление лишь в значении «женский пояс» (9, с. 81). Такое семантическое сужение делает в высшей степени достоверным факт его заимствования из грузинской этнокультурной среды. Напомню, что сам термин в грузинском языке является иранским заимствованием.

В женском костюме головной убор играл важную роль, ведь в традиционном обществе считалось неприлично ходить простоволосой. Подобная картина была характерна для народов Кавказа вплоть до недавних пор, а среди представителей старших поколений это правило сохраняется и в настоящее время. Подобная оценка головного убора предполагает глубокую древность, а с другой стороны — высокую знаковую нагрузку. Хорошо известно, что в женских головных уборах сохранились элементы возрастной стратификации.

В Осетии девушки носили невысокие конусообразные шапочки с плоской тульей, изготовленные из бархата или шелка на плотной основе (чызджы худ), поверх которой повязывали ажурный платок из шелка (цыллæ хыз), который носили и без шапочки. После замужества девушки прятали свои волосы под косынку (сæ рбæ дтæ н), поверх которой носили большой платок (кæ лмæ рзæ н) или пуховку (гарус).

Аналогичные факты известны из быта горцев Грузии. В районах Восточной Грузии девушки носили специальные головные уборы «чихти-копи» и небольшие платки «чикила/тавчита». Замужние женщины покрывали голову большим платком «мандили». По словам Г. Теодорадзе, «не принято было, чтобы незамужняя хевсурка покрывалась мандили, равно как для замужней женщины считается неприличным ходить без мандили (14, с. 125).

Как отмечают исследователи, «мандили в горной Грузии считалась символом моральной чистоты женщины» (50, с. 251). С помощью сорванного с головы платка можно было прекратить любую ссору, вплоть до кровопролитной схватки. Зтот древний обычай хорошо известен торцам Кавказа и свидетельствует о высоком семиотическом статусе этого важного элемента традиционного женского костюме.

Столь же важным элементом в традиционном женском костюме бьп нагрудник (риуæ гънæ джытæ, садиацо/парага). Он был частью бешмета и обычно богато украшался галунами и серебряными застежками. Учитывая их декоративно-эстетические функции, материал для изготовления нагрудников употреблялся высшего качества, а именно: шелк, бархат. По цвету он обычно контрастировал или, наоборот, гармонировал с общим колоритом костюма.

Насколько можно судить, нагрудники различались по возрастному статусу. Девушки и молодые женщины пользовались нагрудниками, богато украшенными серебром и шитьем, женщины в возрасте обычно не украшали грудной вырез на платье. Факты противоположного характера отмечены для горянок Восточной Грузии. «Простыми неукрашенными нагрудниками пользовались незамужние женщины, замужние носили полностью украшенный нагрудник» (45, с. 246; 50, с. 23 и сл.).

Помимо украшенного нагрудника в Грузии был распространен и простой, не украшенный нагрудник — «гулсапири/гулиспири». Данный вид нагрудников, несмотря на свою простоту, повторял покрой «парага» и выполнял важные социальные функции. В частности, «гулиспири» прикрывал украшенную парагу во время работ или же во время похоронно-поминальных обрядов (45, с. 247; 50, с. 93 и сл.).

Изначально эта часть женского костюма, вероятно, обладала значительным семантическим статусом. Очень показательно в этом отношении хевсурское название «садиацо парага/женское прикрытие». Различаясь по своему оформлению, они типологически совпадают у осетин и горцев Грузии. В этом отношении их семиотическое значение идентично. «До определенного времени, отмечали очевидцы, оно застегивается наглухо и служит эмблемой женской чести. До появления ребенка ни одна уважающая себя женщина не расстегнет его» (14, с. 124).

Аналогичные нагрудные украшения «чапрази», состоявшие из серебряных или медных блях, носили сванские женщины. Побывавший в Сванети в начале века автор подчеркнул, что праздничный костюм «у зажиточных сванеток снабжен на жакетах серебряными крючками, служащими застежкой, вместо пуговиц. Такие застежки встречаются у мингрелок и у осетинок» (51, с. 48; 26, с. 156 и сл.). Вообще следует сказать, что «в сванском женском костюме весьма существенным было влияние имеретинской, мегрельской и осетинской одежды» (17, с. 67; 42, с. 75; 51, с. 48). В этой связи напомню, что отрез ткани в сванском обозначается аланизмом «кырдан» с исходным значением «кроить/резать» (31, с. 184).

К числу заимствованных аланизмов в грузинском относится «набади» (бурка/войлок). Собственно, в этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что в традиционном быту алан-овсов войлочный промысел был очень развит. Как было показано выше, осетинские бурки и войлоки высоко ценились в Грузии, где сбывались на рынках большими партиями. Кроме того, осетинские бурки (нымæ т/нимæ т) выполняли в меновой торговле, существовавшей между Грузией и Осетией, функции эквивалента (28, с. 55).

Косвенным дополнением может служить и тот факт, что в языке горно-грузинских групп верхняя одежда пастуха называется «гвабанаки». Данный термин хорошо известен на Северном Кавказе, это — «гебенек» у таулу, «гъуэбэнэч» у адыгов и «гебена» — у осетин-дигорцев. Причем, значение его примерно то же самое, у таулу и адыгов это «пастуший войлочный плащ», а у осетин — «короткая верхняя одежда из грубого материала.». По материалам В. И. Абаева эта номинация восходит к ираноязычной лексэме «кафани», означающей «род одежды, который носят бедняки». Естественно, что в пастухи обычно нанимались низкие слои общества. В этом случае семантическое совпадение номинации с фактом культуры предстает в оптимальном сочетании.

Продолжая начатую мысль, замечу, что грузинская номинация войлочной шляпы «набдис куди» является калькой осетинского «нымæ т худ» (6, с. 118–119). В этой связи подчеркну, что войлочные шапки сванов, известные в Грузии под названием «сванис куди», в самой Сванети обозначаются номинацией «набдиш паку» (42, с. 75), что также означает «войлочная шляпа». В данном случае привлекает внимание вторая часть «паку», сочетающаяся с осетинским «пакъу», одно из значений которого — «пух».

Определенный интерес для данной темы содержат материалы по традиционной обуви. У горцев Кавказа в комплекс обуви входили поршни (къогъодзи, каламани) из грубообработанной воловьей шкуры, мягкие чувяки из тщательно обработанной тонкой кожи (местæ, мэстэби), а также ноговицы (зæ нгæ йтæ, пачичэби) из сукна или кожи. Помимо этого, в горах Восточной Грузии была распространена вязаная обувь (читэби/татэби), практически неизвестная в Осетии (50, с. 74–85).

Надо сказать, что «къогъодзи» носили преимущественно южные осетины, непосредственно контактировавшие с грузинами. Собственно, и сама эта номинация восходит к грузинскому «к’охуджи», являющемуся синонимом «каламани» (9, с. 101). Основная масса осетин носила «æ рчъиаг дзабыр» или «сæ рак дза-быр». Первые представляли собой полусапожки из толстой воловьей кожи, а вторые — осетинскую разновидность грузинских «цуга». Типологически к «сæ рак дзабыр» примыкала сафьяновая обувь без пришивной подошвы с невысокими голенищами (местæ, мэстэби).

Эта обувь не была предназначена для длительных хождений. Отсутствие пришитой подошвы предполагало, что их носят с более грубой обувью типа «каламани». Данный тип обуви был широко известен на Северном Кавказе, откуда через посредство алан-овсов попал в Грузию (6, с. 97; 10, с. 207). Это мнение лингвистов косвенно подкрепляют сведения Вахушти, который отмечал, что «искусство обработки кожи» довольно развито в Осетии. Помимо сыромятной кожи (æ рчъиаг), осетины умели изготавливать сафьян (сæ рак), причем довольно высоких сортов? (стæ нк).

Описывая обувь осетин, Вахушти обратил внимание на ее особенности, а именно, плетенную из кожаных ремешков подошву (28, с. 42, 52). Эта обувь — «æ рчъи» — была обувью чабанов, охотников, воинов и хорошо известна по всему горному Кавказу, в том числе и в Грузии. Создается впечатление, что Вахушти, как житель равнинной части Грузии, был мало знаком со специфическими чертами горской обуви.

Все, кто побывал в горских обществах Восточной Грузии и Сзанети, подчеркивали их распространение. «Обувь составляют вязанные из разноцветной шерсти сапожки, кроме того, хунча или бандули — кожаные башмаки с переплетенным низом, — писал о тушинцах Р. Эристов (23, с. 118). «Обуваются хевсуры в красиво сшитые из мятой воловьей кожи «джгани» с ушками.

Подошва представляет собой плетенку из очень крепких ремней. Внутри «джгани» постилают солому» (14, с. 123).

Наиболее распространенной номинацией этой обуви является «бандули», а «джгани/хунча» представляют собой локальные, периферийные названия. В этой связи возникает вопрос, не связано ли это слово с осетинским «бæ ндæ н», означающим понятие того, «чем завязывают», а в современном языке — «веревку». Если вспомнить, что специфическую особенность данного вида обуви представляет подошва, сплетенная из кожаных ремешков (рæ хсæ н), то можно говорить о правомочности выдвинутого предположения.

В подтверждение вероятности подобного решения сошлюсь на сванский материал. «Для ходьбы по горам, — писал В. Я. Тепцов, — существует особая обувь — чабуры, это башмаки из невыделанной Еоловьей шкуры с плетеной подошвой» (38, с. 55). Аналогичные сведения сообщает Д. Маргкани, назвав их «чап’ыл» (42, с. 75). Другой автор сообщал: «Кроме того, проводники захватили кусок сырой бычьей кожи для приготовления «джабира». Это то же, что лапти, сделанные из сырой кожи, имеющие с верхней стороны целую кожу, а с нижней — изрезанную поперечными полосами. Прежде чем надеть эту обувь, ноги обертывают сухим» (51, с. 38).

Приведенные факты подсказывают, что данные варианты названия обуви совпадают с осетинским «дзабыр», означающим понятие «чувяк» и шире — «обувь». Большим подспорьем в данном вопросе явились изыскания В. И. Абаева в области осетин-ско-сванских параллелей. Оказывается, в сванском языке различаются понятия «джабыр» — обувь для хождения по крутым склонам я «чапыл» — чувяк, обувь. Оба слова представляют фонетические вариации одного и того же слова, проникшего в сванский язык из староосетинского. «Исходное значение было, по-видимому, связано, — пишет В. И. Абаев, — с понятием плетение; в большинстве перечисленных кавказских названий речь идет о плетеной обуви. Если так, то вся группа сближается с персидским чапар — плетень» (32, с. 299). Таким образом, сваны использовали для обозначения специфической горской обуви номинацию «дзабыр», имеющую в осетинском исходное значение «обувь», наряду с описательным «къахыдарæ с». Сужение понятия при наличии общей ираноязычной номинации, семантически отвечающей особенностям данной обуви, подтверждает ее заимствованный характер.

Продолжая данную мысль, отмечу и тот факт, что одна из разновидностей горской обуви, предназначенной для хождения по снегу, именуется у мохевцев «чапхати». Собственно говоря, это даже не обувь, а приспособление типа «кошек». Они описаны и у сванов, жителей высокогорных районов Кавказа (48, с. 179).

Любопытно, что данная грузинская номинация восходит к осетинскому «цæ фхад» с исходным значением «подкова» (6, с. 120).

Важным атрибутом путника в горах, наряду с обувью, является посох. Об этом, в частности, писали путешествующие по Сванети исследователи. Один из авторов отмечал: «Я запасся сванетской палкой, называемой «муджро» и состоящей из длинного четырехгранного наконечника вершков 5–8 длины и деревянного шеста, длинного в аршин с четвертью» (51, с. 38). Данный посох напоминал по конструкции абхазскую «алабашу» и в древности использовался как оружие.

Во время полевой работы в Дигорском ущелье в сел. Зада-леск мне довелось услышать легенду о похищении ценности у покровителя соли «Цæ нхигола». В ней упоминалось колющее оружие типа копья или штыка, называемое информатором не привычным для меня «арц/джебогъ», а непонятным «мудзурæ». Много позже я узнал, что это — крепкая палка с набалдашником и острым металлическим наконечником.

На сохранившихся фотографиях конца XIX в., изображающих жителей горной Дигории, в руках многих мужчин отмечена «мудзурæ». Как оружие она была известна и в других районах Осетии, но номинация известна только в Дигории и составляет прочную осетинско-сванскую параллель. Этот факт был отмечен и в работах грузинских лингвистов и фольклористов (4, с. 19; 6, с. 100; 9, с. 138).

Изучение традиционной системы питания осетин и грузин свидетельствует о том, что она была хорошо сбалансированной в отношении калорийности и пищевкусовых характеристик. Для питания использовался весь набор продуктов, поставляемых комплексной системой хозяйствования и имеющийся в дикой природе. Этот факт способствовал формированию комплексной системы питания, включавшей блюда из злаков и дикорастущих растений, молока и его продуктов, мясных блюд, а также разнообразных напитков. Соотношение названных категорий блюд зависело от естественно-географических условий и социальной принадлежности, Эти факторы вносили определенные коррективы в развитую систему жизнеобеспечения.